днем и вечером! А голова королевской подруги покоится на мелко собранном
воротнике, и золотистые волосы ярко озарены солнечным диском из алмазов
и сами оттого сияют еще ослепительнее. Понятно, дамы не были склонны
искренне восхищаться такой картиной, как ни влекла она их взор; они
внутренне кипели бы и готовы были бы пожелать, чтобы это солнце закати-
лось.
Но Габриель умиляла их. Беременность именно сегодня накладывала такой
отпечаток на ее лицо, что оно вызывало трепет неясности и страха не
только у ее повелителя. Оно было очень бледно, очень тонко, от воспетого
двойного подбородка осталась узенькая полоска, и кожа сделалась прозрач-
на, точно жемчуг. Только глаза стали больше, их лихорадочный блеск зас-
тавлял забыть и простить жемчужный отлив белой груди, сверкающие на ней
рубины и настоящие жемчуга в оправе чеканного золота. Мужчины подле Габ-
риели притихли, зато сочувственно бились сердца дам, через стол ласково
ободрявших беременную. Когда хозяйке следовало сделать распоряжение,
сестра короля вместо нее знаком приказывала подать блюдо или графин.
Один из сидевших поодаль кавалеров, - это был господин де Рони, - вско-
чил со стула и, опередив слугу, поднял ложку: она выпала из нетвердой
руки Габриели.
После того как празднество приняло такой оборот и из пиршества в
честь коронованного короля превратилось в чествование его бесценной по-
велительницы, Генрих, не долго раздумывая, объявил во всеуслышание, что
намерен испросить у папы расторжение своего брака, дабы жениться на ма-
дам де Лианкур. Консистория разведет ее с мужем, который сам признает,
что пострадал от удара копытом. Послышался смех, который Генрих принял
за одобрение, и тогда он пошел еще дальше, сказав, что вскоре его бес-
ценная госпожа получит звание и титул маркизы. Мало того, он поднял бо-
кал в честь госпожи маркизы и при этом так долго и вдумчиво смотрел на
нее, широко раскрыв глаза и вскинув брови, что всякому стало ясно: путь
ее ведет выше. Предел возвышению прелестной Габриели настанет лишь тог-
да, когда она вместе с ним украсит королевский трон. Она будет нашей ко-
ролевой.
Общее одобрение длилось недолго. И он сам верил в него, только пока
был счастлив и растроган. Ведь каждому известно, какой должна быть коро-
лева Франции: прежде всего чужестранкой, которая неведома здесь никому и
ни над кем не возвысилась - чем бывают уязвлены не одни дамы. Господин
де Рони с этой самой минуты начинает оказывать такое же решительное соп-
ротивление, с каким Габриели придется неизменно сталкиваться и у других,
пока она живет и властвует над королем. Но сейчас вражда еще щадит Габ-
риель. Ведь не бессмертна же она, быть может, ей не передоить родов, вид
ее предвещает дурное и вызывает к ней жалость. А кроме того, все знают
короля и его обещания жениться. Если бы он хранил их про себя, как до
сих пор, они, пожалуй, были бы опасны. Оглашено - значит, нарушено. Сло-
вом, так или иначе прекрасной д'Эстре позавидовать нельзя.
Поэтому к Габриели было проявлено много сочувствия и почтения, когда
все общество, вслед за королем, поднялось из-за стола. Генрих подвел к
ней принцессу Бурбонскую и принцессу Конде; те обняли и поцеловали Габ-
риель. И все остальные женщины, приближаясь к возлюбленной короля, спе-
шили уверить ее, что она прелестней, чем всегда. И каждая была при этом
искренна и не испытывала ни вражды, ни зависти, их роднило с ней ее по-
ложение; и еще роднило общечеловеческое чувство, ибо возможно, что к
празднеству ради нее присоединилась незримая гостья, чье присутствие
всех заставляло содрогаться. Кто не восхваляет пышной красоты, которая
кичится нетленностью, как произведение искусства? А перед красотой, ко-
торую подозревают в союзе со смертью, всякий преклонится.
Под конец двери залы растворились, сейчас же за ними начиналась лест-
ница. Некоторые из дворян взяли у слуг подсвечники и выстроились по обе
стороны на ступенях. Впереди чествуемой четы шли принцессы королевского
дома, на расстоянии следовали другие дамы и кавалеры. Посредине Генрих
вел на поднятой руке свою Габриель; им светили, они подымались. "Тор-
жественная церемония! - ощущал Генрих, молодой и окрыленный. Торжествен-
ность была нарушена или, пожалуй, даже усилена тем, что больная по-
чувствовала себя дурно, и возлюбленному пришлось подхватить ее и почти
нести наверх; они опередили сопровождающих, последние огни оставили
где-то внизу и сами погрузились в смутное мерцание, подобное туману в
слабом лунном свете, и скрылись из виду, словно растаяли.
ДАМА В МАСКЕ
Париж давным-давно готов был впустить короля. Даже герцог де Фериа,
который все еще состоял наместником его католического величества в Пари-
же, и тот не верил в существование испанской партии. Опасаться можно бы-
ло разве что упорства отдельных неисправимых упрямцев и страха других,
не рассчитывавших на прощение. Вожди Лиги с Майенном во главе постара-
лись на всякий случай ненадежней укрыться вместе со своим движимым иму-
ществом. А ни один из шестнадцати начальников столичных округов не упус-
тил случая втайне заверить короля в своей преданности; пресловутый порт-
ной лишь забежал вперед в ту пору, когда враги короля повесили королевс-
кого верховного судью. Конец зверствам! Проповедники, с амвона призывав-
шие к зверствам, больше не имели успеха у народа, скорее они сами были
под угрозой. Народ тем временем настроился снисходительно и миролюбиво и
готов был даже творить насилие, дабы могло восторжествовать добро.
Вследствие этого возникали бунты; правда, их подавляли, но больше для
виду. Какой же властитель, хотя бы только по имени, добровольно сложит
полномочия и уберется восвояси, пока у него есть оружие - пускай одно
оружие, даже без рук. Испанский военачальник располагал четырьмя тысяча-
ми чужеземных солдат, которых хватало только на охрану валов и ворот.
Королю не удастся так просто войти в город. С четырьмя тысячами сол-
дат сладить легко - труднее с добротой народа, ожидающего доброго коро-
ля. Король разрешил парижанам добывать припасы за городскими стенами и
есть досыта; как же может он теперь обстреливать их дома и посреди резни
ворваться в свою столицу? Ему этот путь закрыт. Он должен действовать в
согласии со своей славой в народе и овладеть властью, как подобает на-
роднейшему королю. Генрих потратил несколько недель на то, чтобы нарочи-
то раздуть молву о своей доступности. Nihil est tarn populate quam
bonitas. Как-то раз он снова заблудился на охоте, что всегда создает
удобные случаи; в два часа ночи добрался один до какого-то дома - это
оказался отнюдь не разбойничий вертеп. Дом принадлежал одному из чинов-
ников его финансового ведомства, что не было для него полной неожидан-
ностью: он хорошо изучил свое королевство. Но девица, которая вышла к
нему, его не признала, он попросту сказал, кто он такой, поел немного
хлеба с маслом и улегся не в постель, а на пол перед очагом, утром же
пожелал прежде всего прослушать мессу: за три мили пришлось везти свя-
щенника. Может ли король быть более скромен и обращенный еретик более
благочестив!
Многие никак этому не верили, например, некий торговец свиньями, с
которым король сидел за одним столом в сельском трактире, - опять заблу-
дился где-то. Посетители трактира не знали, кто он такой, или, быть мо-
жет, только прикидывались; когда король пускается на хитрость,
крестьянин всегда перехитрит его. Как бы то ни было, торговец свиньями
отважился наговорить ему разных дерзостей под тем предлогом, что не уз-
нал его. Королю оставалось только с подобающей помпой покинуть сцену. Он
выглянул в окно, тотчас откуда-то подскакали его придворные и останови-
лись перед трактиром: должно быть, разыскивали заблудившегося короля.
Селяне всполошились: как же так! Стало быть, мы королю выложили всю
правду? А он стерпел. Хлопнул по плечу торговца свиньями, дал милостивый
ответ, и тому все сошло безнаказанно. Но потом селяне долго толковали
между собой о Париже и о том, что городские жители плохо знают короля:
иначе бы они его впустили. Все равно этого ловкача не одолеешь.
Такой же урок преподал сам Генрих одной даме в маске. Она прибыла на-
рочно из Парижа в Сен-Дени, где он жил, и по секрету сообщила ему, что
делают в городе, дабы помочь его делу; при этом говорила она так тихо,
что в соседнюю комнату при открытых дверях не долетало ни словечка. А
там, кроме приближенных короля, были еще гости из Парижа, как бы случай-
но приехавшие сегодня. Никто из присутствующих не заблуждался насчет да-
мы в маске. Каждый говорил: и это якобы обыкновенная благомыслящая горо-
жанка? Тогда она прежде всего ничего не может знать; и затем, разве ста-
нет король, который боится ножа, вести тайную беседу с особой, даже не
показывающей ему лица? Весьма неправдоподобно, надо признаться. Но тут
раздался голос короля, ничуть не приглушенный, - наоборот, его надлежало
слышать всем, по возможности даже в самом Париже. Король поручал даме в
маске довести до сведения тамошних его добрых друзей: он стоит здесь с
большим войском и не собирается отступать, пока не войдет в город, и
притом без всякого насилия. Только пусть не верят герцогу Майенну. Мира
хочет один их законный король и готов дорого заплатить за примирение со
своей столицей. Он напомнил даме в маске о всех других городах, которые,
себе во благо, открыли перед ним ворота. Десять лет не будет он взимать
налоги со своих парижан, мало того - он дарует дворянство всем городским
советникам; его добрым друзьям, которые содействовали ему, навсегда бу-
дет обеспечено счастье и довольство.
- А кто предал меня, того пусть судит бог.
Все это он излагал даме в маске, словно не она одна была с ним в ком-
нате, а целый народ, которому он хотел верить, все равно, показывал ли
ему тот истинное свое лицо или нет. Дама удалилась, так и не подняв мас-
ки. Закутавшись в плащ, скрывавший ее всю, она прошла сквозь толпу прид-
ворных. Те проводили ее до самой кареты. Двое из них остались в стороне,
даже не заглянули в карету и не обменялись ни единым взглядом. Один был
Агриппа д'Обинье, другой - некий господин де Сен-Дюк, на службе короля.
Тем временем прибыл запыленный всадник, подоспел как раз к уходу да-
мы, которая удостоилась доверия короля. Человек в кожаном колете пола-
гал, должно быть, что и он заслужил такое же доверие. Он вошел без цере-
моний. Посреди пустой залы стоял король, отнюдь не горделивый и не само-
уверенный, глядел в пол и поднял голову, лишь услыхав топот тяжелых са-
пог.
- Пастор Дамур! - сказал он. - Вас-то мне и недоставало именно в эту
минуту.
- Сир! Да сбудется то, чего вы желаете. К вам взывает суровый голос
былых времен.
- В нужную минуту, - сказал Генрих.
- Сир! Вы правы, ибо я видел, как ускользнула та особа, даже не отк-
рыв лица. Лишь вы видели его, и вам одному известно, не был ли это
дьявол.
- С ним я не стану связываться. Лучше умереть. Лучше лишиться всякой
власти.
Пастор хлопнул себя по ляжкам и хрипло засмеялся.
- Власти! Ради власти вы отреклись от своей веры; что значит после
этого умереть? Ради власти вы теперь на каждом шагу разыгрываете коме-
дию. Люди уже толкуют о ваших хитростях и посмеиваются, порой - двусмыс-
ленно; не желал бы я быть предметом таких толков и смешков.
- Разве я не добился успеха, пастор?
- В этом вся суть. Вы улавливаете людей. Не хотелось бы мне поймать
так даже пескаря.
Внезапно пастор выпрямился, снял шляпу, что позабыл сделать раньше, и
запел, - в самом деле начал петь, как некогда в сражении.
Явись, господь, и дрогнет враг!
Его поглотит вечный мрак.
Суровым будет мщенье.
Голос гремел на всю залу. Пастор Дамур поднял правую руку и выставил
