человека, в прошлом большого и могущественного, который исчерпал все
утехи и дочиста опустошил дворец французских королей.
Генрих сделал вывод.
- Во-первых, тебе было не место здесь; во-вторых, ты творил все гнус-
ности, какие только были в ходу в твое гнусное время, вплоть до людо-
едства. И наконец, ты в своей дерзости дошел до любопытства к смерти. Ты
не замедлишь встретиться с ней.
Но тут раздался голос живого человека, господина д'Арманьяка. Он го-
ворил снаружи, взобравшись до половины к одному из окон так, что мог
только заглядывать внутрь, - надо же было ему узнать, с кем его господин
беседует в темноте. Прилепленный к голому полу, последний огарок свечи
чуть мерцал. Д'Арманьяку многое удалось услышать.
- Сир! - сказал он, - выкиньте паяца мне в окно, чтобы я воздал ему
по заслугам.
Видение, назвавшееся сперва Оливье, теперь казалось отрешенным от
всего земного, кроме своих сугубо личных дел. Оно пропустило мимо ушей и
слова короля, и возглас его дворянина.
- Сейчас я пробегусь по-собачьи, - прошелестело оно, в самом деле
опустилось на четвереньки и весьма ловко обежало комнату. Затем видение
выпрямилось, насколько это было для него возможно, и с твердостью почти
человеческой произнесло: - Песье обличье - это вечное возмездие, а ког-
да-то были краткие годы радостной жизни. В промежутке не угодно ли полю-
боваться на кутилу и петуха в курятнике: он перед вами. Когда я вывез и
обратил в деньги благородные сокровища королей, ох, как быстро мои дра-
гоценные дамы отобрали их у меня, как они гордились благородным проис-
хождением моего богатства и как любили меня за то, от души любили.
- Все? - спросил Генрих с брезгливым участием.
- Все. А число их было внушительное, двузначное, и вторая цифра вчет-
веро больше первой.
И тут впервые бледное, расплывчатое лицо сделало попытку прищуриться,
а из-под прищуренных век блеснула слабая искра; то же самое заметил Ген-
рих у своего последнего убийцы. Впрочем, число его не удивило, оно было
равно тому числу любовниц, какое приписывалось ему самому. Именно оно, а
никакое другое, должно было прозвучать из уст сумасшедшего; нет, он не
настолько сумасшедший, чтобы упустить возможность вовлечь короля в свои
делишки и тем самым напоследок облагородить и оправдать их.
- Двадцать восемь, - шепнул пес и петух, лжевельможа, вампир, бес-
честный кастелян и призрачный паяц.
Тут Генрих без всяких церемоний схватил его за шиворот и выбросил в
окно. Господин д'Арманьяк подхватил комочек на лету и тотчас понес его к
месту назначения. Одинокие шаги удалились.
Последняя свеча догорела, растаяла, погасла; но королю, сегодня зах-
ватившему власть, еще больше недоставало сейчас стула, которого здесь не
нашлось. День был тяжкий, и тяжелее всех показался Генриху этот послед-
ний час. Встреча с Оливье доконала его; она была самой смутной, но она
же была и самой осмысленной. Пусть в ней не хватало здравого смысла, это
не мешало ей быть оскорбительной, а еще оскорбительнее то, что сумасшед-
ший именует себя гуманистом; и недаром он вовлекает короля в свои запу-
танные дела: "В конце концов одна женщина стоит мне больше, чем все при-
писываемые мне двадцать восемь любовниц. У меня всего три рубахи. Свою
столицу я на десять лет освободил от податей и поборов, из-за чего мне
только труднее будет скупить остальные части моего королевства. Я должен
способствовать расцвету ремесел, вместо войны, которая до сих пор была
главным промыслом. Я все еще не вижу, откуда у каждого моего подданного,
хоть время от времени, возьмется курица в горшке".
Он подошел к окну, в которое наконец-то из разорвавшихся облаков про-
ник лунный свет. "Работы столько, - так думал он, - что одному человеку
ее не одолеть. Я знаю второго, кто будет работать со мной, и больше ни-
кого. Это королевство нуждается во всем сразу, а ко дню моей смерти оно
должно быть первым королевством Запада. Держитесь стойко, король Генрих
и верный его слуга Рони, пока вы живы. Что будет после меня? Я женат и
не имею наследника. Бесценная моя повелительница, подари мне сына, чтобы
я владел моим королевством".
- Я никогда не буду владеть им без тебя и твоего лона. - Последние
слова он произнес уже не про себя, он обратился с ними ввысь, к луне.
Они прозвучали так же интимно, каков был и свет луны.
И с этой минуты король, сегодня захвативший власть, направил свои
мысли к светилу, где, как ему вообразилось сейчас, обитала прелестная
Габриель. Ведь он сам поселил ее в изящном и скромном дворце поблизости
отсюда; и кроткое светило кажется таким же близким. "Гирлянды восковых
свечей горят в этот час в ваших покоях, мадам. Я стою, вслушиваюсь и
вдыхаю ваш отблеск, маркиза".
В тот миг, когда он зашел в своих мечтаниях далеко, явился его первый
камердинер и поставил все на место сообщениями более житейского
свойства. Прежде всего, ему удалось отыскать для короля спальню, куда он
и повел его. Генрих миновал множество лестниц и галерей, не обращая вни-
мания на окружающее. Его не интересовало также, что еще успел предпри-
нять д'Арманьяк. Тот начал сам, снимая башмаки со своего господина:
- Так называемый Оливье закован в цепи и заточен в темницу.
- Он уже давно был заточен здесь, в Лувре, - зевнув, заметил Генрих.
Д'Арманьяк перебил его не без строгости:
- Верховного судью вашего парламента подняли с постели, и он поспешил
явиться, чтобы допросить его. Обвиняемый сознался во всех своих преступ-
лениях, они составят перечень, для которого потребуется несколько пис-
цов. На рассвете его будут судить.
- Какая спешка! Где его повесят? А что ты делаешь с моими башмаками,
почему ты столько времени теребишь их?
- На Луврском мосту будет он висеть, чтобы Париж видел воочию, как
карает король. Сир! Башмаки мне придется разрезать на вас. Их не ста-
щишь. Они собрали липкую грязь со всего города и присосались к вашим но-
гам.
- Сильнее всего дождь лил, когда уходили испанцы. Оставь на мне баш-
маки, чтобы я во сне вспоминал испанцев. Смертного приговора Оливье я не
подпишу.
- Сир! Вы не будете любимы в народе, если пес, петух или паяц, расп-
родавший вашу мебель, не будет висеть на Луврском мосту.
Д'Арманьяк незаметно взрезал заскорузлую кожу башмаков и, сняв их,
согрел ноги короля в своих руках. При этом он поднял к нему лицо, и Ген-
рих заметил, что д'Арманьяк уже не тот, каким был двадцать лет назад.
Тот бы не сказал: "Сир! Вы не будете любимы в народе". Даже ни на миг не
обеспокоился бы по этому поводу - во-первых, потому, что не допускал да-
же такой мысли, а главное, потому, что не в обычае отважного бойца тех
времен было предаваться размышлениям. Он, не мешкая, являлся на выручку
всякий раз, когда господин его попадал в опасные положения, даже самого
герцога Гиза, признанного любимца народа, д'Арманьяк без промаха разру-
бил бы пополам, как он после своего успешного вмешательства заявил в
кичливой речи; герцог задним числом побледнел, услышав это.
- Старый друг, - озабоченно сказал Генрих. - Что сталось с тобой?
На лице дворянина была написана кротость, доходящая до робости.
- Раньше ты бы не ставил любовь моего народа ко мне в зависимость от
виселицы. - Арманьяк стареет, - решил государь. Однако вслух этого не
сказал. - Должно быть, самоуверенность убывает с годами, - заключил он.
- Вы узнаете эту спальню? - неожиданно спросил Д'Арманьяк. Генрих
удивленно оглянулся. Комната средних размеров, убогая дощатая постель с
соломенным тюфяком; только странно, что вверху под полуразрушенным по-
толком висят остатки балдахина. В течение десятилетий держались они над
тем местом, где некогда молодой король Наваррский со своей женой покоил-
ся на брачном ложе, а его сорок дворян разместились вокруг; слишком рано
поднялся он с этого ложа. Была еще ночь, которой суждено было стать
ночью убийств до самого белого дня.
- Зачем я здесь? - спросил король, который сегодня захватил в свои
руки власть. - Я не хочу задумываться над этим. Вешайте вора на мосту,
чтобы моя столица узнала: привидения изгнаны отсюда. Я не желаю больше
встречаться с ними. Я буду жить в Лувре, как в новом дворце, ни слова о
старом, ни единого воспоминания. И народ у меня новый, который хранит
молчание о былом так же, как я сам, - нерушимое молчание. Я буду тру-
диться заодно с моим народом. Привидение висит, и кончено. Мой народ бу-
дет любить меня за то, что я тружусь вместе с ним.
ДВА ТРУЖЕНИКА
Странная чета посетила в это утро мастерскую дубильщика Жерома, рас-
положенную под сводом ворот, между улицей и двором, в очень людном мес-
те. Тот, что пониже, был король, а повыше ростом - его верный слуга, по
имени Рони. Об этом, немедленно по их появлении, узнали все. Солдаты
очистили середину улицы с криками:
- Дорогу королю!
Потеха началась, когда король спросил старика ремесленника:
- Скажи, хозяин, нужен тебе подмастерье? - Дубильщик от смущения ска-
зал "да", и король, не долго думая, скинул кафтан, засучил до плеч рука-
ва рубашки и бойко принялся за работу, стараясь во всем подражать масте-
ру. При этом ежеминутно делал промахи, а главное, упускал куски кожи,
которые уплывали в сток, шедший через двор к вырытой там яме. Раньше,
чем дубильщик заметил беду, в яму успело попасть несколько кусков кожи.
Сначала он задумался, следует ли ему отнестись к этому обстоятельству с
покорностью, принимая во внимание особу короля, или по-хозяйски. И ре-
шился действовать, как подобает хозяину, а не подданному, то есть без
обиняков требовать возмещения убытков.
У входа толпились зрители; расчетливый хозяин надеялся выудить у ко-
роля по меньшей мере столько золотых, сколько кож уплыло в яму. Однако
убедился, что тут есть человек, который перещеголяет его в денежных рас-
четах: дворянин и приближенный короля. Господин де Рони упорно торговал-
ся, пока не дошел примерно до настоящей стоимости товара. Удивленный ду-
бильщик почесывал затылок, а зрители смеялись над ним. Король, все время
молча работавший, жестом водворил тишину и, пока мыл руки и одевался,
обратился к присутствующим:
- Добрые люди, я только что попробовал свои силы в новом ремесле и
должен сознаться: ничего хорошего из моей работы не вышло, всякое начало
трудно; впрочем, у меня вам и не следовало учиться, как правильно обра-
батывать кожи. Я просто хотел наглядно показать, почему наша отечествен-
ная кожа, некогда столь высоко ценимая в Европе, теперь не находит сбы-
та. Причина в том, что после бесконечной междоусобной войны с неизбежной
неурядицей и безработицей развелось немало таких негодных подмастерьев,
как, например, я. Мой хозяин Жером больше и не держит их, с ними у него
кожи только бы уплывали. Правда, хозяин?
- Золотые ваши слова, сир! - сказал дубильщик, решив, что пора пере-
ходить на почтительный тон. - И откуда такой высокой особе знать про на-
ши дела?
Генрих был осведомлен о них через своего слугу, который все узнавал
бог весть каким путем. У солдата Рони были необыкновенные способности к
хозяйственным делам, и король решил, что пора начать извлекать из них
пользу, отсюда и посещения людных улиц этой странной четой. Король неза-
метно подмигнул своему слуге; затем снова обратился к народу.
- Дети! - заговорил он. - Дети, помните о славе наших ремесел. Хотите
прятать в чулок звонкую монету, а?
Они ответили "да", пока еще нерешительно. Король продолжал спраши-
вать:
- Вы ведь не прочь сытно поесть, дети? Чтобы по воскресеньям была ку-
рица в горшке, а?
Тут они громогласно выразили свое одобрение. Две женщины пожелали ко-
ролю здравствовать.
- А я желаю, чтобы народ мой всегда был сыт, - ответил он. - Есть у
вас сыновья? - спросил он женщин. - Каких лет? Что они делают?
