впечатление, что верх взял, в сущности, господин де Лианкур. На прощание
он обратился к королю со словами:
- Сир! Я надеюсь, что во всем действовал согласно вашей воле. - Это
могло показаться чистым высокомерием, хотя он и перегнулся пополам и
стоял в такой позе, пока чета не удалилась. Никто не нашелся, что отве-
тить.
Как-никак, а бесценная повелительница была свободна, дальше будет
видно. Счастливая чета спешно вернулась в Париж и прибыла в дом Габрие-
ли. Она пошла переодеться. Король не успел снять сапоги и смыть дорожную
пыль, как его обступили кузены Конти и Суассон и с ними по меньшей мере
тридцать дворян. А тут явилось еще несколько кавалеров, бывших при дворе
новичками. Стража их не знала, но получила приказ впустить их, так что
под конец каждый, кто хотел, попадал в комнату, где находился король, а
комната была невелика.
Король был в веселом расположении духа и шутил с дурочкой Матюриной,
женщиной стройной и красивой, только дурашливой, которая с полным правом
подвизалась при дворе. Если существует должность шута-мужчины, значит,
шутовство должно быть представлено и в женском роде, королю полезно изу-
чать обоих - Шико и Матюрину, с целью познания людей. Король, отвечая на
приветствия придворных, перебрасывался в то же время комплиментами с шу-
тихой, которые ни им, ни ею не принимались всерьез, хотя Матюрина, зака-
тывая глаза, просила его о поцелуе. Вдруг раздается звук, как от пощечи-
ны, в давке никому не видно, что происходит.
- Тьфу, черт, эта полоумная кусается! - кричит король. Он подносит
руку к губе, по ней течет кровь. Некий господин де Монтиньи, низко скло-
нившийся, чтобы облобызать колено короля, стремительно выпрямился и уви-
дел за спиной короля незнакомое лицо, бледное и потерянное.
- Вы или я, - в бешенстве кричит Монтиньи, - один из нас ранил коро-
ля. - Тут бледного юношу схватили, у него под ногами нашли окровавленный
нож. После краткого отпирательства он сознался, что хотел заколоть коро-
ля. Из-за возни короля с шутихой убийца не попал в шею, куда метил, а
поранил губу. Король сказал:
- Отпустите его. - Однако юноша протягивал руки, чтобы его связали и
увели. Своего имени он не назвал, только возраст: восемнадцать лет.
Хирург немедленно зашил губу. Он хотел продернуть иглу еще несколько
раз, но король дольше не в силах был переносить боль. Поэтому рот у него
остался заметно искривленным - люди не замедлили объяснить это тем, что
он притворщик. Прелестная Габриель прибежала, когда началась операция.
Она держала голову своего дорогого повелителя, она целовала ему глаза,
чтобы он чувствовал только ее и больше ничего. Когда он стонал, она по-
ворачивалась своим прекрасным лицом то к одному, то к другому, но встре-
чала только холодные взгляды и поняла: "От расстояния шириной в ладонь
зависела моя судьба. Миг - и я осталась бы одна и должна была уйти, да
еще неизвестно, выпустили бы меня или нет". Ее черты исказились, это бы-
ла уж совсем не прелестная Габриель.
Король страдал от раны, но почти не был испуган и заявил, что из-за
такого пустяка не собирается раньше времени ложиться в постель. Он пред-
почел отправиться в собор и присутствовать на благодарственной мессе.
Спустя три дня неудачливый убийца был осужден и казнен, так и не назвав
своих подстрекателей, несмотря на допрос с пристрастием. Они все же были
обнаружены, королевский парламент постановил повесить одного из его быв-
ших наставников. А всех членов ордена иезуитов изгнал из королевства.
Такая решительность побудила папу пойти наконец на уступки; недалек
тот срок, когда он примет короля Франции в лоно церкви. Последние члены
Лиги всячески старались воспрепятствовать этому. Пока не ушло их время,
они - Майенн, Немур, Эпернон, Жуайез и Меркер, все, как один, могущест-
венные вельможи, поспешили взяться за оружие, каждый в своей провинции.
Из Нидерландов они призвали испанцев; в последний раз суждено было коро-
лю Генриху иметь дело с мятежом и междоусобицей - которые, впрочем, уже
были обречены на неудачу и отжили свое. Но пока король, при всей его ду-
шевной твердости, на короткое время утратил мужество и отчаялся в своем
радостном служении.
Двадцать лет радостного служения, начатого маленьким наваррским коро-
лем, борьба, труд, победы, захват власти, смертельный прыжок и снова
нескончаемый труд-все теперь пошло прахом, ничего не завоевано, нет ни
мира, ни любви народа, ни прочного владения. Он не испугался, нет, отто-
го, что кто-то снова хотел отнять у него жизнь; скорей огорчился, ощутил
усталость, впервые ощутил усталость. Она сказывалась даже внешне. Одна
придворная дама позволила себе задать вопрос, что сталось с их жизнера-
достным королем. Он чем-то недоволен? Он ответил обычным своим прокляти-
ем и облегчил душу злыми словами против народа: отнюдь не против сильных
мира, которые возмущали и подстрекали народ. Об этом ни звука даже и пе-
ред простодушной дамой. Неблагодарный народ! Кроме покушений на своего
короля, других у него мыслей нет.
Очень печальный выдался день, пятый в новом году: многолюдная процес-
сия, король следует за ней в карете, лошади идут шагом, как на похоро-
нах. На чьих? "Не на моих, - думает Генрих. - Я им не достался. Пока
нет". В густой толпе то здесь, то там попадается какой-нибудь зловредный
болтун, изловить его невозможно, он изрекает во всеуслышание:
- Вот его уже везут в тележке на Гревскую площадь. - Есть слова, над
которыми можно либо смеяться, либо плакать. Генрих даже вида не подавал,
что слышит их, сидел, точно осужденный, весь в черном, с пластырем на
губе. Неуловимый болтун был по-своему недалек от истины. Может быть,
шествие действительно направлялось на Гревскую площадь?
- Когда король вышел из кареты у церкви, народ встретил его при-
ветственными кликами, с чем придворные его поздравили. Он пробормотал:
- Таков народ. Что на это скажешь? И моего злейшего врага они встре-
тили бы так же или еще лучше. - Это был печальный день. Между тем за ним
следуют другие, много других дней, и то, что ты есть и чем должен ос-
таться, постепенно берет верх. Здоровая натура, обогащенная и обременен-
ная опытом, уже не принимает так близко к сердцу то, что на свете су-
ществуют безумие и злоба, которые не могут быть искоренены даже самыми
ревностными усилиями. Напротив, здоровая натура на этом проверяет себя,
она учится, ее восприятие становится только гибче.
Генрих снова обрел свой юмор - это был юмор молодых лет, и поныне
сохранивший прежний склад. Разница только в том, что на другой жизненной
ступени он становится осмысленнее. Особенно мало церемонился Генрих с
самим собой, не заботясь о таинственности и торжественности, подобающей
величию сана. В этом неведомыми путями сходился с ним простой люд. Мно-
гие чувствовали, что в какой-то мере все-таки разрешено вольничать, надо
только попасть в удачную минуту. Генрих появляется на ярмарке, перед од-
ним из балаганов он видит фигляра в своем собственном образе и в одежде
достопамятного дня: черное платье, пластырь на губе. Вдруг на постной
физиономии вспыхивает озорная искорка-мимика очень удачная, - фигляр под
видом короля звонким голосом начинает выпаливать непристойности. То-то
все смеялись!
Ясно, что тут ничего не поделаешь, да Генрих и не думал что-либо де-
лать. Дал шутнику денег, пошел своей дорогой и только еще отчетливей
увидел, почему упустил любовь народа и не поймал ее, как кольцо во время
игры. Не легко ему будет заслужить любовь народа. Люди требуют от земно-
го владыки того же, что и от небесного: суровости, непостижимости, недо-
сягаемости. Высокого в обличье простоты никто не понимает и не прощает;
оправдать его в будущем может лишь беспримерное величие и доблестное
владение. К концу, пожалуй, только после конца, завоюет он любовь наро-
да. Пока нет. Не убит и не любим - пока нет.
После недавнего покушения Агриппа сказал ему:
- Сир! Вы отреклись от своей веры только устами: и на этот раз нож:
ранил только рот. Горе вам, если вы отречетесь сердцем!
Король в ответ кивнул головой. Однажды он все-таки встретился с тем
законоведом, который некогда в Сен-Дени произнес роковые слова, задолго
до того, как они оправдались злодейским покушением. Ученый избегал этого
свидания и теперь стоял, опустив глаза. Король успокоил его приветливым
обращением и не упомянул о прежней встрече, только в прощальных словах
прозвучала суровая нотка:
- Nihil tarn populate quam bonitas. - Его почитатель изумленно взгля-
нул на него.
Так сглаживаются самые жестокие, головокружительные испытания, и
мысль отваживается коснуться их без страха - почти без страха. Конечно,
король Генрих не с теми чувствами, что прежде, приветствовал теперь ни-
кем не сдерживаемую толпу, если она невзначай окружала его.
- Много народу, - говорил он. - Рад видеть мой народ. Только сперва
мне нужно освоиться с ним.
Так же радостно готовился он принять молодого герцога Гиза, он любил
прощать. Молодой герцог понял то, чего не могли еще постичь старики, -
что пора борьбы миновала и притязания его дома уже не ко времени. Он
явился в Луврский дворец и поверг к стопам короля свою покорность, а
вместе с ней и отказ Лотарингского дома от французской короны. Его отец
был блистательным героем Лиги; он-то пользовался любовью народа. Король
обратился к герцогу Гизу, который в большом смущении стоял перед ним:
- Оставим это, мы с вами не ораторы. Я все знаю. Вы явились сюда, вам
здесь должно житься лучше, чем там, где вы были. Я хочу заменить вам от-
ца. - Он обнял самого большого своего врага. И не замедлил воспользо-
ваться удачей, объявив войну Испании.
Филипп, былой властитель мира, потерпел поражение от короля Франции.
Это была первая открытая победа Генриха над всемирной державой. С неза-
памятных времен испанские войска сражались под личиной его внутренних
врагов, никогда не объявляя честно, что идут войной на его королевство.
Наконец-то Генрих видит перед собой старого ненавистного противника без
маски. Зато внутренний враг играет теперь роль ничтожного вспомога-
тельного отряда и терпит поражение вместе с Испанией - в бою, который
носит тот же спорный и опасный характер, как все битвы, данные и выиг-
ранные Генрихом. Король рискует собственной головой. С несколькими сот-
нями всадников гонит он превосходящие силы врага, куда наметил заранее,
а затем уничтожает его. Сам он остается верен себе - "разыгрывает короля
Наваррского", словно он еще молод. Разыгрывая короля Наваррского, моло-
деешь и на самом деле. Все это видят, чувствуют каждым биением сердца и
с раскрытым ртом слушают, что разносит по стране молва. У нас король,
который остался молодым, он первый в мире, ему нет равного", и он наш. В
нем обрели мы друг друга. Никакие партии, лиги, ни даже вера отныне не
разъединят нас. Мы сражаемся уже не поневоле, не безрадостно. Мы сража-
емся величаво.
Однако Генрих знает - это все порывы. Даже в чаду победы он не забы-
вает, что такое народ, а его народ к тому же не любит его. Пока нет.
Битвы - это праздники, хоть праздники и опасные, а победы намного опере-
жают истину. Только после тяжких трудов и усилий люди узнают всю истину
о нем. После урагана победы жизнь, правда, становится глаже, о, нас-
колько глаже и податливее. Последние большие вельможи, или, вернее,
предпоследние, слагают оружие, вплоть до толстяка Майенна. Его тучность
теперь прямо жалка: почему победа над врагами дается лишь после того,
как они становятся жалки? Этого своего врага Генрих принял в Монсо, по-
местье маркизы, - принял с музыкой, театральными представлениями, хоро-
шим угощением и всяческими почестями. Смотрел, как Майенн отвешивал три
поклона, причем двое адъютантов поддерживали его грузное брюхо. Прекло-
