натруженных спин, напились водой сами и умывшись, обмыли водой посеревшие
от пыли и пота бывшие раньше белыми тела наших коней. Вода после пустыни
– это все...
А затем была ночь, и снова день, и опять ночь, а кони все мчались и
мчались. Степи и леса, реки и озера, холмы и равнины оставались позади
нас, но лошади ничего не ели на протяжении всей этой бешеной гонки - они
только пили воду. Мы тоже время от времени пили – ни нам, ни нашим
лошадям есть не хотелось – гонка вытеснила из сознания все мелочи,
оставив только скорость и только ее одну. Все мы держались исключительно
на использовании внутренних ресурсов наших организмов, и, хотя такие
гонки для Халы не являются обычным делом (столь длинные миграции животные
вроде наших коней обычно осуществляют за более длительное время), но все
же ни мы, ни наши лошади не выложились полностью – у нас еще оставались
кое-какие, правда, незначительные резервы.
А к утру мы были уже на берегу моря. Кони припали к его волнам и жадно
пили соленую воду океана. Длинные валы волн накатывались на берег и с
шелестом уходили в прибрежный песок. Было приятно вдыхать свежий ветер
моря – соленый йодный запах гниющих водорослей, выброшенных на берег и
влажный воздух, насыщенный светом и свежестью. По песчаному пляжу важно
расхаживали птицы и ползали ящерицы, копаясь в водорослях и выискивая там
себя пропитание. Какое-то существо, похожее на краба или рака, увидев
нас, поспешно кинулось к воде. Я отпустил коней, снял с них седла и они
ушли от нас прочь, но не насовсем, а для отдыха и питания. На их спинах
были ясно видны отпечатки седел - они заслужили свой отдых.
За трое суток лошади пронесли нас на себе больше шестнадцати тысяч
километров: по горам, по лесам, по пустыне, через пропасти и реки сюда, к
морю. Теперь я точно знаю на каких конях ездят боги - они ездят на
бело-голубых лошадях Халы. Самому быстрому, как мысль, крылатому Пегасу
можно состязаться с этими чудесными белыми созданиями, и я не знаю, кто
из них выйдет победителем! Очень может быть, что Пегасу не помогут даже
его крылья...
Я стоял и полной грудью вдыхал свежий воздух моря и не мог насладиться
им: мои легкие еще помнили и морозный воздух гор, бедный озоном и фтором,
помнили они и пряный нагретый ветер степей, полный звона, но бедный
влагой; моя грудь еще помнила густой мягкий воздух лесов, в меру влажный
и теплый, насыщенный избыточным озоном и фтором, напоенный мягкими и
резкими запахами цветов и плодов; она еще сохранила воспоминания и о
воздухе пустыни – сухом, горячем, пыльном и жестком, с раскаленным озоном
и фтором, горячащими кровь до боли в висках, до силы урагана в кулаках,
до абсолютной ясности в мозгу и до идеальной четкости мышления в
голове... – да, я помнил все это, и теперь я отдыхал у моря, дышал и
дышал свежайшим воздухом океана, дышал и не мог надышаться... Потом я
вошел в воду и поплыл, и бодрящая соленая вода уверенно, но мягко держала
меня на своей широкой груди, покачивая и раскачивая, как мама в колыбели.
Я плыл, я нырял в прозрачную колеблющуюся глубину зеленоватого света, и,
открывая глаза, я видел там блики солнца на камнях и на подводных
растениях, колыхавшихся в волнах прибоя. Раз за разом я нырял в
колеблющееся марево расплывчатых предметов и неверных расстояний,
погружаясь до более холодных придонных слоев воды, и потом я выныривал на
поверхность, чтобы почувствовать живительный воздух у себя в груди, и
опять уходил на глубину, и стайки серебристо-черных рыбок таинственными
стрелками кружились вокруг меня – как это было прекрасно! Я смыл с себя
всю пыль, которая накопилась на мне за эти долгие дни скачки,
почувствовал себя моложе, новее, красивее и лучше... - да, это
действительно было прекрасно! А соленая вода оказалась не столь соленой,
сколь горькой и с каким-то слабо уловимым привкусом – мне пришлось
хлебнуть воды – а кому из людей не приходилось принудительно заглатывать
ее, когда внезапная волна накрывала пловца, вынырнувшего из
голубовато-зеленых глубин и истосковавшейся грудью вдыхавшего то первое и
самое главное без чего принципиально невозможно существование человека –
воздух.
Я плыл дальше и дальше, к горизонту, подальше от грозных волн прибоя, к
спокойной воде, и когда длинные океанские валы перестали беспокоить меня,
я лег на спину и увидел чистое синее небо со стадами облаков, которых
небесный пастух – ветер, гнал куда-то вдаль, к своим неведомым целям; а
еще я увидел солнце, солнце Халы - ближайшую звезду этого удивительного
мира, летящего в бездонной пустоте Вселенной и дающего жизнь всему живому
на этом маленьком сосредоточении материи; а тем временем, волны
покачивали меня, периодически обдавая солеными брызгами и придавая моим
чувствам свежесть и остроту, а мыслям - романтическую направленность.
Душа раскрылась навстречу дивному миру, освобождаясь от защитной брони
жизненного опыта, цинизма и жесткости, становясь подобной чистой душе
ребенка, впервые исследующего мир и находящего в нем только прекрасное;
мне казалось, что обнаженные струны моей души, вибрировали в унисон с
тончайшими колебаниями мирового эфира, воспринимая самые мельчайшие
детали и радуясь им.
Человек рожден для радости – и если она, радость, есть в душе, то она
будет во всем: в ветре, в море, в каждом прожитом мгновении и даже в
неизбежности смерти – во всем, ибо душа – это основа...
Я поплыл к берегу, выбрался из воды, вскинул руки вверх и воскликнул:
"Здравствуй, мир! Здравствуй, счастье! Я пришел к вам!", а потом
запрокинул голову к солнцу, и закрыл глаза, и оно стало греть меня,
своего сына, как бы говоря своими лучами, что оно любит меня, и что я все
сделал правильно, и что все будет хорошо... а вода стекала с меня
тоненькими щекотливыми струйками. Потом я опустил руки, открыл глаза,
взял из воздуха новую одежду и одел ее на себя, а старую, напоминавшую о
прошлом, убрал в никуда, и только потом обернулся к своим спутницам и
пошел к ним.
Мы отдыхали несколько недель. Охотился я один, а вместе мы ловили рыбу,
собирали ягоды и съедобные плоды, выкапывали корнеплоды и луковицы, а
потом все это жарили на костре. Вечерами мы сидели у костра под чужими
звездами, которые отныне стали нам уже родными. Плеск волн и ритмичный
шум моря успокаивали нас, и я чувствовал, как у меня на сердце ритмично
плещутся волны. Я ощущал, как энергия приливает ко мне, как растет моя
мощь, и я радовался этому.
Одежда наша побурела и стала разваливаться – ткань расползлась, обрывки
ниток торчали изо всех дыр, но все же первые дни жизни возле океана наши
спортивные костюмы еще можно было носить. Мой костюм, хотя и был новее
одежды моих спутниц, из-за регулярной охоты пришел в самое плохое
состояние: он покрылся пятнами запекшейся крови, грязью и крупными
прорехами, поэтому буквально через неделю я выбросил его, одев привычную
для Халы юбку из шкуры. Мои спутницы были более консервативны - лишь
когда их одежда совсем превратилась в лохмотья, они выкинули ее и стали
надевать на себя причудливые наряды из листьев и цветов – настоящие
женщины! В своих пестрых, но со вкусом подобранных одеяниях, они были
похожи на лесных фей с картинки, но с прическами из спутанных, давно
немытых волос.
Дни шли за днями, пока наконец, я не почувствовал в себе новые силы и
новое знание, которое постепенно вошло в меня вместе с морозным воздухом
гор, шумом морского прибоя, запахами дивных цветов и скоростью моего
коня. Для меня пришла пора применить это новое могущество, пришла пора
приложить его к нашей Вселенной.
Следующим вечером я распрощался со своими спутницами, отправив их назад,
в тот же самый миг, из которого мы начали наше путешествие. Я обещал им,
что вернусь, хотя сам не был уверен в этом. Всю ночь я спал и утром,
свежий и отдохнувший, принялся за дело.
Я подозвал к себе коня и, конечно же, это был мой конь, тот самый
бело-голубой конь, который и примчал меня сюда. Он выглядел сытым и
отдохнувшим; ничто не указывало на то, что больше месяца назад он
пробежал столь огромное расстояние. Лошадь узнала меня и заржала, и я
понял, что во время поездки давал коню правильные, соответствующие
обстановке, приказания, поэтому он был доволен этой длиннейшей гонкой и
был рад новой встрече со мной. Я погладил его по белой шее, и она
засверкала под моей рукой голубым огнем.
Я сел на него, сел прямо на спину - ни седла, ни уздечки я не взял, - и
мы поскакали к морю. Конь легко скользил сначала по берегу, а потом по
воде. Там, где его копыта касались моря, по поверхности воды расходились
круги; брызг не было, тряски не было тоже – я взял управление над скачкой
в свои руки - и невероятное стало возможным. Ни я, ни моя лошадь, не
испытывали ни малейших усилий при езде. Мир принадлежал нам.
Конь поднялся над водой и теперь скакал по воздуху, поднимаясь все выше и
выше, и копыта его, ударяясь о воздух, не издавали ни стука. Соленый
морской ветер и бесшумная скачка в пустоте - это было как в сказке. Мы
поднялись выше облаков, и безбрежная синяя гладь раскинулась прямо под
нами. Все выше и выше поднимались мы, уже показались звезды, и солнце
Халы светило нам вместе с ними. Прочь, прочь от Халы удалялись мы,
стремясь вперед, к неизведанным мирам, и теплый шар нашей родины
становился все меньше и меньше.
Мы скакали все дальше, звезды окружали нас и пронизывали нас, а мы все
летели и летели, и звенящая тишина окружала нас. Галактика становилась
все меньше и меньше, а мы становились все больше и больше. Я остановил
коня, и он стоял, опершись всеми четырьмя ногами на плоскость Галактики,
он был чуть меньше, чем она сама. Мы с ним были полупрозрачными, как бы
сотканными из тумана, но, тем не менее, материальным и живыми.
Звезды, как пыль, лежали у наших ног. Звездная пыль...
Мы двинулись дальше сквозь бездонную пустоту, и галактики окружали нас,
такие маленькие и блестящие. Мы еще больше увеличились в размерах.
Звездные острова пролетали мимо нас и сквозь нас, но мы не обращали на
них особого внимания. Здесь, между звезд, все воспринимается по-другому,
не так, как на планетах... - и все так же, как и раньше, я скакал на
бело-голубом коне из мира Халы, приближаясь к своей цели - к краю
Вселенной.
Край Вселенной, край Мира! Никакое существо из этого Мира не сможет
покинуть его. Что там, за краем?
Вселенная бесконечна, но это для людей и других, таких же, как они.
Для муравьев планета, на которой они живут, тоже бесконечна, но для
людей, живущих на ней, это не так. Ну а я, почти что Властелин Вселенных,
почти Властелин, но только почти... В принципе, у меня может быть как
минимум несколько таких Миров, несколько Вселенных, а значит, что я имею
принципиальную возможность выйти за пределы этого Мира. Но смогу ли я
сделать это? Наверное, смогу...
Я увидел его, край Вселенной, и остановил коня. Мы стояли возле него и не
двигались. Конь расслабился и слегка опустил голову; звездный ветер
шевелил его гриву и хвост, играя с ним, а я сидел и размышлял.
Наконец, я решился и пустил коня прямо на край Мира, намереваясь пройти
его, но, приблизившись вплотную к нему, обнаружил, что уже удаляюсь от
него. Я обернулся назад и вновь посмотрел на этот край, такой близкий и
такой недоступный. Я не слишком огорчился из-за этой своей неудачной
попытки - всему свое время, и мое время когда-нибудь настанет. Хорошо уже
то, что я сам без посторонней помощи добрался сюда.
Так что же ты такое, край Мира?! Я смотрю на тебя и думаю, что, по-моему,
