именно тех людей, которые заслуживают скорее порицаний, нежели похвал. Имея
возможность заслужить огромный почет созданием республики или царства, они
обращаются к тирании и не замечают, какой доброй репутации, какой славы, какой
чести, какой безопасности и какого душевного спокойствия, вместе с внутренним
удовлетворением, они при этом лишаются, на какое бесславие, позор, опасность,
тревоги они себя обрекают.
Невозможно, чтобы люди, как живущие частной жизнью в какойлибо республике,
так и те, кто благодаря судьбе и собственной доблести сделались в ней
государями, если бы только они читали сочинения историков и извлекали
драгоценные уроки из воспоминаний о событиях древности, не пожелали - те, что
живут частной жизнью у себя на родине, быть скорее Сципионами, чем Цезарями, те
же, кто стал там государями, оказаться скорее Агесилаями, Тимолеонтами, Дионами,
нежели Наби-дами, Фаларисами, Дионисиями, ибо они увидели бы, что последние
страшным образом поносятся, а первые превозносятся до небес. Кроме того, они
узнали бы, что Ти-молеонт и другие пользовались у себя на родине ничуть не
меньшим авторитетом, чем Дионисий и Фаларис, но жили в несравненно большей
безопасности.
И пусть никого не обманывает слава Цезаря, как бы сильно ни прославляли его
писатели, ибо хваливших Цезаря либо соблазнила его счастливая судьба, либо
устрашила продолжительность существования императорской власти, которая,
сохраняя его имя, не допускала, чтобы писатели свободно о нем говорили. Однако
если кому-нибудь захочется представить, что сказали бы о Цезаре неутесненные
писатели, пусть почитает он, что пишут они о Катилине. Цезарь заслужил даже
большего порицания; ведь больше надобно порицать того, кто причинил, а не того,
кто хотел причинить зло. Пусть почитает он также, какие хвали воздаются
историками Бруту; поскольку могущество Цезаря не позволило им ругать его
открыто, они прославляли его врага.
Пусть тот, кто сделался государем в республике, посмотрит, насколько больше
похвал воздавалось в Риме, после того как Рим стал Империей, императорам, жившим
согласно законам и как добрые государи, по сравнению с теми из них, которые вели
прямо противоположный образ жизни. Он увидит, что Тит, Нерва, Траян, Антонин и
Марк не нуждались для своей защиты ни в преторианской гвардии, ни во множестве
легионов, ибо защитой им служили их собственные нравы, расположение народа и
любовь Сената. Он увидит также, что всех западных и восточных армий не хватило
для того, чтобы уберечь Калигулу, Нерона, Вителлия и многих других преступных
императоров от врагов, которых порождали их пороки и злодейская жизнь. Если бы
история римских императоров была как следует рассмотрена, она могла бы послужить
хорошим руководством для какого-нибудь государя и показать ему пути славы и
позора, безопасности и вечных опасений за собственную жизнь. Ведь из двадцати
шести императоров от Цезаря до Максимилиана шестнадцать были убиты и лишь десять
умерли своей смертью. Если в числе убитых оказалось несколько хороших
императоров, вроде Гальбы и Пертинакса, то причиной тому было разложение, до
которого довели солдат их предшественники. А если среди императоров, умерших
естественной смертью, оказался злодей вроде Севера, то объясняется это
единственно его величайшим счастьем и доблестью, двумя обстоятельствами,
сопутствующими жизни очень немногих людей. Кроме того, прочтя историю римских
императоров, государь увидит, как можно образовать хорошую монархию, ибо все
императоры, получившие власть по наследству, за исключением Тита, были плохими;
те же из них, кто получил власть в силу усыновления, оказались хорошими; пример
тому - пять императоров от Нервы до Марка; когда императорская власть стала
наследственной, она пришла в упадок.
Так вот, пусть государь взглянет на время от Нервы до Марка и сопоставит
его с временем, бывшим до них и после них; а затем пусть выбирает, в какое время
он хотел бы родиться и какому времени - положить начало. Во времена, когда у
власти стояли добрые мужи, он увидит ничего не страшащегося государя,
окруженного ничего не опасающимися гражданами, жизнь, преисполненную мира и
справедливости; он увидит Сенат со всеми его правомочиями, магистратов во всей
их славе, богатых граждан, радующихся своему богатству, благородство и доблесть,
повсеместно почитаемые; он увидит, что повсюду воцарилось спокойствие и благо; и
вместе с тем - что всюду исчезли обиды, разнузданность, разврат и тщеславие; он
увидит золотой век, когда всякому человеку предоставлена возможность отстаивать
и защищать любое мнение. И, наконец, он увидит торжество мира: государя,
почитаемого и прославляемого, народ, преисполненный любви и верности. Если же
затем он получше всмотрится во времена иных императоров, то увидит времена те
ужасными из-за войн, мятежными из-за пороков, жестокими и в дни войны, и в дни
мира; он увидит множество государей, гибнущих от меча, неисчислимые гражданские
и внешние войны, Италию, удрученную неслыханными не-счастиями, города,
разрушенные и разграбленные. Он увидит пылающий Рим, Капитолий, разрушенный
собственными гражданами, древние храмы оскверненные, поруганные обряды, города,
наполненные прелюбодеями; он увидит море, покрытое ссыльными, скалы, залитые
кровью. Он увидит, как в Риме совершаются бесчисленные жестокости, как
благородство, богатство, прошлые заслуги, а больше всего доблесть вменяются в
тягчайшие преступления, караемые смертью. Он увидит, как награждают клеветников,
как слуг подкупают доносить на господ, вольноотпущенников - на их хозяев и как
те, у кого не нашлось врагов, угнетаются своими друзьями. Вот тогда-то он очень
хорошо поймет, чем обязаны Цезарю - Рим, Италия, весь мир.
Нет сомнения в том, что если только государь этот рожден человеком, он с
ужасом отвратится от подражания дурным временам и воспылает страстным желанием
следовать примеру времен добрых. Поистине государь, ищущий мирской славы, должен
желать завладеть городом развращенным - не для того, чтобы его окончательно
испортить, как это сделал Цезарь, но дабы, подобно Ромулу, полностью
преобразовать его. И воистину, ни небеса не способны дать людям большей
возможности для славы, ни люди не могут жаждать большего. И если государь,
желавший дать городу хороший строй, но не давший его из боязни потерять
самодержавную власть, заслуживает некоторого извинения, то нет никакого
оправдания тому государю, который не преобразовал город, имея возможность
сохранить единодержавие. Вообще пусть помнят те, кому небеса предоставляют такую
возможность, что перед ними открываются две дороги: одна приведет их к жизни в
безопасности и прославит их после смерти, другая - обречет их на непрестанные
тревоги и после смерти покроет их вечным позором.
Глава XI
О РЕЛИГИИ РИМЛЯН
Случилось так, что первым своим устроителем Рим имел Ромула и от него, как
если бы он был ему сыном, получил жизнь и воспитание. Однако, решив, что
порядки, учрежденные Ромулом, не достаточны для столь великой державы, небеса
внушили римскому Сенату решение избрать преемником Ромула Нуму Помпилия, дабы он
упорядочил все то, что Ромул оставил после себя недоделанным.
Найдя римский народ до крайности диким и желая заставить его подчиняться
нормам общественной жизни посредством мирных средств, Нума обратился к религии
как к вещи совершенно необходимой для поддержания цивилизованности и так
укоренил ее в народе, что потом в течение многих веков не было республики, в
которой наблюдалось бы большее благочестие; оно-то и облегчило как римскому
Сенату, так и отдельным великим римлянам осуществление всех задумываемых ими
предприятий. Всякий, кто рассмотрит бесчисленные действия всего народа Рима в
целом, а также отдельных римлян, увидит, что римские граждане гораздо больше
страшились нарушить клятву, нежели закон, как те, кто почитают могущество бога
превыше могущества людей. Это ясно видно на примере Сципиона и Манлия Торквата.
После разгрома, учиненного римлянам при Каннах Ганнибалом, многие римские
граждане собрались вместе и, отчаявшись в спасении родины, решили покинуть
Италию и уехать в Сицилию. Прослышав про то, Сципион разыскал их и, обнажив меч,
заставил их поклясться не покидать родину.
Луций Манлий, отец Тита Манлия, прозванного впоследствии Торкватом, был
как-то обвинен плебейским Трибуном Марком Помпонием; однако, прежде чем настал
день суда, Тит явился к Марку и, грозя убить его, если только он не поклянется
снять с отца обвинение, заставил его дать в том клятву, и тот, поклявшись из
страха, отказался потом от обвинения.
Так вот, те самые граждане, которых не могли удержать в Италии ни любовь к
родине, ни отеческие законы, были удержаны насильно данною клятвой. А упомянутый
Трибун пренебрег ненавистью, обидой, нанесенной ему сыном Луция Манлия,
собственной честью, чтобы только никак не нарушить данной им клятвы. Порождалось
же это не чем иным, как тою религией, которую Нума насадил в Риме.
Кто хорошо изучит римскую историю, увидит, насколько религия помогала
командовать войсками, воодушевлять Плебс, сдерживать людей добродетельных и
посрамлять порочных. Так что, если бы зашел спор о том, какому государю Рим
обязан больше - Ромулу или же Нуме, то, как мне кажется, предпочтение следовало
бы отдать Нуме, ибо там, где существует религия, легко создать армию, там же,
где имеется армия, но нет религии, насадить последнюю чрезвычайно сложно.
Известно, что для основания Сената и для установления других гражданских и
военных учреждений Ромулу не понадобилось авторитета бога. Однако авторитет сей
весьма пригодился Нуме; он делал вид, будто завел дружбу с Нимфой и что именно
она советовала ему все то, что он потом рекомендовал народу. Проистекало это из
того, что Нума хотел ввести новые, невиданные дотоле порядки и не был уверен,
хватит ли для этого его собственного авторитета.
В самом деле, ни у одного народа не было никогда учредителя чрезвычайных
законов, который не прибегал бы к Богу, ибо в противном случае законы их не были
бы приняты; ибо много есть благ, познанных человеком рассудительным, которые
сами по себе не столь очевидны, чтобы и все прочие люди могли сразу же оценить
их достоинства. Вот почему мудрецы, желая устранить подобную трудность,
прибегают к богам. Так поступал Солон, и так же поступали многие другие
законодатели, преследовавшие те же самые цели, что были у Ликурга и у Солона.
Так вот, восхищаясь добротой и мудростью Нумы, римский Народ подчинялся
всем его решениям. Правда, времена тогда были весьма религиозные, а люди, над
которыми ему приходилось трудиться, были совсем неотесанные. Это сильно
облегчало Нуме исполнение его замыслов, ибо он мог лепить из таких людей все,
что хотел. Кто захотел бы в наши дни создать республику, нашел бы для нее более
подходящий материал среди горцев, которых еще не коснулась культура, а не среди
людей, привыкших жить в городах, где культура пришла в упадок. Так скульптору
легче извлечь прекрасную статую из неотесанного куска мрамора, нежели из плохо
обработанного кем-нибудь другим. Итак, рассмотрев все сказанное, я прихожу к
выводу, что введенная Нумой религия была одной из первейших причин счастия Рима,
ибо религия эта обусловила добрые порядки, добрые же порядки породили удачу, а
удача приводила к счастливому завершению всякое предприятие. Подобно тому как
