именно его считать наилучшим, ибо никогда не бывает так, чтобы все шло без сучка
без задоринки.
Рим, таким образом, мог по образу Спарты установить у себя пожизненную
власть государя и учредить небольшой Сенат, но, желая создать великую державу,
он не мог, подобно Спарте, не увеличивать число своих граждан; по этой причине
пожизненный Царь и малочисленный Сенат мало способствовали бы его единству.
Вот почему, если кто пожелает заново учредить республику, ему надо будет
прежде всего поразмыслить над тем, желает ли он, чтобы она расширила, подобно
Риму, свои границы и могущество или же чтобы она осталась в узких пределах. В
первом случае необходимо устроить ее, как Рим, и дать самый широкий простор для
смут и общественных несогласий, ибо без большого числа и притом хорошо
вооруженных граждан республика никогда не сможет вырасти или, если она вырастет,
сохраниться Во втором случае ее можно устроить наподобие Спарты и Венеции; но
так как территориальное расширение - яд для подобных республик, надо, чтобы ее
учредитель всеми возможными средствами запретил ей завоевания, ибо завоевания,
опирающиеся на слабую республику, приводят к ее крушению. Так было со Спартой и
с Венецией. Первая из них, подчинив себе почти всю Грецию, обнаружила при
ничтожной неудаче непрочность своих основ: восстания в греческих городах,
последовавшие за восстанием в Фивах, поднятым Пелонидом, полностью сокрушили эту
республику. То же самое случилось и с Венецией: захватив значительную часть
Италии - в большинстве случаев не посредством войн, а благодаря деньгам и
хитрости, - она, как только ей пришлось доказать свою силу, в один день утратила
все.
Я готов поверить, что можно создать долговечную республику, придав ей такой
же внутренний строй, какой был в Спарте или в Венеции; чтобы помещалась она в
укрепленном месте и обладала такой силой, что никто не считал бы возможным тут
же ее уничтожить; а с другой стороны, чтобы она не была настолько могущественна,
дабы внушать страх своим соседям. В этом случае она могла бы долго наслаждаться
своим строем. Ведь война против того или иного государства ведется по двум
причинам: во-первых, для того чтобы стать его господином, во-вторых, из боязни,
как бы оно на тебя не напало. Обе эти причины почти полностью устраняются
вышесказанным способом. Если республику, хорошо подготовленную к обороне, трудно
будет одолеть, то, как я полагаю, вряд ли случится, чтобы кто-нибудь задумал ее
завоевывать. В то же время, если она не будет выходить из своих пределов и опыт
докажет, что она лишена честолюбия, никто из страха за себя не начнет против нее
войну, особливо если конституция или специальный закон будут запрещать ей захват
чужих территорий.
Я твердо верю, что, имейся возможность сохранить состояние подобного
равновесия, в городе установилась бы истинная политическая жизнь и полное
спокойствие. Однако поскольку все дела человеческие находятся в движении, то, не
будучи в состоянии оставаться на месте, они идут либо вверх, либо вниз, и
необходимость вынуждает тебя к тому, что отвергает твой разум. Так что, когда
республику, не приспособленную к территориальным расширениям, необходимость
заставляет расшириться, она теряет свои основы и гибнет еще быстрее. Но, с
другой стороны, если бы Небо оказалось к ней столь благосклонным, что ей не
пришлось бы вести войну, праздность сделала бы ее либо изнеженной, либо
раздробленной. То и другое вместе или порознь стало бы причиной ее падения.
Потому, так как невозможно, по-моему, ни добиться названного равновесия, ни
избрать средний путь, надо при учреждении республики думать о более почетной для
нее роли и устраивать республику так, чтобы, когда необходимость вынудит ее к
территориальным расширениям, она сумела бы сохранить свои завоевания.
Возвращаясь к началу своих рассуждений, скажу, что считаю нужным следовать
римскому строю, а не строю всех прочих республик, ибо не думаю, что можно
отыскать промежуточную форму правления, и полагаю, что следует примириться с
враждой, возникающей между Народом и Сенатом, приняв ее как неизбежное
неудобство для достижения римского величия. Помимо всех прочих доводов, которыми
доказывается необходимость трибунской власти для охраны свободы, нетрудно
заметить благотворность для республики правомочия обвинять, которым, наряду с
другими правами, были наделены Трибуны [...]
Глава IX
О ТОМ, ЧТО НЕОБХОДИМО БЫТЬ ОДНОМУ,
ЕСЛИ ЖЕЛАЕШЬ ЗАНОВО ОСНОВАТЬ РЕСПУБЛИКУ
ИЛИ ЖЕ ПРЕОБРАЗОВАТЬ ЕЕ,
ПОЛНОСТЬЮ ИСКОРЕНИВ В НЕЙ СТАРЫЕ ПОРЯДКИ
Возможно, кому-нибудь покажется, что я слишком углубился в римскую историю,
не сказав, однако, ничего ни об основателях римской республики, ни об ее
учреждениях, имеющих касательство к религии и армии. Потому, не желая испытывать
дольше терпение тех, кто хотел бы узнать кое-что об этом предмете, скажу: многие
почтут, пожалуй, дурным примером тот факт, что основатель гражданского образа
жизни, каковым был Ромул, сперва убил своего брата, а затем дал согласие на
убийство Тита Тация Сабина, избранного ему в сотоварищи по царству. Полагающие
так считают, что подданные подобного государя смогут, опираясь на его авторитет,
из честолюбия или жажды власти притеснять тех, кто стал бы восставать против их
собственного авторитета. Такое мнение было бы справедливым, если бы не
учитывалась цель, подвигнувшая Ромула на убийство.
Следует принять за общее правило следующее: никогда или почти никогда не
случалось, чтобы республика или царство с самого начала получали хороший строй
или же преобразовывались бы заново, отбрасывая старые порядки, если они не
учреждались одним человеком. Напротив, совершенно необходимо, чтобы
один-единственный человек создавал облик нового строя и чтобы его разумом
порождались все новые учреждения. Вот почему мудрый учредитель республики, всей
душой стремящийся не к собственному, но к общему благу, заботящийся не о своих
наследниках, но об общей родине, должен всячески стараться завладеть
единовластием. И никогда ни один благоразумный человек не упрекнет его, если
ради упорядочения царства или создания республики он прибегнет к каким-нибудь
чрезвычайным мерам. Ничего не поделаешь: обвинять его будет содеянное -
оправдывать результат; и когда результат, как у Ромула, окажется добрым, он
будет всегда оправдан. Ибо порицать надо того, кто жесток для того, чтобы
портить, а не того, кто бывает таковым, желая исправлять. Ему надлежит быть
очень рассудительным и весьма доблестным, дабы захваченная им власть не была
унаследована другим, ибо, поскольку люди склонны скорее ко злу, нежели к добру,
легко может случиться, что его наследник станет тщеславно пользоваться тем, чем
сам он пользовался доблестно. Кроме того, хотя один человек способен создать
определенный порядок, порядок этот окажется недолговечным, если будет опираться
на плечи одного-единственного человека. Гораздо лучше, если он будет опираться
на заботу многих граждан и если многим гражданам будет вверено его поддержание.
Ибо народ не способен создать определенный порядок, не имея возможности познать
его благо по причине царящих в народе разногласий, но когда благо сего порядка
народом познано, он не согласится с ним расстаться. А что Ромул заслуживает
извинения за убийство брата и товарища и что содеянное им было совершено во имя
общего блага, а не ради удовлетворения личного тщеславия, доказывает, что сразу
же вслед за этим он учредил Сенат, с которым советовался и в зависимости от
мнения которого принимал свои решения. Всякий, кто посмотрит как следует, какую
власть сохранил за собой Ромул, увидит, что она ограничивалась правом
командовать войском, когда объявлялась война, и собирать Сенат. Это выявилось
позднее, когда в результате изгнания Тарквиниев Рим стал свободным. Тогда
римлянами не было обновлено ни одно из древних учреждений, только вместо одного
несменяемого Царя появилось два избираемых ежегодно Консула; это доказывает, что
все порядки, существовавшие в Риме прежде, более соответствовали гражданскому и
свободному строю, нежели строю абсолютистскому и тираническому.
В подтверждение вышесказанного можно было бы привести множество примеров -
Моисея, Ликурга, Солона и других основателей царств и республик, которые,
благодаря тому что они присвоили себе власть, смогли издать законы, направленные
на общее благо, - но я не стану касаться всех этих примеров, считая их широко
известными. Укажу лишь на один из них, не очень знаменитый, но достойный
внимания тех, кому хотелось бы стать хорошим законодателем.
Агид, царь Спарты, хотел снова ввести спартанцев в те пределы, которые
установили для них законы Ликурга, ибо полагал, что, выйдя из них, его город в
значительной мере утратил свою древнюю доблесть, а вместе с ней также и свою
силу и военное могущество; он был сразу же убит спартанскими Эфорами, как
человек, якобы стремящийся к установлению тирании. После него царствовал
Клеомен; у него возникло то же самое желание под влиянием найденных им сочинений
и воспоминаний об Агиде, из которых он узнал, каковы были у того намерения и
помыслы. Но Клеомен понял, что не сможет добиться блага родины, не став
единовластным правителем. Он считал, что людское честолюбие помешает ему
принести пользу многим вопреки желанию немногих, и приказал убить всех Эфоров, а
также некоторых других граждан, могущих оказать ему сопротивление, после чего
полностью восстановил законы Ликурга. Такое решение могло возродить Спарту и
принести Клеомену не меньшую славу, чем та, какой пользовался Ликург, не будь
тогда могучей Македония, а остальные греческие государства - слишком слабыми.
Ибо после установления в Спарте новых порядков Клеомен подвергся нападению
македонян; оказавшись слабее них и не имея к кому обратиться за помощью, он был
побежден, а его замысел, справедливый и достойный всяческих похвал, так и
остался незавершенным.
Приняв все это во внимание, я прихожу к заключению, что для основания
республики надо быть одному. Ромул же за убийство Рема и Тита Тация заслуживает
извинения, а не порицания.
Глава Х
СКОЛЬ ДОСТОЙНЫ ВСЯЧЕСКИХ ПОХВАЛ
ОСНОВАТЕЛИ РЕСПУБЛИКИ ИЛИ ЦАРСТВА,
СТОЛЬ ЖЕ УЧРЕДИТЕЛИ ТИРАНИИ
ГНУСНЫ И ПРЕЗРЕННЫ
Из всех прославляемых людей более всего прославляемы главы и учредители
религий. Почти сразу же за ними следуют основатели республик или царств.
Несколько ниже на лестнице славы стоят те, кто, возглавляя войска, раздвинули
пределы собственного царства или же своей родины. Потом идут писатели. А так как
пишут они о разных вещах, то каждый из писателей бывает знаменит в соответствии
с важностью своего предмета. Всем прочим людям, число которых безмерно,
воздается та доля похвал, которую приносит им их искусство и сноровка. Наоборот*
гнусны и омерзительны искоренители религий, разрушители республик и царств,
враги доблести, литературы и всех прочих искусств, приносящих пользу и честь
роду человеческому, иными словами - люди нечестивые, насильники, невежды,
недотепы, лентяи и трусы.
Нет никого, кто окажется так глуп или же так мудр, так подл или так
добродетелен, что, представься ему выбор, он не станет хвалить людей, достойных
похвал, и порицать достойных порицания. Тем не менее почти все, обманутые
видимостью мнимого блага и ложной славы, вольно или невольно скатываются в число
