равенства значительное количество людей честолюбивых и беспокойных и не сделает
их дворянами по существу, то есть пока он не наделит их замками и имениями, не
даст им много денег и крепостных, с тем чтобы, окружив себя дворянами, он мог
бы, опираясь на них, сохранить свою власть, а они, с его помощью, могли бы
удовлетворять свою жадность и свое честолюбие, в этом случае все прочие граждане
оказались бы вынуждены безропотно нести то самое иго, заставить переносить
которое способно одно лишь насилие. Именно таким образом устанавливается
равновесие между обращающимися к насилию и теми, на кого насилие это направлено,
и каждый человек прочно прикрепляется к своему сословию. Превращение страны,
приноровленной к монархическому строю, в республику и установление монархии в
стране, приспособленной к республиканскому строю,-'дело, требующее человека
редкостного ума и воли. Поэтому, хотя брались за него весьма многие, лишь очень
немногим удавалось довести его до конца. Огромность встающей перед ними задачи
отчасти устрашает людей, отчасти сковывает их-в результате они на первых же
шагах спотыкаются и терпят неудачу.
Возможно, высказанное мною мнение о том, что невозможно создать республику
там, где имеются дворяне, покажется противоречащим опыту Венецианской
республики, где одни лишь дворяне допускаются на общественные и государственные
должности. Но на это я возражу, что пример Венеции моему мнению отнюдь не
противоречит, ибо в республике сей дворяне являются дворянами больше по имени,
чем по существу: они не получают там больших доходов с поместий, так как
источник их богатства - торговля и движимость; кроме того, никто из них не
владеет замками и не обладает никакой вотчинной властью над крестьянами; слово
<дворянин> является в Венеции почетным званием, никак не связанным с тем, что в
других городах делает человека дворянином. Подобно тому как в других республиках
жители делятся на различные группы, по-разному именуемые, жители Венеции делятся
на дворян и на народ. Дворяне там обладают или могут обладать всеми почестями;
народ же к ним совершенно не допускается. Благодаря этому, в силу причин, о
которых уже говорилось, в Венеции не возникает смут.
Итак, пусть устанавливается республика там, где существует или создано
полное равенство. И наоборот, пусть учреждается самодержавие там, где существует
полнейшее неравенство. В противном случае будет создано нечто несоразмерное и
недолговечное.
Глава LVII
ПЛЕБЕИ В МАССЕ СВОЕЙ КРЕПКИ И СИЛЬНЫ,
А ПО ОТДЕЛЬНОСТИ СЛАБЫ
Многие римляне, после того как нашествие французов опустошило их родину,
переселились в Вейи вопреки постановлению и предписанию Сената. Дабы исправить
такой непорядок. Сенат специальными общественными эдиктами повелел всем к
известному сроку и под страхом определенного наказания вернуться в Рим. Те,
против кого были направлены указанные эдикты, сперва потешались над ними, но
потом, когда настал срок повиноваться, подчинились. Тит Ливии говорит по этому
поводу: "Ex ferocibus universis singuli metu suo obidientes fuere [Будучи все
вместе храбрыми, они стали покорными, ибо каждый боялся сам за себя]" (лат.).
И действительно, нельзя лучше показать природу народных масс, чем показано
в приведенном тексте. Массы дерзко и многократно оспаривают решения своего
государя, но затем, оказавшись непосредственно перед угрозой наказания, не
доверяют друг другу и покорно им повинуются. Таким образом, можно считать
непреложным, что тому, что народ говорит о своих добрых или дурных настроениях,
не стоит придавать слишком большого значения; ведь ты в состоянии поддержать
его, если народ настроен хорошо; если же он настроен дурно, ты можешь заранее
помешать ему причинить тебе вред.
Говоря здесь о дурных настроениях народа, я имею в виду все его
недовольства, помимо тех, которые вызываются потерей свободы или утратой
любимого государя, все еще находящегося в живых: недовольства, порожденные
такого рода причинами - вещь очень страшная, и для обуздания их требуются
крайние меры. Все же прочие народные недовольства легко устранимы - в тех
случаях, когда у народа нет вождей. Ибо не существует ничего более ужасного, чем
разнузданные, лишенные вождя массы, и вместе с тем - нет ничего более
беспомощного: даже если народные массы вооружены, их несложно будет успокоить
при условии, что тебе удастся уклониться от. их первого натиска; ведь когда
горячие головы малость поостынут и все разойдутся по домам, каждый начнет
сомневаться в своих силах и позаботится о собственной безопасности, либо
обратившись в бегство, либо пойдя на попятный.
Вот почему взбунтовавшимся массам, если они только желают избегнуть
подобной опасности, надобно сразу же избрать из своей среды вождя, который бы
направлял их, поддерживал их внутреннее единство и заботился об их защите.
Именно так поступили римские плебеи, когда после смерти Виргинии они покинули
Рим и ради своего спасения избрали из своей среды двадцать Трибунов. В тех же
случаях, когда они этого не делали, с ними всегда случалось то, о чем говорит
Тит Ливий в вышеприведенной фразе. Все вместе они бывают храбрыми, когда же
каждый из них начинает думать о грозящей лично ему опасности, они становятся
слабыми и трусливыми.
Глава LVIII
НАРОДНЫЕ МАССЫ МУДРЕЕ
И ПОСТОЯННЕЕ ГОСУДАРЯ
Нет ничего суетнее и непостояннее народных масс - так утверждает наш Тит
Ливии, подобно всем прочим историкам. В повествованиях их о людских деяниях
часто приходится видеть, как народные массы сперва осуждают кого-нибудь на
смерть, а затем его же оплакивают и весьма о нем сожалеют. Пример тому -
отношение римского народа к Манлию Капитолийскому, коего он сперва приговорил к
смерти, а потом горько о нем пожалел. Историк так говорит об этом: "Populum
brevi, posteaquam ab eo pe-riculum nullum erat, desiderium eius tenuit [Вскоре
народ, которому не угрожало уже ни малейшей опасности, горько о нем пожалел]
(лат.)". В другом месте, показывая события, развернувшиеся в Сиракузах после
смерти Гиеронима, внука Гиерона, он говорит: "Hace natura multitudinis est: aut
humiliter servit, aut superbe domi-natur [Такова натура толпы: она или рабски
прислуживает, или надменно властвует] (лат.)".
Не знаю, может быть, я взваливаю на себя тяжелое и трудно исполнимое дело,
от которого мне либо придется с позором отказаться, либо вести его под бременем
порицаний, но я хочу защищать положение, отвергаемое, как мною только что
говорилось, всеми историками. Впрочем, как бы там ни было, я никогда не считал и
никогда не буду считать пороком готовность отстаивать любое мнение, опираясь на
разум и не прибегая к помощи авторитета и силы.
Так вот, я утверждаю, что тем самым пороком, которым историки попрекают
народные массы, можно попрекнуть всех людей вообще и больше всего государей.
Всякий человек, не управляемый законами, совершил бы те же самые ошибки, которые
допускают разнузданные массы. В этом легко убедиться: немало есть и было разных
государей, но добрые и мудрые государи - наперечет. Я говорю о государях,
сумевших разорвать сдерживающую их узду; в этот разряд не входят ни государи,
существовавшие в Египте и в пору самой древней древности управлявшие этой
страной с помощью законов, ни государи, существовавшие в Спарте, ни государи,
ныне существующие во Франции. Монархическая власть сдерживается во Франции
законами более, чем в каком-либо из известных нам нынешних царств. Цари эти,
правившие согласно конституционным законам, не входят в названный разряд,
поскольку нам хотелось бы рассмотреть природу всякого человека, взятого самого
по себе, и посмотреть, сходна ли она с природой народных масс, В противовес же
названным царям можно было бы поставить массы, так же как и цари, управляемые
законами: в этом случае мы обнаружили бы у народных масс те же самые
добродетели, что и у царей, и увидели бы, что массы и не властвуют надменно, и
не прислуживают рабски.
Именно таким был римский народ, который, пока Республика сохранялась
неразвращенной, никогда рабски не прислуживал и никогда надменно не властвовал,
но с помощью своих учреждений и магистратов честно и с достоинством играл
отведенную ему общественную роль. Когда необходимо было выступать против одного
из сильных мира сего, он делал это - пример тому Манлий, Децимвиры и другие,
пытавшиеся угнетать народ; когда же необходимо было во имя общественного блага
повиноваться Диктаторам и Консулам, он повиновался. И если римский народ горько
сожалел о смерти Манлия Капитолийского, то особенно удивляться тут нечему: он
сожалел об его доблести, которая была столь велика, что воспоминания о ней
вызывали у каждого слезы. Точно так же поступил бы любой государь, ведь все
историки уверяют, что следует прославлять всякую доблесть и восхищаться ею даже
у наших врагов. Тем не менее если бы среди проливаемых по нему слез Манлий вдруг
воскрес, народ Рима вынес бы ему тот же самый приговор; он точно так же
освободил бы его из тюрьмы, а некоторое время спустя осудил бы его на смерть. В
противоположность этому можно видеть, как государи, почитаемые мудрыми, сперва
убивали какого-нибудь человека, а потом крайне о том сожалели. Так поступил
Александр с Клитом и другими своими друзьями, а Ирод - с Мариамной.
Но то, что говорит нам историк о природе народных масс, он говорит не о
массах, упорядоченных законами, вроде римского народа, а о разнузданной толпе,
каковой была сиракузская чернь. Эта последняя совершает ошибки, совершаемые
людьми вспыльчивыми и необузданными, вроде Александра Великого и Ирода. Поэтому
не следует порицать природу масс больше, нежели натуру государей, ибо и массы, и
государи в равной степени заблуждаются, когда ничто не удерживает их от
заблуждений. В подтверждение этого, помимо приведенных мною примеров, можно
сослаться на пример римских императоров и на других тиранов и государей; у них
мы увидим такое непостоянство и такую переменчивость, каких не найти ни у одного
народа.
Итак, я прихожу к выводу, противоречащему общему мнению, полагающему, будто
народ, когда он находится у власти, непостоянен, переменчив и неблагодарен. Я
утверждаю, что народ грешит названными пороками ничуть не больше, нежели любой
государь. Тот, кто предъявит обвинение в указанных пороках в равной мере и
народу, и государям, окажется прав; избавляющий же от них государей допустит
ошибку. Ибо властвующий и благоустроенный народ будет столь же, а то и более
постоянен, благоразумен и щедр, что и государь, притом государь, почитаемый
мудрым. С другой стороны, государь, сбросивший узду закона, окажется
неблагодарнее, переменчивее и безрассуднее всякого народа. Различие в их
действиях порождается не различием их природы - ибо природа у всех одинакова, а
если у кого здесь имеется преимущество, то как раз у народа, - но большим или
меньшим уважением законов, в рамках которых они живут. Всякий, кто посмотрит на
римский народ, увидит, что в продолжение четырехсот лет народ этот был врагом
царского звания, страстным почитателем славы своей родины и поборником ее
общественного блага, - он увидит множество примеров и тому, и другому. А если
кто сошлется на неблагодарность, проявленную римским народом по отношению к
Сципиону, то в ответ я приведу тот же самый довод, который подробно
