стул с прямой спинкой. Я поставил его перед окном и закурил.
Из окна была видна дверь в комнату Люси и окно внутреннего угла
постройки. Дверь была закрыта, а на окне опущены старые зеленые жалюзи.
Дым моей сигареты поднимался к оштукатуренному потолку в спертом воздухе
комнаты. За перегородкой соседней девятой комнаты простонал женский голос.
Мужской голос спросил:
- Что-нибудь не так?
- Нет-нет.
- Я думал, что-то не так.
- Ну, давай! Все хорошо.
- Я подумал, что сделал тебе больно.
- Ну, давай! Ну, давай! Ну, давай!
Вкус моей сигареты был отвратительный. Я бросил ее в банку из-под
кофе, поставленную в комнате вместо пепельницы, и подумал о тех людях,
которые поодиночке или парами лежали на этой железной кровати и смотрели
на желтый потолок. В углах остались следы их грязи, стены впитали их
запахи. Они приезжали со всех концов страны, чтобы смотреть на желтый
потолок, валяться на железной кровати, трогать стены и оставлять невидимые
следы.
Я подошел к перегородке, отделявшей меня от комнаты Люси. Она рыдала.
Через некоторое время она что-то сказала сама себе, нечто, вроде: "Не
стану!" А немного погодя: "Просто не знаю, что делать".
Люди часто рыдают в одиночку и говорят себе, что не знают, что
делать, но все же слушать ее было тяжело. Я вернулся на свой стул у окна и
стал наблюдать за дверью, пытаясь внушить себе, будто мне неизвестно, что
за ней происходит.
Уна появилась перед ней внезапно, будто чья-то тень в наркотическом
сне. На ней были пятнистые под леопарда брюки и плотная шелковая блузка.
Стремительно, как боксер легкого веса, подойдя к двери, она постучала в
нее два раза костяшками пальцев.
Люси открыла дверь. Ее изящные коричневые пальцы взлетели ко рту и
прижались к губам. Уна устремилась на нее подобно маленькому тарану, а
Люси отступила и скрылась из моего поля зрения. Я услышал, как ее каблуки
неуверенно зацокали по полу, и подошел к перегородке.
- Садись! - резко сказала Уна. - Нет, на кровать садись ты, а я сяду
на стул. Итак, Люси, что же ты теперь делаешь?
- Я не хочу с вами говорить.
Голос Люси, вероятно, мог быть мягким и приятным, если бы страх не
проделывал с ним свои фокусы.
- Не стоит так волноваться.
- А я и не волнуюсь. Это мое дело, что я делаю. Мое, а не ваше.
- Я в этом не сомневаюсь. Но все же, чем ты занимаешься?
- Я ищу работу, приличную работу. А когда я накоплю немного денег, то
вернусь домой. Я не скрываюсь от вас, хотя это не ваше дело.
- И очень хорошо, Люси, потому что в Детройт ты не вернешься, ни
сейчас, ни вообще когда-нибудь.
- Вы не сможете меня удержать!
Наступила пауза.
- Нет, я не стану тебя удерживать. Но я вот что тебе скажу: когда ты
слезешь с поезда, тебя там уже будут ждать. Я каждый вечер звоню в
Детройт.
Еще одна длинная пауза.
- Так что, видишь, Люси, Детройт для тебя исключается. Знаешь, Люси,
что по-моему тебе следует сделать? Тебе нужно вернуться к нам. Ты сделала
ошибку, уйдя от нас.
Люси глубоко вздохнула.
- Нет, я не могу.
- Да, ты можешь. Так было бы безопаснее и для тебя, и для нас. Для
всех безопаснее.
Ясность и четкость тона Уны смягчились обманчивой мягкостью.
- Я объясню тебе создавшееся положение, дорогая. Мы не можем
позволить тебе бегать вот так, без цели, как это ты делаешь. Ты попадешь в
беду или приучишься слишком много пить в плохой компании, и тогда начнешь
болтать. Я, видишь ли, знаю об этом все. Все мы болтуньи.
- Я - нет, - запротестовала девушка. - Я никогда не стану болтать,
обещаю вам, честное слово. Пожалуйста, позвольте мне уехать, куда я хочу,
не мешайте мне заниматься своими делами, пожалуйста!
- У меня есть долг перед моим братом. Я оставлю тебя в покое, если ты
станешь с нами сотрудничать.
- Я так и делала, пока это не случилось.
- Да, делала. Скажи мне, Люси, где она? Тогда я оставлю тебя в покое,
а если хочешь, то можешь вернуться к нам на двойное жалование. Это ей мы
не доверяем, ты же знаешь. Она в городе?
- Не знаю.
- Ты знаешь, что она здесь в городе. А теперь скажи мне, где она.
Если скажешь, я дам тебе тысячу долларов наличными. Ну же, Люси, скажи
мне!
- Не знаю, - снова ответила Люси.
- Тысячу долларов наличными! - повторила Уна. - Они у меня с собой.
- Не надо мне ваших денег, - ответила Люси. - Я не знаю, где она.
- Она в Белла-сити?
- Не знаю, мэм. Она привезла меня сюда и оставила. Как я могу знать,
куда она поехала? Она ничего мне не сказала.
- Вот смешно, а я думала, что ты ее всегдашняя доверенная.
Внезапно изменившимся хриплым голосом Уна спросила:
- Ему сильно досталось?
- Да. То есть, я не знаю.
- Где он? В Белла-сити?
- Я не знаю, мэм.
Голос Люси стал вялый и монотонный.
- Я не знаю, о чем вы говорите, мэм.
- Мерзкая лгунья! - воскликнула Уна.
Послышался звук удара. Стукнул стул, кто-то громко икнул.
- Оставьте меня, мисс Уна!
Напряженная ситуация вернула Люси к угрюмому подчинению и сделал ее
речь невнятной.
- Я ничего от вас не возьму. Я пойду в полицию.
- Извини, милочка, я не хотела причинить боль. Ты же знаешь мой
мерзкий характер, Люси.
Голос Уны стал сиплый от волнения и деланной заботливости.
- Я сделала тебе больно?
- Нет, не сделали. Вы не могли сделать мне больно. Просто не
подходите ко мне. Уйдите, оставьте меня в покое.
- Почему я должна так сделать?
- Потому что вы от меня ничего не добьетесь.
- На сколько же ты согласна, милочка?
- И не предлагайте мне денег. Я вам не "милочка".
- Пять тысяч долларов!
- Я не трону ваших денег.
- А ты становишься чересчур разборчивой, черномазая девка. Тебе ведь
никто не давал работы, пока я не взяла тебя.
- Не называйте меня так, и делайте что хотите с вашей работой. Я не
вернусь к вам даже под страхом смерти.
- Может быть, так оно и будет, - весело проговорила Уна. - Надеюсь,
что смерть будет тебе угрожать.
Ее шаги прозвучали к выходу, и дверь хлопнула. Последовала мрачная
тишина, потом серия звуков, медленных вялых движений. Они закончились
скрипом пружин кровати и тяжелым вздохом. Я вернулся к окну. Голубизна
неба ударила мне в глаза. У входа Уна садилась в такси, затем оно уехало.
Я выкурил две сигареты и, наконец, Люси вышла и заперла дверь на
ключ, висевший на медном кольце. Несколько секунд она помедлила, стоя на
бетонном крыльце, подобно неопытному ныряльщику, готовящемуся к трудному
прыжку. Толстый слой пудры покрывал, как глазурь, ее лицо, не слишком
хорошо маскируя цвет ее кожи. На ней была все та же одежда, но ее тело
казалось более мягким и женственным.
Она прошла через двор, повернула направо и пошла по шоссе. Я
последовал за ней пешком. Она шла быстрыми и неуверенными шагами, и я даже
боялся, не собирается ли она броситься под машину. Потом ее походка стала
более уверенной.
У первого же перехода она пересекла шоссе.
Я обогнал ее и нырнул в первый же магазинчик, оказавшийся на моем
пути. Это был фруктово-овощной магазин с открытой витриной.
Склонившись над грудой апельсинов спиной к улице, я услышал, как
простучали ее каблуки, и почувствовал, как ее тень упала на меня, подобно
прохладному туману.
5
Улица шла параллельно Мейн, на расстоянии квартала от нее. Вдоль
покрытого выбоинами асфальта теснились не попавшие на Мейн-стрит радио и
сапожные мастерские, мастерские по ремонту мебели, магазины со средствами
для уничтожения насекомых и закусочные, похожие на мухоловки. Люси
остановилась перед домом в третьем квартале и оглядела улицу. Я стоял на
автобусной остановке на углу, в сотне метров от нее. С внезапной живостью
она перебежала затененный двор дома и вбежала по ступенькам на веранду. Я
пошел за ней.
Дом, в который она вошла, имел заброшенный и архаичный вид. С одной
стороны он вплотную примыкал к мастерской по чистке матрацев, с другой - к
парикмахерской с одним-единственным парикмахером. Трехэтажный, с
фантастической остроконечной крышей, он был построен до появления
калифорнийского стиля архитектуры. Извилистые коричневые отметки уровня
воды испещряли его серые боковые стены. Оконные переплеты нижнего этажа
были выкрашены в белый цвет, и окна смотрели на солнце, словно очки
слепца. Возле двойных дверей была табличка с надписью, выведенной крупными
черными буквами: "Сэмюэль Беннинг, врач".
Карточка, прикрепленная над звонком, сообщала на английском и
испанском:
"Звоните и входите".
Так я и сделал.
В прихожей пахло больничным мылом, стряпней, антисептиками и
сыростью. Из полумрака на меня посмотрело лицо. Это было крупное мужское
лицо, очень резкое и агрессивное. Я инстинктивно отпрянул, но потом понял,
что это отражение моего собственного лица в тусклом зеркале, висящем на
стене. Зеркало было вставлено в старую раму с причудливыми завитками.
Дверь в конце прихожей впустила свет и темноволосую женщину. На ней
было серое полосатое форменное платье, и она была красива пышной горячей
красотой. Она смотрела на меня черными глазами и, видимо, знала это.
- Вы хотите видеть доктора, сэр?
- Если он у себя.
- Пройдите в комнату ожидания, сэр. Он скоро вас примет. Дверь
налево.
Она удалилась, мягко покачивая бедрами.
В комнате ожидания никого не было. Широкая, с несколькими окнами,
она, очевидно, была раньше гостиной первого этажа. Теперь ее главным
качеством было полное отсутствие респектабельности, начиная от
раскромсанного ковра и кончая неопределенного цвета потолком. Вдоль стен
стояло несколько расшатанных стульев, недавно обновленных с помощью яркого
ситца. Несмотря на это, комната была из тех, на которых порочная нищета
оставила свои следы.
Я сел на стул спиной к свету и взял журнал с расшатанного стола.
Журнал был двухлетней давности, но он помог мне скрывать свое лицо. В
дальней от меня стене находилась закрытая дверь. Через некоторое время
дверь открылась и в ней появилась молодая брюнетка в плохо сидящей форме.
За открытой дверью я услышал женский голос, похожий на голос Люси. Она там
что-то говорила, но слов я не разобрал.
Вошедшая женщина резко закрыла дверь и подошла ко мне.
У нее были глаза цвета голубой эмали. Красота ее свела на нет
убогость комнаты.
Я задумался над тем, как могла эта комната удостоиться чести
принимать ее, когда красавица прервала мои мысли,
- Вы хотите видеть доктора?
- Да.
- Он сейчас занят.
- И долго он будет занят? Я спешу.
- Не могу сказать, как долго.
- Я немного подожду.
- Хорошо, сэр.
Она стояла под моим настойчивым взглядом с таким невозмутимым
спокойствием, словно это было ее естественное состояние. Ее красота была
не чувственной и не связанной с движениями. Она была застывшая, как
красота статуи. Даже голубые глаза были плоскими, лишенными выражения. И
все ее лицо, казалось, находилось под новокаиновой блокадой.
- Вы один из пациентов доктора?
- Пока еще нет.
- Могу я узнать ваше имя?
- Ларкин, - бухнул я, наугад. - Горас Ларкин.
Замороженное лицо не оттаяло. Она подошла к письменному столу и
что-то записала в карточку. Ее слишком тесное, плохо сидящее, но шикарное
платье вызывало у меня тревогу. Все в ней беспокоило меня.
Дверь хлопнула, и появился мужчина в докторском халате. Я поднял
журнал и под его прикрытием принялся изучать вошедшего. Его голова с
