Клайв Льюис.
Переландра
Роман
Переландра (1943)
Перевод Л. Сумм под редакцией Н. Трауберг
ГЛАВА 1
Я сошел с поезда у Вустера и отправился пешком к дому
Рэнсома (до него было три мили), размышляя по дороге, что ни
один из пассажиров, оставшихся на станции, не мог бы и
вообразить, что повидал тот, к кому я иду. Унылая равнина --
поселок был за ней, милях в трех к северу от станции -- ничем
не отличалась от других равнин. Сумрачное предвечернее небо
было таким же, как всегда осенью. Редкие дома, купы красных и
желтых деревьев -- нигде ничего особенного. И вот, миновав эту
тихую, скромную местность, я увижу того, кто побывал -- и жил,
и ел, и пил -- в сорока миллионах миль отсюда, на планете, с
которой Земля кажется крохотной зеленой искоркой, и
разговаривал с существом, помнившим времена, когда здесь, у
нас, еще никого не было.
На Марсе Рэнсом видел не только марсиан. Он встретил
существ, которые называют себя эльдилами, и даже Великого
Эльдила, который правит Марсом и зовется там Уарсой Малакандры.
Эльдилы отличаются от тех, кто обитает на планетах. Их тело --
если это тело -- совсем иное, чем у нас или у марсиан. Они не
едят, не дышат, не рождаются, не умирают -- словом, в этом они
больше похожи на минералы, способные мыслить, чем на то, что мы
назвали бы живым существом. Они часто появляются на планетах и,
по нашим понятиям, живут там, но определить, где они, очень
трудно. Сами они считают своим обиталищем космос ("Глубокое
Небо") и планеты для них -- не миры, просто движущиеся точки, а
то и разрывы в едином поле, которое мы называем Солнечной
системой, они -- Арболом.
Рэнсом вызвал меня телеграммой: "Если можете, приезжайте
четверг важному делу". Я догадывался, какое это дело, и, хотя
твердил себе, что провести вечер с Рэнсомом очень приятно, так
и не смог избавиться от тревожных предчувствий. Тревожили меня
эльдилы -- к тому, что Рэнсом побывал на Марсе, я еще как-то
притерпелся, но эльдилы, существа, чья жизнь практически
бесконечна... Да и само путешествие не очень мне нравилось.
Побывав в ином мире, поневоле изменишься, хотя и не скажешь
точно, в чем. Когда речь идет о давнем друге, не так уж это
приятно -- прежние отношения восстановить нелегко. Но гораздо
хуже другое: я все больше убеждался, что и тут, на Земле,
эльдилы не оставляют его. Что-то проскальзывало в его речи --
случайный намек, порою жест, от которых он туг же неуклюже
отнекивался. Словом, он общался с кем-то, у него... ну, кто-то
бывал.
Я шел по пустынной неогороженной дороге, пересекавшей
Вустерскую пустошь, и пытался прогнать дурные предчувствия,
анализируя их. Чего, в конце концов, я боюсь? Едва я задал себе
этот вопрос, я пожалел о нем. Меня поразило слово "боюсь". До
сих пор я хотел убедить себя, что речь идет о неприязни,
неловкости, на худой конец -- скуке. Но вот я произнес "боюсь",
и ощутил страх. Я боялся все время, именно боялся -- и того,
что встречу эльдилов, и того, что меня во что-то втянут.
Наверное, все знают, как страшно "влипнуть" -- ты просто думал,
размышлял, и вдруг оказывается, что ты вступил в
коммунистическую партию или вернулся в лоно Церкви, дверь
захлопнулась, ты внутри, по ту сторону. Собственно, так
случилось с Рэнсомом. Он попал на Марс (на Малакандру) помимо
своей воли, почти случайно; другая недобрая случайность
подключила к этой истории и меня. Нас все больше и больше
втягивало в эту, с позволения сказать, межпланетную политику.
Не знаю, сумею ли я вам объяснить, почему мне так не хотелось
знакомиться с эльдилами. Я не просто -- и разумно -- старался
избежать чужих, могучих и очень мудрых созданий. Все, что я
слышал о них, вынуждало соединить два представления, которые
очень разделены, и это меня отпугивало. Мы привыкли относить
не-человеческий разум либо к "научному", либо к
"сверхъестественному". В одном настроении мы думаем о марсианах
Уэллса (которые, кстати сказать, сильно отличаются от
обитателей Малакандры), в другом -- об ангелах, духах, феях и
тому подобном. Но если эти существа реальны, граница между
классами стирается, и вовсе исчезает, когда речь идет об
эльдилах. Они не животные -- в этом смысле они подпадут под
вторую категорию, но у них есть некое подобие тела, которое (в
принципе) можно зафиксировать научно; и в этом они относятся к
первой группе. Перегородка между естественным и
сверхъестественным рухнула; и тут я узнал, как успокаивала она,
как облегчала нам бремя странного мира, с которым мы вынуждены
общаться, разделив его надвое, чтобы мы не думали о нем в его
цельности. Другое дело, какую цену мы платим за этот покой --
за путаницу в мыслях и ложное ощущение безопасности.
"Какая долгая, тоскливая дорога, -- бормотал я. -- Хорошо
еще, что ничего не надо нести". Тут я вздрогнул, сообразив, что
нести как раз надо -- я ведь взял с собой вещи. Я чертыхнулся;
значит, чемоданчик остался в поезде. Поверите ли, что сперва я
решил вернуться на станцию "и что-нибудь сделать". Конечно,
делать было нечего, я мог с тем же успехом позвонить от
Рэнсома. Поезд с моим чемоданом так и так далеко ушел.
Теперь я понимаю это не хуже вас, но тогда мне казалось,
что необходимо вернуться, и я повернул было, прежде чем разум
или совесть побудили бы меня идти дальше. Туг я понял гораздо
яснее, что идти вперед мне очень не хочется. Это было очень
трудно, словно я шел против сильного ветра, хотя вечер был
тихий -- ни одна ветка не шевелилась -- и спускался туман.
Чем дальше я шел, тем чаще все мои мысли обращались к
эльдилам. Что, в самом деле, знает о них Рэнсом? Сам он
говорил, что они почти не посещают Землю, а может быть, даже и
вообще не бывали тут до его визита на Марс. У нас есть свои
эльдилы, тылурииские, но они совсем иные и человеку враждебны.
Собственно, потому наш мир и не общается с другими планетами.
Мы -- как бы в осаде, вернее -- на территории, захваченной теми
эльдилами, которые враждебны и нам, и эльдилам "Глубоких
Небес". Они кишат здесь, у нас, как микробы, и все отравляют,
только их мы не видим потому, что они -- слишком велики, а не
слишком малы. Это из-за них, на самом деле, все у нас пошло не
туда -- произошло то злосчастное падение, в котором главный
урок истории. Тогда мы должны радоваться, что светлые эльдилы
прорвали линию обороны там, где орбита Луны -- конечно, если
Рэнсом все правильно рассказал.
Мерзкая мысль посетила меня -- а что если Рэнсома
обманули? Предположим, какая-то внешняя сила хочет захватить
Землю; может ли она придумать лучшее прикрытие? Где хоть малое
доказательство, что на Земле живут злые эльдилы? Мой друг, сам
того не понимая, оказался мостиком для врага, троянским конем,
с чьей помощью враг захватит Землю. И снова, как и тогда, когда
я обнаружил, что нету багажа, мне захотелось вернуться.
"Вернись, вернись, -- как бы слышал я. -- Пошлешь ему
телеграмму, что болен, приедешь потом, да мало ли что!" Меня
удивило, что это желание так сильно. Я остановился, постоял,
запрещая себе всякие глупости, и когда снова двинулся вперед,
подумал, не начинается ли нервный приступ. Едва эта мысль
пришла мне в голову, она стала очередным доводом против визита
к Рэнсому -- конечно, я не гожусь для странных дел, на которые
намекала телеграмма. Я не должен был даже отлучаться из дому,
разумно одно -- поскорее вернуться и позвонить врачу, пока не
начался самый приступ и не отказала память. Просто безумие идти
дальше.
Я дошел до конца равнины и спускался вниз. Слева была
роща, справа -- покинутое здание какой-то фабрики. Внизу
собирался туман. "Сперва они назовут это нервным приступом, --
думал я, -- а потом..." Вроде бы есть какое-то душевное
заболевание, при котором страшно боятся самых обычных вещей --
вот как я боюсь теперь заброшенного строения. Кучи цемента и
странные кирпичные стены глядели на меня поверх сухой и пыльной
травы, серых луж и сломанных рельсов. Такие вот странные штуки
видел и Рэнсом на Марсе, только там они были живые. Гигантских
пауков он называл сорнами. Хуже того -- он считал их хорошими,
гораздо лучше, чем мы, люди. Он с ними в заговоре! Кто знает,
обманули его или нет... А что, как все гораздо хуже? Он сам
гораздо хуже... И тут я снова остановился.
Читатель не знает Рэнсома и не сможет понять, как нелепа
такая мысль. Даже в эту минуту здравая часть души моей
прекрасно знала: если вся Вселенная безумна и враждебна, Рэнсом
честен и здоров. Только это и вело меня вперед, но с каким
трудом, с каким трудом! В глубине души я твердо верил, что
каждый шаг приближает меня к другу, а чувствовал, что иду к
врагу, к предателю, колдуну, заговорщику... иду, как дурак,
прямо в ловушку. "Сперва это назовут нервным припадком, --
продолжал тот же голос, -- сперва тебя положат в больницу, а
там и в сумасшедший дом".
Я миновал вымершую фабрику и окунулся в туман, в холод.
Мимо меня что-то промелькнуло и меня пронзил такой
бессмысленный и всепоглощающий ужас, что я чуть не вскрикнул.
Это кошка перебежала дорогу; но силы совсем покинули меня, а
мучитель внутри не унимался: "Скоро и впрямь закричишь, --
говорил он. -- Будешь вопить, вопить, вопить, и никогда не
остановишься".
У края дороги стоял пустой дом с заколоченными окнами;
только в одном окне блеснуло стекло, словно глаз дохлой рыбы.
Обычно я думал о привидениях не больше, чем вы, -- и не меньше,
пожалуй. Но теперь я чувствовал точно: в этом доме -- призраки,
привидения... нет, какое слово! Ребенок, и не слышавший его,
содрогнется, если один взрослый скажет в сумерках другому: "А
там есть привидения".
Наконец я добрался до перекрестка, где стояла часовня
методистской церкви -- отсюда я повернул бы налево, к березовой
роще, и увидел бы свет в окнах Рэнсома, еще не настало время
затемнения. Этого я не знал, часы у меня остановились. Вроде бы
стемнело, но ведь был туман. Да я и не темноты боялся. Бывает
же так, что вещи кажутся живыми, у них свое выражение лица, и
вот, мне очень не нравилось лицо этой дороги. "Неправда, что
сумасшедшие не чувствуют начала болезни", -- продолжал все тот
же голос. А что если именно здесь я и сойду с ума? Тогда,
конечно, мне мерещится, что влажные от тумана стволы враждебно
поджидают меня. Но это меня не утешило. Если ужас мерещится, он
не легче, он страшнее, ведь с ним соединяется страх перед
безумием, и оно само, и совсем уж чудовищное чувство: только
те, кого называют сумасшедшими, видят истинный, ужасный лик
мира.
Все это обрушилось на меня. Я шел сквозь холодную тьму и
был почти уверен, что вхожу в безумие. О здравомыслии я думал
все хуже и хуже. Разве оно и раньше не было условностью,
удобной ширмой, привычным самообманом, скрывавшим от нас чуждый
и враждебный мир, в котором приходится жить? То, что я слышал
за последние месяцы от Рэнсома, выходило за рамки
"нормального", но я зашел далеко и не считал его рассказ
вымыслом. Только вот правильно ли он все понял, был ли он
вполне честен? Что же до тех, кого он видел, в них я не
сомневался -- в этих пфиффльтриггах, и хроссах, и сорнах, и
межпланетных эльдилах. Я не сомневался даже в том таинственном
существе, которое эльдилы именуют Малельдилом и почитают, как
никто не почитает земных владык. Я знал, кем считает его
Рэнсом.
Показался дом, совсем темный. Я чуть не расплакался, как
ребенок, -- нет, почему Рэнсом не вышел меня встретить? Потом,
