меня действует Дух.
-- Послушайте, -- сказал Рэнсом, -- в таких делах нужна
осторожность. Духи, знаете ли, бывают разные.
-- Да? -- удивился Уэстон. -- Что вы хотите этим сказать?
-- Я хочу сказать, что не все духи хороши.
-- Но ведь Дух и есть благо. Дух -- это цель. Вы же,
вроде, стоите за духовность! В чем смысл этих ваших подвигов,
поста, безбрачия и так далее? Разве мы не приняли, что Бог --
это Дух? Разве вы не поэтому поклоняетесь Ему?
-- Господи, конечно нет! Мы поклоняемся Ему потому, что Он
-- благ и мудр. Совсем не всегда хорошо быть духом. Сатана тоже
дух.
-- Вот это замечание весьма интересно, -- подхватил
Уэстон, который уже полностью обрел свой прежний стиль. -- Это
очень любопытная черта простонародной веры -- вечно вы
разделяете, противопоставляете, создаете пары
противоположностей. Небо и ад, Бог и дьявол... Едва ли нужно
вам говорить, что я не признаю подобного дуализма, и всего
несколько недель назад отрицал оба члена этих пар как чистой
воды вымысел. Но я заблуждался, причину столь универсального
принципа надо искать глубже. Эти пары -- истинный портрет Духа,
автопортрет космической энергии, который сама она, Движущая
сила, запечатлела в нашем уме.
-- О чем это вы? -- переспросил Рэнсом. Он встал и теперь
ходил взад-вперед, ему было плохо, словно он очень устал.
-- Ваш Дьявол и ваш Бог -- образы одной и той же Силы, --
пояснил Уэстон. -- Небо -- портрет спереди, ад -- портрет
сзади. Небо -- светло и мирно, ад -- темен и неспокоен.
Следующая стадия эволюции, манящая нас вперед, -- это Бог, а
предыдущая стадия, нас извергающая, -- это Дьявол. Да ведь и
ваша религия утверждает, что бесы -- это падшие ангелы.
-- У вас получается наоборот, -- сказал Рэнсом. -- Ваши
ангелы -- это преуспевающие бесы.
-- Одно и то же, -- отрезал Уэстон. Они помолчали.
-- Послушайте, -- сказал Рэнсом. -- Мы плохо понимаем друг
друга. Мне кажется, что вы страшно, просто ужасно
заблуждаетесь. Но может быть, вы приспосабливаетесь к моим
"религиозным убеждениям" и говорите больше, чем думаете. Ведь
этот разговор о духах и силах -- просто метафора, правда? Вы
просто хотели сказать, что считаете своим долгом работать ради
цивилизации, просвещения и так далее? -- Он пытался скрыть
возрастающую тревогу, но вдруг отпрянул, услышав крякающий
смех, не то младенческий, не то старческий.
-- Ну вот, ну вот! -- восклицал Уэстон. -- Так с вами
всегда, с верующими! Всю жизнь вы толкуете об этих вещах, а
увидите -- и пугаетесь.
-- Чем вы докажете, -- спросил Рэнсом, действительно
испугавшись, -- чем вы докажете, что вас избрали и вели не
только ваш разум да чужие книги?
-- Вы не заметили, Рэнсом, -- отвечал Уэстон, -- что я
немного лучше знаю внеземной язык? Вы же филолог!
Рэнсом вздрогнул.
-- Как же это? -- растерянно сказал он.
-- Руководят, руководят... -- прокрякают Уэстон. Он сидел,
поджав ноги, у самого дерева, и с его известково-бледного лица
не сходила слегка кривая улыбка. -- Руководят... -- продолжал
он. -- Просто слышу. Само приходит в голову. Приготовляют,
знаете ли, чтобы я мог все вместить.
-- Это нетрудно, -- нетерпеливо прервал Рэнсом. -- Если
ваша Жизненная Сила так двойственна, что ее изобразят и Бог, и
дьявол, для нее сгодилось бы любое вместилище. Что бы вы ни
сделали, все ее выразит.
-- Есть главное течение, -- сказал Уэстон. -- Надо
отдаться ему, стать проводником живой, мятежной, яростной
силы... перстом, которым она указывает вперед.
-- У вас же дьявол был живой и мятежный.
-- Это и есть основной парадокс. То, к чему вы стремитесь,
вы называете Богом. А само движение, саму динамику такие, как
вы, называют дьяволом. И вот, такие, как я, -- те, кто вырвался
вперед, -- всегда становятся мучениками. Вы отвергаете нас -- и
через нас достигаете своей цели.
-- Проще говоря, эта Сила требует от вас поступков,
которые нормальные люди назовут дьявольскими. Так?
-- Милейший Рэнсом, вы, я надеюсь, не опуститесь до такого
уровня. Ведь и дьявол, и Бог -- только две стороны единой,
единственной реальности. Великие люди движут этот мир вперед, а
величие всегда выходит за рамки обычной морали. Когда скачок
свершится, нашу бесовщину назовут, на новой ступени, основой
этики, но пока мы совершаем прорыв, мы -- преступники,
богоотступники, еретики...
-- Как же далеко вы идете? Если Сила прикажет вам убить
меня, вы послушаетесь?
-- Да.
-- Продать Англию немцам?
-- Да.
-- Выдать фальшивку за серьезное научное исследование?
-- Да.
-- Господи помилуй! -- воскликнул Рэнсом.
-- Вы все еще цепляетесь за условности, -- сказал Уэстон.
-- Все еще копаетесь в абстракциях. Неужели вы не можете просто
сдаться -- всецело отдаться тому, что выходит за рамки вашей
мизерной этики?
Рэнсом ухватился за соломинку.
-- Постойте, Уэстон! -- резко начал он. -- Вы говорите,
отдаться. Здесь мы, может быть, придем к соглашению. Значит, вы
отрешаетесь от себя. Вы не ищете выгод. Погодите, погодите! Тут
моя этика и ваша сходятся. Мы оба признаем...
-- Идиот! -- взвыл Уэстон. -- Нет, какой идиот! -- и он
вскочил. -- Вы что, ничего не понимаете? Все вам надо вогнать в
эту старую дурацкую схему? "Я", "отвергнись себя"... Да это все
тот же дуализм! Точная мысль не найдет различия между мной и
Вселенной. Поскольку я -- проводник Движущей Силы, мы с ней --
одно. Понял, идиот? Понял, педант трусливый?! Я и есть
Вселенная, я, Уэстон, -- твой Бог и твой дьявол. Я всецело
отдаюсь этой силе. Я призываю ее...
И тут начался кошмар. Судорога, подобная предсмертным
корчам, исказила лицо Уэстона. Потом она прошла, на мгновение
показалось лицо -- прежнее, но с остекленевшими от ужаса
глазами. Уэстон отчаянно закричал: "Рэнсом! Рэнсом! Христа
ради, не давайте им!.." -- и тут же закружился, словно в него
ударила пуля, рухнул наземь и катался у ног Рэнсома, скрипя
зубами, брызжа слюной, цепляясь за мох. Постепенно корчи
утихли. Он лежал спокойно, глубоко дыша, в широко открытых
глазах не было сознания. Рэнсом опустился на колени. Уэстон не
умер, и Рэнсом тщетно гадал, что же это было -- удар или
приступ эпилепсии (ни того, ни другого он никогда не видел).
Порывшись в багаже, он нашел бутылку бренди, вынул пробку и
сунул горлышко в рот своему пациенту. К его ужасу, зубы
разомкнулись и сжались, насквозь прокусив бутылку, но стекла
Уэстон так и не выплюнул... "Господи, я его убил!" --
пробормотал Рэнсом. Но лицо больного не изменилось, только у
края губ показалась кровь. Судя по этому лицу, он не испытывал
боли, или боль эта превосходила нашу способность к восприятию.
Наконец Рэнсом поднялся, снял револьвер у него с пояса и,
спустившись к берегу, забросил его в море.
С минуту он постоял там, вглядываясь в залив и гадая, что
же теперь делать. Потом повернулся, поднялся на поросший травою
холм, замыкавший долину слева, и оказался на ровной площадке,
откуда открывался вид на морс. Волны вздымались высоко, и
золото их сменялось бесконечной игрой теней и света. Сперва он
не мог различить плавучие острова. Но вот то там то сям
появились по всему океану верхушки деревьев, словно подвешенные
к небу. Волнение уносило их все дальше, и едва он это понял,
они скрылись в глубокой ложбине между волнами. Сможет ли он
снова попасть на эти острова? Одиночество потрясло его и тут же
сменилось разочарованием и гневом. Если Уэстон умрет, или даже
если он выживет, он останется с ним один на один на земле,
отрезанной от прочего мира, -- то от какой же опасности он,
Рэнсом, должен уберечь Переландру? Вспомнив о себе, Рэнсом
почувствовал голод. На Твердой Земле он не видел ни фруктов, ни
тыкв. Может быть, это западня. Он горько усмехнулся -- с каким
глупым ликованием променял он нынче утром плавучий рай и его
дивные рощи на эту жесткую скалу! А может быть, эта земля не
бесплодна? Несмотря на усталость, Рэнсом решил поискать пищу,
но едва он повернул прочь от берега, быстрая смена красок
возвестила о приближении ночи. Он заспешил назад, но когда
спустился в долину, роща, где он оставил Уэстона, казалась
просто темным облаком. Прежде, чем он вошел в нее, наступила
непроглядная ночь. Он попытался найти ощупью путь к палатке, и
тут же сбился. Пришлось остановиться и сесть. Раз-другой он
окликнул Уэстона, но тот не ответил. "Все-таки хорошо, что я
забрал у него револьвер, -- подумал Рэнсом. -- Что ж, qui dort,
dine2, подождем до утра". Он лег, и покрытая мхом земля
показалась ему куда менее удобной, чем уже привычная почва
островов. И это, и мысли о человеке, лежавшем неподалеку с
осколком стекла в стиснутых зубах, и сумрачный рокот волн,
разбивавшихся о скалы, все не давало ему уснуть. "Если бы я жил
на Переландре, -- пробормотал он, -- Малельдилу не пришлось бы
запрещать мне этот остров. Глаза бы мои на него не глядели".
ГЛАВА 8
Спал он беспокойно, видел страшные сны и проснулся поздно.
Во рту пересохло, шея болела, он был совсем разбит. Это
настолько отличалось от уже привычных пробуждении, что на
мгновение ему показалось, будто он очутился на Земле, а вся его
жизнь на плавучих островах в океане Утренней Звезды -- просто
сон. Воспоминание об утрате было почти невыносимо. Он присел и
вновь ощутил, что все это -- наяву. "И все-таки это очень
похоже на сон", -- подумал он. Голод и жажда напоминали о себе,
но он счел своим долгом сперва позаботиться о больном, хотя и
не надеялся ему помочь. Он огляделся. Роща серебряных деревьев
была на месте, но Уэстона нигде не было видно. Он взглянул на
море; ялик тоже исчез. Он подумал, что в темноте забрел не в ту
долину, и отправился к ближайшему ручью утолить жажду. Подняв
голову от воды и радостно вздохнув, он увидел деревянный ящик,
а рядом -- две консервные банки. Думал он сейчас медленно, и не
сразу понял, что находится в той самой долине, а уж тем более
-- почему ящик пустой. Но возможно ли, в самом деле, что в том
состоянии, в котором он его оставил, Уэстон оправился
настолько, чтобы среди ночи уйти, да еще с поклажей? И неужели
он решился выйти в морс на хрупком ялике? Правда, за ночь шторм
(для Переландры -- просто зыбь) улегся, но волны все еще были
немалые, так что физик никак не мог покинуть остров. Должно
быть, он пешком ушел из долины, а ялик нес на себе. Рэнсом
решил найти Уэстона -- врага нельзя терять из виду. Если Уэстон
пришел в себя, он, конечно, замыслил что-нибудь плохое. Рэнсом
не был уверен, что понял толком его дикие речи; но то, что он
понял, ему очень не понравилось и он подозревал, что туманные
разглагольствования о духовности обернутся чем-то похуже
немудрящего межпланетного империализма. Правда, нельзя
принимать всерьез все, что человек наговорит перед припадком,
но и без этого немало оснований для страха.
Несколько часов кряду Рэнсом искал еду и Уэстона. Что до
еды, он ее нашел. Повыше, на склонах, было очень много ягод
вроде черники, в лощинах -- продолговатые орешки. Ядра у них
были плотные, как почки или, скорее, как пробка, а вкус и запах
-- сладкий, приятный, хотя и попроще, чем у тех плодов.
Огромные мыши оказались смирными, как все существа на
Переландре, но туповатыми. Рэнсом поднялся на срединное
плоскогорье. Морс со всех сторон было испещрено островами, они
вздымались и падали, и между ними синели широкие просветы воды.
