крылья людям. Мир без ненависти, споров и войны был бы так же скучен, как
и без любви.
Что касается войны, то военное дело мне нравится. Мне кажется, что я
во многом уже сделался лучше, во всем себя ограничиваю, некоторое время
имел общую любовницу с моим другом, Аксиохом. Но это такие вещи, которые
тебе неинтересно слушать. Прощай Аспазия и сообщи мне, в свою очередь, как
поживает город без Алкивиада."
Маленькое государство не может иметь большого сухопутного войска, а
только хороший флот. В таком положении были афиняне, когда спартанский
царь, Архидам, с 60-ю тысячами пелопонесцев, напал на аттику. Союзники
смогли оказать помощь тоже только на море.
В то время, как флот готовился, народ от нашествия Архидама бежал в
город: те, кто не имел ничего в городе, располагались под стенами, как
умели. Все пространство между городом и Пиреем было наполнено беженцами,
там раскинулся настоящий город палаток, населенных множеством народа.
Бедные жили в громадных бочках, какие употреблялись в Афинах для вина.
С городских стен можно было видеть сторожевые огни пелопонесцев,
расположившихся на полях и покрытых виноградниками горах, но благодаря
укреплениям, возведенным Периклом, город был защищен от нападения. Верный
своему плану, от которого он не позволял отклоняться, Перикл выслал из
ворот города только конницу для присмотра за стенами.
Когда Архидам с вершины Аттики увидел гордый флот из сотни судов,
выступивших из Пирея и направившихся к Пелопонесу, случилось то, что
заранее предвидел Перикл: видя перед собой сильно укрепленный город и
думая о незащищенных городах своей родины, предоставленных на уничтожение
врагу, пелопонесцы оставили Аттику и отправились обратно через Истм.
Перикл должен был отказаться от личного командования флотом, так как
его присутствие оказалось необходимым в Афинах пока пелопонесцы не
оставили аттической почвы. Когда же это было сделано, Перикл сейчас же
выступил с маленьким, но прекрасно вооруженным войском, против Мегары:
возбужденные афиняне повелительно требовали свести счеты с ненавистным
городом. К тому же отсутствие Перикла в Афинах для многих было весьма
желательно. Совы на Акрополе проснулись в своих темных углах, змеи
задвигались.
Менон помогал Диопиту привести в исполнение давно задуманный план:
погубить Фидия. Один сикофант по имени Стефаникл по наущению Диопита
выступил обвинителем Фидия. Этот человек женился на гетере, которая, как
говорили, продолжала свое ремесло в его доме.
В своем дерзком обвинении он утверждал, что Фидий из золота, данного
ему для создания городской статуи Афины, оставил часть себе. Затем он
упрекал его в том, что он против почитания богов и их святынь и изобразил
на щите богини, в сцене борьбы с амазонками, себя самого и Перикла. В
свидетели похищения золота он выставлял Менона. Перед этим последний часто
бывал в мастерской Фидия и там за подачки, какие дают нищим, исполнял
низкие работы, теперь же тот утверждал, что он однажды подсмотрел из
темного угла как Фидий откладывал в сторону часть золота, предназначенного
на окончание Парфенона, очевидно, с намерением присвоить это золото себе.
Уже давно посеянная Диопитом, клевета против Фидия дала обильные
плоды. Обвинитель Стефаникл нашел в афинском народе хорошо подготовленную
почву. Уважаемый всеми афинянами и обвиненный Стефаниклом, скульптор был
брошен в темницу. Создатель прекраснейшего памятника, который, как говорил
Перикл, афинский народ оставит на вечные времена, был в темнице под
тяжестью позорного обвинения.
Как Диопит воспользовался отсутствием Перикла в свою пользу, также
воспользовались этим и другие народные трибуны, чтобы увеличить свое
влияние на народ.
Во время приближения к городу пелопонесского войска, масса простого
народа сильно увеличилась в Афинах. Многие после отступления Архидама
продолжали оставаться в городе, так как их деревенские дома были разрушены
Архидамом. Увеличилось число бедных граждан. Эта голодная толпа усердно
посещала народное собрание, так как получала там на каждого по два обола.
Собрания на Пниксе были многочисленны и шумны. Клеон, Лизикл и Памфил
говорили и говорили. Афинский народ привык видеть на ораторских подмостках
подобных людей. Из этих троих Памфил был решительнее остальных и полагал,
что следует попытаться свергнуть Перикла.
Однажды он стоял на Агоре, окруженный большим числом афинских граждан
и объяснял им по каким причинам можно обвинить Перикла. Он называл его
трусом, который дозволил врагу разорить аттическую страну, который
тиранически предписал гражданам каким образом они должны защищаться, и все
время, пока пелопонесцы занимали аттическую землю, на Пниксе не было ни
одного народного собрания, чтобы Перикл не поступал по-своему.
В толпе нашлось немало людей, согласных с мнением Памфила. В
особенности возбужден был некто Креспил, превосходивший даже Памфила в
ненависти к Периклу и требовавший немедленного обвинения. Вдруг к толпе
подбежал цирюльник, Споргилос.
- Хорошая новость! - кричал он издали. - Перикл возвращается обратно
из Мегары! Он с войском стоит в Элевсине. Он порядочно наказал мегарцев и
сегодня будет в Афинах.
Памфил даже позеленел от досады.
- Нечего сказать, хороша новость! - пробормотал он, - отсох бы у тебя
язык за такую новость, собачий сын!
На остальных заговорщиков это известие произвело подавляющее
впечатление. И хотя Памфил продолжал кричать в толпу, народ понемногу
отходил, так как каждый знал, что нелегко выступать против возвращающегося
с победой Перикла.
Когда Креспил в свою очередь, пожимая плечами, хотел отойти,
раздраженный Памфил схватил его за полу:
- Трус! Отступник! Стыдись, простые слова: "Перикл здесь" обращают
тебя в бегство. Посмотри на меня, я не боюсь выступить против Перикла. У
меня есть мужество, я родился в день Марафонской битвы.
- А у меня - нет, - отвечал Креспил, - я из числа тех детей, которые
родились раньше времени в театре от матерей, испуганных вышедшими на сцену
Эвменидами.
С этими словами Креспил вырвал полу из рук Памфила и убежал.
- Все ушли! - вскричал демагог, скрипя зубами. - Все ушли, проклятые
негодяи! Разбежались, точно им вылили на голову по ведру холодной воды!
Тогда к нему подошел безумный Менон и спросил о причине раздражения.
Памфил рассказал.
- Дурак! - со злобной гримасой сказал Менон. - Ты хочешь опрокинуть
стену и напрасно толкаешь ее плечом - ложись у подножия и спи, в то время,
когда будет нужно, она сама упадет через твою голову.
12
С удвоенным блеском и оживлением, в связи с окончанием военных
действий, были отпразднованы в Афинах зимние праздники, но веселее всего
был наступивший с весной праздник Диониса. Холмы Гиметта, Пентеликоса и
Ликабета покрылись свежей зеленью фиалок, анемонов и крокусов. Даже
пастушеский посох, забытый с вечера на дворе, к утру покрывался цветами.
В гавани царствовало оживление, поднимались якоря, воздвигались новые
мачты, надувались паруса, новая жизнь пробуждалась на волнах залива.
Посланники союзных городов и островов привезли в Афины дань к празднеству.
Во всех гостиницах, во всех домах афинских граждан кишели приехавшие
издалека гости. Украшенные венками, в праздничных костюмах с раннего утра
двигались по улицам толпы граждан и чужестранцев. Статуя и алтарь Гермеса
украсились не одними цветами, около них ставились громадные кружки с вином
для простого народа в честь Диониса.
Гиппоникос снова угощал своих и чужих в Керамейке, приглашая к всех,
кто только хотел. Забыта была война, партии на время угомонились, всюду
царствовало веселье и мир, всюду слышался веселый смех, шутки стали
острее, веселее двигался язык у афинян.
Но горе тому, кто в это время попытается применить силу над афинскими
гражданами - даже опьянение не спасет, прощайся с головой.
Но почему на улицах Афин так много прекрасных женщин? Кто эти
веселые, богато разодетые, очаровательные красавицы? Это гиеродулы из
храма Афродиты в Коринфе и другие жрицы веселья, которые, умножая число
местных подруг, собираются в Афины со всей Греции на веселый праздник
Диониса.
С наступлением темноты веселье на улицах становится еще разнузданнее.
Ночные гуляки ходят повсюду с факелами в руках в обществе женщин, одетых в
мужские костюмы и мужчин в женских платьях. Многие пачкают себе лицо
виноградным соком или закрывают лицо древесными листьями, другие носят
красивые, раскрашенные маски.
Вот идет рогатый Актеон, дальше виднеется стоглазый Аргус, гиганты,
титаны, кентавры кишат на улицах. Нет недостатка в образах ада, но больше
всего козлоногих сатиров и плешивых силенов, старых, с вечнозеленым плющом
на голове.
Пьянство и веселье считается обязанностью в эти дни и ночи. Бог
оправдывает в это время название освободителя: даже узников выпускают из
тюрьмы, на дни празднеств, даже мертвым наливают на могилы вино, желая
успокоить тени, которые не без зависти глядят на веселье живых. Кроме
того, говорят, что души мертвых часто в это время тайно присоединяются к
веселой толпе живых, и что под многими масками сатиров на празднестве
скрываются мертвые головы...
В эти дни Телезиппа прилежно собирала листья подорожника и мазала
дегтем двери, чтобы предотвратить несчастье, которое во время празднеств
Диониса угрожает живым со стороны завистливых теней.
В самом деле, странно видеть, как ночью, там и сям, на темных улицах
мелькает свет факелов и с шумом двигаются фантастические процессии.
По направлению к театру движется по улице одно из таких шествий,
несут изображение Диониса из его храма в театр, чтобы поставить среди
праздничного собрания.
Принесенное изображение бога есть вновь созданное произведение,
вышедшее из под руки Алкаменеса: как на городском Акрополе, рядом со
старым серебряным изображением Афины Паллады Фидий поставил свое новое,
блестящее создание, так же и в храме Диониса, рядом со старым изображением
бога, было воздвигнуто новое чудное произведение Алкаменеса. И это-то
изображение несет праздничное шествие в большой театр Диониса в окружении
толпы вакханок.
Кто-то несет впереди статуи фаллос и поет песнь в честь Приапа. Это
Алкивиад со своим итифалийским обществом.
На перекрестках и на площадях шествие останавливается, чтобы принести
жертву.
Плоские крыши домов полны зрителями, из которых многие держат в руках
факелы и лампы. В женщинах нет недостатка, и часто зрители сверху
обмениваются шутками с движущейся внизу толпой.
Юный Алкивиад радовался больше всех, он превзошел самого себя во
всевозможных шутках и безумных проделках, двигаясь во главе своего
шествия.
- Помните, - кричал он своим собратьям, - мы должны так безумствовать
и бесноваться на празднестве Диониса, чтобы не дать загрустить простым
афинским гражданам!
С такими лозунгами шел Алкивиад в сопровождении своих друзей, зная
всех и знакомый всем.
Когда наступила ночь, он приказал нести перед собой факелы и повел
своих товарищей в шумном шествии, сопровождаемом музыкой, к домам красивых
девушек и юношей, чтобы петь песни.
Музыканты были одеты в костюмы менад и, так как зрители
присоединялись к шествию, то оно росло, увеличивая толпу вакханок вокруг
бога Диониса.
Смелый и пьяный Алкивиад схватил молодую гетеру по имени Бакхиза и
вынудил ее присоединиться к шествию, называя своей Ариадной, а себя -
Вакхом.
Дойдя до дома Теодоты, он приказал сыграть серенаду и вошел в дом со
