сказать, варварства.
- В мире нет ничего совершенного, - сказал Перикл, - и большой свет
часто имеет резкую тень. Я припоминаю, недавно в мастерской одного
скульптора, я видел странное произведение: это было существо с крыльями за
плечами и с козлиными ногами - такой же смесью противоположностей кажется
мне и афинский народ. Кроме того, не забудь, что афиняне используют свои
достоинства только для себя, тогда как свои слабости делят с другими и,
как прекрасная женщина остается женщиной, так и самый наиболее одаренный
народ все-таки остается народом, не чуждым слабостей и страстей, присущих
всякой толпе.
- Даже более, чем всякий другой, афинский народ неблагодарен,
непостоянен, легкомыслен, подвержен любым влияниям...
- Да, но зато он любезен, - сказал Перикл с легкой иронией, - он
любит удовольствия, веселье, он воодушевлен, он друг и сторонник красоты,
чего же тебе еще, Аспазия? Разве ты сама не осмеивала бедного Сократа за
то, что он требовал от афинского народа других добродетелей кроме тех,
которые я сейчас называл.
Аспазия гордо и оскорбленно отвернулась.
- Пора идти, - сказал помолчав немного Перикл, - пора идти на Агору,
в суд, где ожидают гелиасты. Неужели ты не боишься, Аспазия? Твое лицо не
ведает страха - неужели ты хочешь предоставить всю заботу мне одному?
- Я больше боюсь дурного запаха от твоих народных судей в суде, чем
того приговора, который выйдет из их уст. Я еще чувствую в себе то
мужество, которое воодушевляло меня перед чернью Мегары и на улицах
Элевсина.
Во время этого разговора супругов, гелиасты дошли до помещения суда в
Агоре. Архонт с несколькими служащими и общественными писцами находился
там же, где и вызванные свидетели и обвинитель.
Перед судебным двором толпился народ в сильном возбуждении, слышались
всевозможные речи, приговоры, желания и предсказания. Сейчас же можно было
различить противников и приверженцев обвиненной, так же, как и людей
беспристрастных.
- Знаете, почему они обвинили Анаксагора и Аспазию? - говорил один. -
Потому что они хотели как можно чувствительнее поразить Перикла, но не
осмеливались напасть на него самого, так как, во всех Афинах, не найдется
человека, который решился бы открыто напасть на Перикла.
- Но разве нельзя было бы, - вскричал другой, - разве нельзя было бы
потребовать от Перикла после многолетнего правления лучшего отчета чем те,
которые он дает до сих пор? Разве в его отчетах не встречается таких граф,
как например графа "на различные надобности"? Что это значит, позвольте
узнать? Разве можно так дерзко бросать народу пыль в глаза? Послушайте
только - "на различные надобности"!..
Так кричал он, усердно проталкиваясь в толпе.
- Это те суммы, - заметил ему один из толпы, - которые Перикл
использует на подкуп влиятельных людей из Пелопонеса, чтобы заставить их
не предпринимать ничего дурного против Афин...
- Да! Чтобы они не мешали объявить себя афинским тираном, -
насмешливо возразил первый. - И если вы думаете иначе, то жестоко
ошибаетесь - Перикл уже давно говорит о соединении воедино всей Эллады,
потому что ему захотелось быть тираном всей Эллады. Его жена, милезианка,
впустила ему в ухо червя, который гложет теперь его мозг. Эта гетера
желает, ни больше, ни меньше, как короны, она с удовольствием стала бы
царицей Эллады, лавры ее соотечественницы не дают ей покоя.
Между тем на Агоре, на судебном дворе, уже заседали на деревянных
скамьях судьи. Председателем был архонт Базилики, окруженный писцами и
слугами.
Место суда было отделено решеткой, за которую впускали только тех,
кого вызывал архонт.
Вокруг наружной стороны решетки толпился народ, чтобы присутствовать
при судопроизводстве. Напротив скамеек суда находилось место обвиненной, а
также и обвинителя.
На одном из этих возвышенных мест сидел Гермиппос, человек неприятной
наружности, маленькие глаза которого беспокойно бегали вокруг.
На другом возвышении сидела Аспазия и рядом с ней Перикл, потому что,
как женщина, да еще чужестранка, она должна была быть введена в суд
афинским гражданином.
Тяжело было видеть самую прелестную и известную женщину своего
времени, супругу великого Перикла, на скамье обвиняемых. То, что Перикл
сидел рядом с ней, как бы обвиненный, усугубляло торжественность и
трогательность минуты.
С некоторой гордостью ударяли себя в грудь судьи и большинство народа
при мысли, что такие могущественные люди должны появляться перед их судом.
Злым взглядом глядел Гермиппос на прекрасную женщину, на слегка бледном
лице которой выражалась непоколебимая твердость.
Наконец архонт открыл заседание. Он взял с обвинителя присягу, что
тот подал жалобу только из желания добиться истины и справедливости. Сами
судьи давали клятву, вступая в должность, поступать по справедливости и
беспристрастно. Затем архонт приказал общественному чтецу прочесть сначала
обвинения, потом - ответ на них, после чего он обратился к обвинителю,
требуя чтобы он словесно подтвердил прочитанное.
Гермиппос поднялся. Его речь была полна сарказма. Всем казалось, что
они присутствуют при комическом представлении. Он резкими словами описал
поступки Аспазии, которые служили поводом к обвинению. Он рассказал, как
она перед всем народом в Элевсине непочтительно говорила об элевсинских
богинях и о священных обычаях страны, как она общалась с софистами: с
Анаксагором, с Сократом и главное дело с известнейшим отрицателем богов,
Протагором, который прожил в Афинах довольно продолжительное время. Как
она, в свою очередь, распространяла ложное учение среди юношества, тогда
как Протагор отправился с той же целью по другим эллинским городам. Как
она восстанавливала афинских женщин против древних обычаев страны. Как
один раз на празднестве Деметры она выступила перед собранием афинских
женщин, требуя, чтобы они боролись против достойных уважения афинских
законов, освящающих брак и семейную жизнь афинских граждан. Как она
привлекла в дом свободных афинянок, чтобы превращать их в гетер, и,
наконец, зашла так далеко, что стала держать у себя в доме несколько
девушек для того, чтобы воспитать их по-своему и связать с ними выдающихся
афинских мужей.
В свидетели Гермиппос выставил многих из тех, которые в Элевсине
слышали речь Аспазии. От некоторых же он доставил письменные показания,
которые были прочтены общественными писцами. Что касается того, что
Аспазия совращала женщин, то в свидетельницы выставлены были некоторые из
них, присутствовавшие на празднестве Деметры.
Попытку совращения с пути истинного замужних женщин, он доказывал
прочтением письменного показания супруги Ксенофона, у которой это
показание было взято Телезиппой и сестрой Кимона. Что же касается молодых
девушек в доме Аспазии, то он указывал, что это дело известно всем
афинянам, и даже осмелился сказать, что из-за этих девушек в последнее
время афиняне чуть не столкнулись с Мегарой и союзниками этого враждебного
дорического города.
Он выразил уверенность в том, что Аспазия виновна втройне: против
религии и верований страны, против государства и его законов и против
добрых нравов.
По приказанию судей прочли множество законов, доказывавших, что по
афинскому праву все эти поступки заслуживают наказания и так как, за
большую часть из них наказание - смерть, то Аспазия должна быть
приговорена к смерти.
В заключение он с волнением просил суд защитить и поддержать то, что
есть священнейшего в общественной жизни - наследованные от отцов законы и
обычаи, и не дать благочестивым Афинам погибнуть под влиянием школы
разнузданности и презрения к законам и богам.
Страстная речь Гермиппоса произвела сильное впечатление на судей,
большинство которых были в пожилых летах и происходили из низшего класса
Афин, а также и на толпу, собравшуюся вокруг решетки и молча слушавшую
Гермиппоса. Когда он кончил, поднялся легкий шум.
- Гермиппос сказал блестящую речь.
- Его доказательства неопровержимы и неутешительны.
- На его стороне законы.
- Голова милезианки должна пасть.
После того, как Гермиппос окончил и опустился на свое место, поднялся
Перикл. В одно мгновение снова воцарилось глубочайшее молчание. Все с
волнением ожидали первых слов из уст супруга Аспазии.
Перикл, казалось, преобразился. Не таким был он, когда говорил перед
народом на Пниксе, когда поднимался на ораторские подмостки с полным
достоинства спокойствием, уверенный в успехе. В первый раз его спокойствие
казалось притворным и, когда он начал речь, голос его слегка дрожал.
Он отрицал вину Аспазии, старался доказать, что только благодаря
натяжкам удалось обвинить Аспазию в преступлении, заслуживающем смерть.
Там же, где он не мог отрицать, что буква закона говорит против Аспазии,
там он указывал на благородные взгляды народа и старался объяснить всем,
что Аспазия стремилась только к добру, а стремление к добру никогда не
может быть преступно.
Но на этот раз в доказательствах знаменитого оратора не доставало
уверенности и можно было заметить, что его слова производят на слушателей
плохое впечатление.
Неужели его внутренне волнение было так велико, что подавляло ум?
Наконец Перикл поступил так же, как и Гермиппос. Он обратился к
судьям с воззванием, которое, идя от сердца, должно было убедить сердца.
- Эта женщина - моя супруга и, если она виновна в преступлении, в
котором ее обвиняют, то я также виновен вместе с ней.
Гермиппос обвиняет нас в том, что мы портим общественные нравы.
Афинские мужи! Если я могу причислить себе хоть часть той славы, что
создана вами по моим требованиям, то, конечно, вы согласитесь, что я не
только никогда не унижал богов моей страны, но, напротив, воздвиг такой
роскошный храм, какого до сих пор не было ни на Акрополе, ни в Элевсине. Я
не вредил стране, а приносил ей пользу, боролся за нее. Я уничтожил
могущество олигархов, я дал народу свободу. Я не только не вредил
общественным нравам, но, напротив, старался распространить в народе
благородное и прекрасное и изгнать грубое и резкое. И в таких стремлениях,
афинские мужи, эта женщина, Аспазия из Милета, постоянно поддерживала
меня, постоянно вдохновляла на новые подвиги. Ей афинский народ и город
немало обязаны тем, что украсило его на многие времена. Ее имя всегда
будет связано не с погибелью, а с возвышением, с расцветом афинской
общественной жизни. Все это, афинские мужи, мы совершили вместе и,
поступая таким образом, думали заслужить благодарность афинян, а Гермиппос
выступает перед вами и говорит: "Афиняне, оторвите от груди Перикла
законную супругу и предайте смерти!"
При этих словах на глазах Перикла выступила слеза.
Слеза в глазах спокойного, полного достоинства Перикла! Слеза в
глазах Олимпийца! Она произвела впечатление, как нечто противное обычным,
естественным законам, впечатление, подобное чуду, метеору, божественному
знамению, посланному с неба.
Те, которые видели собственными глазами, как слеза на мгновение
мелькнула в мужественных глазах Перикла и быстро исчезла, переглядывались
с серьезными лицами, шепча друг другу:
- Перикл заплакал!
Из заседания суда по всей Агоре распространились слова:
- Перикл заплакал!
Из Агоры, в короткое время, по всем Афинам разнеслось известие:
- Перикл заплакал!
В это самое время в Афины пришло известие о столкновении при Сиботе,
в котором афинский корабль помог одержать победу керкиреянам против
