Каприз природы отказал Аспазии в радостях материнства и она без жалоб
переносила это. Если ей не дано было судьбой воспитать подобную себе дочь,
то эта же судьба дала ей в руки многообещающих девушек, на которых она
могла вдоволь совершенствовать свое воспитательное умение.
Казалось, что музы и хариты сошли с Олимпа в школу Аспазии.
Аспазия старалась развивать в своих ученицах красоту тела и души и,
кроме того, развивать ум. Все искусства: музыка, танцы и поэзия
преподавались ученицам, было исключено только все серьезное и мрачное.
Радость считалась первым законом жизни.
Прежде всего Аспазия учила своих учениц понимать, как глупо надеяться
добиться всего своими прелестями. Она говорила им, что красота есть
добродетель, которая, как всякая другая, должна быть изучаема и
воспитываема. Она объясняла им, что ум есть корень красоты, который питает
и освежает ее. Глупая красота скоро исчезает, говорила она, и жизнь с
глупой женщиной невыносима. Ничто так не убивает любовь, как скука.
Красота, говорила она, не есть спокойное состояние, она должна уметь
влиять на других, должна внушать благороднейшие поступки и заключается в
гармоническом соединении красоты тела и души. Она не должна быть
неподвижным светом, а должна походить на солнечный луч, разливающий вокруг
себя жизнь.
Нельзя непосредственно придать себе красоту, часто говорила она, но
можно повсюду смягчать и скрывать все некрасивое. Никогда не мешает
глядеться в зеркало, но не для того, чтобы стараться уничтожить все
некрасивое. Только таким образом можете вы убедиться, что нет человека,
который постоянно был бы прекрасен, или постоянно отвратителен, что
красота может изменяться сто раз в день, что она, предоставленная самой
себе, быстро погибает, что красота уверенная в самой себе и сложившая
руки, есть мечта глупцов и что быть прекрасной - трудное искусство, даже
для прекраснейшей. Бесчисленны образы, которые принимает безобразие.
Безобразие есть демон, с которым мы должны бороться каждый день, если не
желаем быть им постыдно побежденными.
Не только словами, а также и делом поддерживала Аспазия своих учениц
в борьбе с хитрым, угрожающим демоном. Как школьный учитель, постоянно
носящий в руках плетку или хлыст, она носила маленькое серебряное зеркало
и показывала его виновной, в которой замечала искру телесного или
душевного безобразия. Таким образом она учила этих девушек самообладанию,
уменью подавлять капризы, спокойствию, веселости и постоянному
благородному равновесию тела и души.
Из двух племянниц Аспазии, Дроза выказывала блестящий талант к
мимическим танцам, Празина же, напротив того, отличалась в пении и музыке,
но Аспазия не дозволяла, чтобы кто-нибудь из них предавался развитию
только с одной стороны, она требовала от каждой, чтобы она старалась
нравиться не развитием какой-нибудь одной способности, а гармоническим
соединением всех. Одностороннее художественное воспитание, говорила она,
всегда влечет за собой некоторую небрежность относительно всеобщего
развития.
Дроза от природы очаровывала своей веселостью, у нее прелестная
стройная фигура, настолько воздушная и легкая, что она, подобно нимфе,
казалось, на ходу не могла помять ни одного цветка, ни одной травинки. Ее
стройная фигура была из тех, которые действуют на чувства гораздо более,
чем роскошно развитые формы.
Празина была равна ей по красоте, но имела кроме того преимущество в
серебристом голосе, которым она распевала песни Сафо, аккомпанируя себе на
лютне.
Что может быть приятнее звука юного шестнадцатилетнего женского
голоса! Голос Празины мог сравниться своей очаровательностью и мягкостью
голосу соловья в долине Кефиса.
Но и прелестную Дрозу и страстную Празину вскоре превзошла Зимайта. В
фигуре Зимайты, в чертах ее лица воплотился благороднейший эллинский тип.
О такой тонкости черт мог разве только мечтать знаменитый скульптор.
Трудно было придумать что-нибудь очаровательнее матового, задумчивого
блеска ее глаз.
Но не только наружность, но и внутренние качества Зимайты стояли на
одинаковой высоте. Она обещала быть таким же воплощением истинного
эллинского духа, каким была сама милезианка. Она со страстным
воодушевлением схватывала мысли Аспазии и ее умственное развитие далеко
превзошло развитие ее подруг. Она любила искусства, что же касается
скульптуры, то в ней ее понимание равнялось пониманию ее учительницы. Она
походила на свою наставницу также и в том, что не предпочитала ни одного
из искусств, напротив того, все ее способности были развиты в одинаково
прекрасной гармонии. Таким образом, она была перлом школы милезианки,
которая любила ее почти с материнской нежностью и возлагала на нее свои
лучшие надежды.
А Кора, девушка из Аркадии?
Трудно было сказать, следует ли ее также причислить к школе Аспазии.
Когда Аспазия похитила ее из ее аркадской родины, ей нравилась сама
первобытность и необделанность материала, над которым она хотела
попробовать свое воспитательное и творческое искусство, но первобытность
материала скоро стала казаться сильнее, чем образовательное искусство
Аспазии.
Кора подвергалась постоянным насмешкам своих подруг и скоро ее
унизили почти до степени служанки. Но девушка из Аркадии имела в себе
что-то такое, что не дозволяло ей вполне спуститься до рабыни. Она не была
ни весела, ни красива, ни очаровательна, но серьезна и задумчива. То
странное, что она привезла с собой в Афины в своем характере, осталось
неизменным, но иногда она поражала проблесками ума, которые всегда имели в
себе что-то необычное и возбуждали к ней особенное внимание. Она казалась
каким-то существом из чуждого, неизвестного мира.
Аспазия сочла нужным, противно афинским обычаям, несмотря на
молодость своих воспитанниц, поставить их в непосредственные отношения с
мужчинами и постоянные разговоры с выдающимися людьми, посещавшими дом
Перикла, должны были рано развить ум девушек. Но и женские знакомства
также не были исключены из круга Аспазии; кто из мужчин, посещавших дом
Перикла, желал ввести прелестную приятельницу, тому это охотно
дозволялось.
К числу тех, кто пользовался этой свободой принадлежал юный скульптор
и архитектор Каллимах, привезший в Афины из Коринфа молодую сирену по
имени Филандра. Он нежно любил девушку и, по-видимому, решился сделать ее
своей супругой. Но будучи низкого происхождения и, кроме того, очень
молода, Филандра еще нуждалась в воспитании, которое сделало бы ее
достойной ее друга. Каким образом она могла приобрести это воспитание,
лучше, чем вращаясь в кружке Аспазии?
Что касается Аспазии, то она была очень рада увеличить таким образом
свою школу.
Красота Филандры заключалась в роскошном, но благородном развитии
форм. У нее был страстный сильный характер и она казалась старше, чем была
в действительности.
Таким образом, можно было сказать, что в доме Аспазии находится целый
женский Олимп. Юный Алкивиад постоянно называл девушек именами богинь, на
которых они походили. Художники воодушевлялись на этом Олимпе прекрасными
образами, поэтам они внушали их лучшие песни.
Ничто неблагородное не допускалось в этот круг; взгляд Аспазии умел
держать в границах даже смелого, порывистого Алкивиада. Эта жрица красоты
умела держать в руках узду благородной соразмерности. Аспазия никогда не
забывала, что она обязана поддерживать честь дома своего супруга.
Однажды, юный Алкивиад пригласил Аспазию и ее воспитанниц покататься
по морю в его лодке. Аспазия приняла приглашение юноши под тем условием,
чтобы он не брал с собой своих веселых товарищей.
В одно свежее летнее утро Аспазия в обществе Дрозы, Празины, Зимайты
и Коры вошла в лодку Алкивиада, к их обществу присоединился Каллимах с
Филандрой и ее приятельницей Пазикомбсой, которая так же, как и сама
Филандра, была введена в дом Аспазии и сочтена последней достойной
приятельницей ее воспитанниц.
Они ехали вдоль берега и скоро достигли красивой Саламинской бухты.
По левую сторону от них был зеленый остров, сверкавший в утренней росе,
направо - аттический берег.
Ничто не может гармоничнее настраивать душу, как удовольствие
путешествия на лодке по голубому морю, но нигде нет более голубого моря,
как в Саламинской бухте. Поэтому общество на лодке Алкивиада в самом
веселом настроении качалось на волнах. Над ними расстилался голубой
небесный эфир, под ними - чудная синева моря: они как будто скользили
между двумя небесами и не могли сказать, что лучше: эфир или море и даже
не спрашивали себя об этом. Они только видели, что часто птицы спускались
на несколько мгновений из синевы эфира в синеву моря, как будто
привлеченные прелестью последнего, тогда как рыбы, напротив того, часто на
мгновение весело выскакивали из воды.
Общество на лодке Алкивиада походило на этих веселых птиц и рыб: оно
так же ни о чем не думало, а только наслаждалось жизнью.
Прелестные подруги Аспазии гляделись через борт в морские волны, в
которых отражались их очаровательные личики и только одна Кора, глядя в
волны, видела в них не свое лицо, а само море. Только она одна сознательно
наслаждалась морской прелестью - другие девушки только смотрелись в море,
но море отражалось в одной Коре.
Впечатление, производимое на нее морем, было близко к ужасу, так что,
наконец, она начала со страхом вглядываться в морскую глубину и
прислушиваться к доносившимся оттуда до нее звукам.
Когда ее, улыбаясь спрашивали, не слышит ли она из глубины
обольстительного голоса сирен, она отвечала утвердительно и веселый смех
ее подруг далеко разносился по морю; может быть, привлеченный музыкой этих
голосов, за лодкой следовал дельфин, скользивший по самой поверхности волн
и маленькая птичка, последовавшая за ними далеко в море, на несколько
мгновений садилась на спину дельфина, чтобы отдохнуть, тогда как он и не
замечал этого.
В то время, как раздался веселый смех подруг над Корой, мимо лодки
Алкивиада прошел большой торговый корабль и его экипаж мог рассмотреть
общество, помещавшееся в лодке Алкивиада.
Мужчины на купеческом корабле имели дикий, грубый вид и мрачно, почти
угрожающе, глядели из-под нахмуренных бровей, как коршуны на стаю голубок.
Но так как большое судно шло гораздо скорее, то оно скоро оставило
лодку за собой и веселое общество не обращало более на него внимания;
только Каллимах заметил, что это было мегарское судно.
Когда лодка вошла в маленькую бухту, было решено выйти на берег. Это
было как раз то место, на котором показывают гранитное кресло персидского
царя Ксеркса - кресло, с которого великий царь следил за битвой своего
флота при Саламине, с полной уверенностью в победе, но вместо того увидел
его поражение.
Каллимах и Алкивиад сопровождали Аспазию и молодых девушек к этому
гранитному креслу и Алкивиад заставил Аспазию, как достойнейшую,
опуститься на него. Аспазия исполнила его желание; Каллимах занял место
рядом с ней; девушки вместе с Алкивиадом расположились вокруг них веселой
группой. Чудное спокойствие царствовало вокруг.
С этого возвышения Саламин казался еще более красивым, чем с моря;
между островом и твердой землей синела неподвижная морская гладь; нигде не
было слышно ни звука.
- Клянусь всеми морскими нимфами, - сказала Аспазия, - здесь так же
спокойно и идиллически тихо, как на сицилийском берегу, так и кажется, что
где-нибудь недалеко сидит влюбленный циклоп Полифем, глядя на море, в
