была в странном состоянии. Она была так сильно потрясена, что казалась как
в лихорадке и старалась восстановить нарушенную гармонию оживленным
разговором с Периклом обо всем, что она видела и слышала вместе с ним.
Подобно тому, как бывают ночные птицы и другие ночные существа, глаза
которых любят мрак и не переносят ярких лучей света, также существуют и
другие, дети света, которые чувствуют себя хорошо только в ярком свете и
глаза которых не переносят вид мрачных пропастей. Аспазия принадлежала к
последним и это путешествие казалось ей взглядом во мрак, в темную ночь,
что же касается того, что называлось священным элевсинским светом, то
казалось ей не светом, а только другим родом мрака, так как он был мрачен
и вел во мрак. Она же могла представить себе свет только ясным, ей
казалось светом только то, что освещает и облегчает душу. Тускло-бледный,
призрачно-туманный, затем снова ослепляющий яркий свет, показанный ей
элевсинским гиерофантом, казался противоположностью истинного, яркого
света. Она называла мошенничеством то, что было самым волшебным и
фантастическим в искусстве элевсинских жрецов, поэтому она была
возбуждена, взволнована и более, чем когда-либо, склонна к противоречию.
Между тем, как все элевсинские тайны сделались известными Аспазии в
обществе ее супруга, о побочных обстоятельствах ее посвящения узнали те,
которые неблагосклонным взглядом следили за всеми действиями милезианки.
Ее злейшие противницы, снова ею оскорбленные и раздраженные, были в
Элевсине, точно так же, как и Лампон, деятельный Лампон, сумевший еще
более вкрасться в доверие Телезиппы с тех пор, как она сделалась супругой
архонта, и который как нельзя более годился быть орудием мстительной
женщины.
Лампону скоро удалось от мистагога, передававшего Аспазии малое
посвящение, узнать обо всех обстоятельствах его и незамедлительно известие
об этом дошло до врагов Аспазии.
Вскоре архонт, как охранитель священных законов, узнал о совершенном
святотатстве и над головой Аспазии и ее помощника Гиппоникоса, благодаря
которому она получила малое посвящение, собралась гроза.
Аспазия еще ничего не знала о том, что ей угрожало, и прежде, чем
известие об этом дошло до нее, в доме Дадуха ее ожидало новое неприятное
обстоятельство. Однажды утром Аспазия сидела с Периклом и Гиппоникосом за
столом - священный обычай предписывал известное воздержание во время
празднования таинств и тем более нравилось Аспазии возбуждать старого
Гиппоникоса веселыми застольными речами, что он сам был более склонен
служить веселому Якху, чем строгой Персефоне. Он прилежно прикладывался к
стакану, и глаза его сверкали все ярче и ярче, тогда как очаровательная
женщина высказывалась против мрачной суровости таинств и против всего
мрачного вообще, а вместе с тем и мрачных обязанностей, налагаемых долгом,
которому она противопоставляла право жизни и радости.
Встав из-за стола, Перикл удалился, чтобы навестить одного приятеля в
Элевсине, а Аспазия прошла в свои покои. Вдруг перед ней появился пьяный
Гиппоникос и начал упрекать ее.
- Женщина, - громко кричал он, - твое имя - неблагодарность! Разве я
не спас тебя от неприятностей в Мегаре? И что было мне благодарностью за
это? Разве теперь я снова не бросился из-за тебя прямо головой в пропасть,
так как против всяких священных обычаев сразу посвятил тебя в великие
таинства? Неужели и за это я не получу ни малейшей благодарности? Отчего
же, если у тебя такие свободные взгляды, ты так сурова по отношению ко
мне? Или ты боишься своего супруга? Он в отсутствии. Или мрачных уз долга?
Но ты сама сейчас сделала их смешными. Или, может быть, я недостаточно
молод и красив для тебя? В таком случае возьми это кольцо с драгоценным
камнем. Оно стоило целых два таланта. Уверена ли ты, что Перикл всегда
будет любить тебя, что он не оттолкнет тебя со временем, как Телезиппу?
Все в этом свете изменчиво, не полагайся ни на что, лови минуты счастья.
Возьми кольцо, моя прелесть, возьми кольцо с драгоценным камнем, которое
стоило два таланта. Знаешь ли ты, женщина, как долго ты будешь
очаровательна? Конечно, теперь ты еще хороша, но придет время, когда ты
станешь стара и противна... Возьми кольцо, прелестная женщина, и поцелуй
меня за него!
На одно мгновение пьяный отступил перед гневным, сверкающим взглядом
Аспазии, но быстро оправился и продолжал:
- Кто ты такая? Скажи, кто ты такая? Гетера из Милета, вот ты кто!
Да, гетера из Милета! Зачем же ты хочешь быть суровой спартанкой,
нравственной матроной? Не будь целомудренна, так как уже однажды ты без
всякого целомудрия служила моделью Алкаменесу.
Аспазия вздрогнула и побледнела от негодования перед пьяным, дерзким
оскорбителем. Еще раз оттолкнула она шатающегося Гиппоникоса, поспешно
набросила на себя верхнее платье и бросилась вон из дома, навстречу
Периклу.
Едва она оставила дом, как друг Диопита, прорицатель Лампон, вошел в
него. Он был прислан Диопитом, приехавшим накануне в Элевсин.
Когда враги, питавшие смертельную ненависть к Периклу и Аспазии,
узнали о неправильном посвящении, они решили сейчас же обвинить перед
священным судом как саму Аспазию, так и Дадуха, и все радовались, что
могут погубить ненавистную женщину и возбуждавшего всеобщую зависть
Гиппоникоса. Но сам Диопит, глава противной партии, думал иначе, и подал
совет, делавший честь его хитрости. Конечно, он с удовольствием обвинил бы
Гиппоникоса, но он рассчитал, что необвиненный и неосужденный Гиппоникос
мог бы быть его партии полезнее, чем обвиненный и осужденный.
- Если мы сейчас же обвиним его, - сказал он, - то могущественный
Перикл, со всем своим влиянием, станет на его сторону, и он не отделается
вообще от всякого наказания, то во всяком случае будет наказан гораздо
мягче, чем мы желаем: очень может быть он отделается денежным штрафом,
ничего не значащим для богатейшего человека в Афинах, он заплатит и
останется тем же, кто он есть сейчас. Но другое дело, если мы не станем
обвинять его сейчас же, а оставим это обвинение как постоянную угрозу над
его головой. Мы уведомим его, что знаем его тайну и что от нас зависит
погубить его, как только мы захотим. Это заставит его согласиться на все,
как человека более всего любящего собственное спокойствие и для которого
никакая цена не велика, который из страха потерять все сделается послушным
орудием в наших руках. Его влияние в Афинах и могущество его богатства
велики и лучше пусть они перейдут в наши руки, чем в руки наших
противников.
Так говорил хитрый жрец Эрехтея своим единомышленникам и послал
Лампона в дом Гиппоникоса.
Прорицатель нашел Дадуха в странном состоянии, он нашел его пьяным и
в тоже время в сильном гневе, в который привело его то, что произошло
между ним и женой Перикла. Тем не менее, Лампон завел с Гиппоникосом
разговор и сказал ему, что он знает, как супруга Перикла была посвящена
противно священным правилам.
При этих словах пьяный Гиппоникос, так сильно испугался, что почти
обезумел, но тем более усилился его гнев на милезианку, которую он начал
проклинать, как обольстительницу и губительницу.
- Делайте с ней, что вы хотите! - кричал он, - она заслуживает всего.
Лампон был обрадован гневом Гиппоникоса на Аспазию и сумел еще более
усилить этот гнев и страх Гиппоникоса перед ужасами обвинения и в конце
концов объявил, что те, которые могут обвинить Гиппоникоса, желают войти с
ним в тайные переговоры. Наконец Лампон спросил его, последует ли он на
приглашение, которое эти люди пришлют к нему.
Гиппоникос вздохнул с облегчением и заранее соглашался на все, чего
от него потребуют. Тогда между ним и Лампоном сейчас же был назначен час и
место переговоров.
Во время этого разговора Лампона с Гиппоникосом, Аспазия поспешно шла
по улицам Элевсина. Скоро она принуждена была замедлить шаги, попав в
толпу; ее нельзя было не заметить и не узнать и, действительно, она скоро
увидела себя предметом всеобщего внимания, которое привело ее в смущение и
беспокойство.
Собравшаяся в Элевсине толпа была в высшей степени возбуждена против
Аспазии ее врагами. Слух о ее неправильном посвящении был распространен в
народе, кроме того, находились люди, которые громко осмеливались говорить,
что Аспазия была прежде гетерой в Милете и Мегаре, что из последнего места
ее прогнали со стыдом и что вследствие ее прошлого, ее посвящение -
святотатство.
Как всегда бывает в таких случаях, всевозможные сказки переходили из
уст в уста и все увеличивали негодование толпы, через которую поспешно
пробиралась супруга Перикла. Толпа была настроена таким образом, что не
было недостатка в оскорбительных замечаниях, раздававшихся вслед
милезианке - замечаниях, которые она могла слышать:
- Что нового в Афинах?
- Только то, что женщины начали там носить мечи и щиты, а мужчины
взялись за женские работы.
- Да, нельзя отрицать, что афинянами управляет женщина.
- Ты говоришь об Афине Палладе?
- Нет, об одной милезианской гетере. Говорят, что Перикл в скором
времени выставит на Акрополе ее изображение.
- Бедный Перикл! Он никогда не мог устоять против женщин, ведь он был
даже возлюбленным старой Эльпиники. Всем известно, что она пленила его
своими устаревшими прелестями...
- Эта та самая милезианка, которую он несколько лет тому назад возил
в Малую Азию?
- Конечно.
- Но как могло ему придти в голову привезти эту женщину в суровый
Пелопонес, где она должна чувствовать себя чужой?
- Да, говорят, что ей уже показались очень неприятными комары в Элиде
и я уверен, что элевсинские мухи понравятся ей еще менее.
- Да, конечно, ей, кажется, очень не нравится их жужжание.
- Да, этим птичкам, из гнезда Папии, которые проводят детство на
пурпурных подушках, этим ионийкам с влажными глазами и мягкими руками, как
будто не имеющими костей, им нечего делать в воинственной Олимпии или в
суровом Элевсине.
Такие и тому подобные замечания раздавались вокруг Аспазии во все
увеличивающейся толпе. Наконец, Аспазия решилась. Она сбросила с головы
покрывало, так что лицо ее осталось совершенно открытым, ее спокойный
взгляд оглядел окружающую толпу, затем губы ее открылись и она заговорила,
обращаясь к окружавшему ее, изумленному народу:
- Несколько лет тому назад, я, беззащитная женщина, стояла на улицах
Мегары, окруженная толпой, безвинно позоримая, безвинно преследуемая
взглядами и словами, на меня глядели глазами, сверкавшими от ненависти,
меня окружал враждебный мне дорический народ, меня преследовали
незаслуженными оскорблениями, до меня дотрагивались дерзкие руки, так как
меня окружали грубые, дикие дорийцы - сегодня меня вновь окружает толпа на
улицах Элевсина, но я спокойно и самоуверенно поднимаю голову, так как,
мне кажется, окружающие меня, по большей части, афиняне. А вижу вокруг
себя не дорийцев, а ионийцев, у которых, я полагаю, самое ужасное орудие -
это смелый взгляд их глаз и необдуманное слово, всегда готовое сорваться с
острого языка.
Но к чему окружаете вы меня, зачем глядите на меня? Вы думаете, что
я, незванная, проникла в элевсинские таинства. Не будьте так мелки,
благородные афиняне и не возбуждайтесь слишком охотно знаками и словами
тех, которые ненавидят свет и любят мрак и которые выдают вам мрак за
свет. Афиняне! Не уважайте чересчур мрачных элевсинских богинь,
оставайтесь верными вашей родной Палладе, светлой богине истины и
достойной защитнице аттической страны и народа, образ которой, в ярком
