котором отражается образ выходящей из волн Галатеи. Дикий циклоп с ревом
протягивает к ней руки, но нимфа, смеясь, убегает от него.
Со своего каменного сидения Аспазия бросила взгляд к горам
Пелопонеса.
- Если бы было возможно, - сказала она, - выбросить из памяти все
мрачное, пережитое мною по ту сторону гор, то это возможно лишь в эту
минуту. Я мужественно вызываю тебя на борьбу, грубый Пелопонес!
- И я вместе с тобой! - вскричал Алкивиад, грозя кулаком Аргосским
горам.
- Мы все также! - смеясь, вскричали девушки.
В это мгновение взгляд Аспазии, повернувшись направо, упал на
мегарское судно. Оно казалось едва заметным в отдалении и, по-видимому, не
двигалось. Гордый, почти презрительный взгляд Аспазии быстро скользнул по
нему; в ее глазах сверкнуло нечто вроде самоуверенности, наполнявшей
сердце персидского царя, когда он сидел на этой скале.
По знаку Алкивиада раб принес сосуды с дорогим питьем и вскоре
раздался звон кубков, сопровождаемый веселым пением. Чудно звучала веселая
песня в морской тишине, повторяемая далеким эхом.
Воодушевляемые духом Диониса, разошлись девушки по усеянному
устрицами берегу и между камнями, поросшими густой травой. Временами они
тихо усаживались вокруг Алкивиада, рассказывавшего свои охотничьи
похождения: как он недавно на одном морском берегу поймал сразу большого
полипа и зайца, причем это случилось таким образом, что охотясь за
полипом, он выгнал его из воды на твердую землю; а он в свою очередь напал
на зайца, спрятавшегося в прибрежном мхе и в одно мгновение задушил его
своей сотней рук.
Между тем, Каллимах разговаривал с Аспазией. У Каллимаха были
странные отношения к прелестной супруге Перикла. Его соединяла с
Алкивиадом глубокая дружба и от последнего он узнал обо всем, что некогда
произошло между соперником Агоракрита и прелестной милезианкой и поэтому
привез из Коринфа в Афины предубеждение, почти негодование, против
Аспазии.
После резкой сцены, происшедшей между Алкаменесом и Аспазией в
Олимпии, о которой также знал Каллимах, он заключил со своим другом нечто
вроде мстительного союза против Аспазии. В Афинах он познакомился с
милезианкой и, увлеченный ее прелестью, наполовину забыл - но только
наполовину - мысль о мщении.
Аспазия сама навела разговор на Алкивиада и хвалила высокий полет его
воображения.
- Ты хорошо делаешь, - говорила она, - что дружишь с этим человеком
и, мне кажется, что вас соединяет известное сходство душ, потому что,
по-видимому, ты, так же, как и он, воодушевлен стремлением вывести
искусство на новый путь.
Далее Аспазия говорила, что Каллимах, соединяя искусство ваятеля с
искусством архитектора, доводит свои произведения до такого совершенства,
которое до него было невидано.
- Да, - сказал Каллимах, - меня уже давно занимает один вопрос,
который, по-видимому, очень легок и прост, в действительности же - ты
будешь смеяться, когда услышишь в чем дело - никак не удается мне. Мне
кажется, что искусство, идущее все вперед, требует для наших колонн более
богатых украшений. Ионическая форма - высшая форма, до которой мы дошли,
но мы довольствуемся ею уже целые столетия и, мне кажется, что было бы
пора перейти к чему-нибудь иному.
- Я видела в южных странах, - ответила Аспазия, - что для украшения
капителей пользуются формами, даваемыми нам листьями и цветами. Мы
нерешительны, как ты справедливо заметил, но отчего же не решишься ты на
то, что считаешь нужным?
- Поверишь ли ты мне, - отвечал Каллимах, - если я тебе скажу, что
мой ум уже несколько лет занят этим, я напридумывал сотни форм, но до сих
пор ни одна вполне не удовлетворила меня.
- К чему ты хочешь непременно придумывать из головы новые формы? -
спросила Аспазия, - природа - великая учительница. Архитектор, так же как
и скульптор, должен черпать из нее свое вдохновение. Смотри хорошенько и
ты встретишь то, чего ищешь.
В эту минуту разговор Каллимаха и Аспазии был прерван приближающимися
девушками, рассказывавшими, что они нашли в скрытом уголке на берегу моря
надгробный памятник, который желали показать Аспазии.
Аспазия и Каллимах последовали за девушками, которые привели их к
памятнику, спрятанному в прибрежных скалах и почти закрытому спускающимися
сверху акациями. Он состоял из простого небольшого камня с вырезанной на
нем короткой надписью.
На камне стояла прелестная корзинка, наполненная увядшими цветами и
венками.
Аспазия старалась прочесть надпись и только могла наполовину
разобрать имя. Акация над памятником так разрослась, что почти закрыла
надпись и корзинку, и живая зелень странно противоречила с печальными,
увядшими цветами, лежавшими в корзинке.
Аспазия и девушки выражали удивление, что нашли в таком месте
надгробный памятник, но Каллимах сказал:
- Происхождение этого памятника для меня - не тайна.
Когда же девушки с любопытством стали расспрашивать его, он отвечал:
- Тот, кто поставил этот памятник здесь, вместе с корзинкой, был мой
друг, и я один из немногих, которым он доверил его историю. Друг, о
котором я говорю, - продолжал он, - был прекрасный афинский юноша и его
профессией была разрисовка посуды и гробовых урн. В то время, как он был в
Коринфе, он встретил там прелестную девушку и воспылал к ней любовью, но,
вместе с тем, один молодой спартанец, также бывший в Коринфе с несколькими
приятелями, любил девушку и желал обладать ее. Силой и угрозами он сумел
склонить ее и уже готов был увезти ее из Коринфа, но афинянин,
возбужденный страшным негодованием, вызвал противника на бой и убил его.
После этого, чтобы спастись от мести друзей убитого, он, взяв с собой
любившую его девушку, потихоньку сел с ней в лодку и бежал в родные Афины.
Весело ехали влюбленные вдоль берега. Сердце юноши было полно
счастья, девушка сияла веселостью, красотой и молодостью. Кроме красоты и
молодости у нее была еще только корзинка, наполненная свежими цветами, с
которыми она всегда выходила на рынок в Коринфе и с которыми влюбленный
похитил ее.
В то время, как юноша весело поцеловал девушку в губы, корзинка с
цветами выскользнула у нее из рук. Девушка поспешно наклонилась, чтобы
снова схватить ее, но слишком далеко протянув руку, потеряла равновесие и
упала головой в море. С отчаянным восклицанием бросился юноша в волны.
Через некоторое время он успел схватить девушку и поплыл с ней к
ближайшему берегу. Там он с трудом поднялся, поддерживая ее левой рукой,
но ее глаза были закрыты, лицо бледно. Напрасно звал он ее, напрасно
говорил ей на ухо слова любви - он спас только труп.
Целый день неподвижно глядел он на бездушный труп, затем решился
похоронить ее. Он вырыл ей могилу на том самом месте, где вынес ее на
землю. Но что такое увидал он между скал? Корзинка с цветами была прибита
волнами к берегу. Он спустился вниз, тяжело вздыхая поднял корзинку и,
орошая ее слезами, поставил ее на могилу девушки.
Затем он отправился в Афины и скоро возвратился обратно, привезя с
собой этот простой памятник. Он поставил его над могилой дорогой
покойницы, а над ним корзинку с увядшими цветами.
Уединение этого места защищает памятник от нескромных взглядов и, как
вы видите, акация взяла на себя роль защитника, почти совершенно скрыв
собой и памятник, и корзинку с цветами.
Внимательно выслушали девушки рассказ Каллимаха, глубоко сожалея о
несчастной судьбе юной пары. Но Аспазия, помолчав немного, сказала:
- Как ни возбуждает участие твоя история, Каллимах, но я не могу
согласиться надолго остаться под печальным впечатлением, которое
производит этот памятник, для которого природа сделала гораздо больше, чем
искусство. Заметьте, как красиво разрослась эта акация, как изящно
оттеняет она эту красивую белую корзинку с цветами. Глядя на этот
памятник, невольно приходит в голову, что природа, играя, достигает того,
что стоило бы громадных усилий художникам.
Каллимах ничего не отвечал, но одна мысль, как молния, мелькнула у
него в голове. Некоторое время он молча глядел на обвитую цветами
корзинку, затем вскричал, обращаясь к милезианке:
- Действительно, Аспазия, эта увитая цветами корзинка принадлежит к
числу тех образов, которые, как ты справедливо заметила, художник должен
уметь замечать, если желает чему-нибудь научиться.
- И если, может быть, - смеясь прибавила Аспазия, - он может найти в
них то, чего уже давно напрасно искал.
С воодушевлением заговорил Каллимах о том, что наполняло его душу, но
в то время, как он объяснял милезианке, зародившуюся в нем идею новых
украшений колонн, которой действительно было суждено победоносно выступить
в мире прекрасного и навсегда соединить свою славу с именем Каллимаха,
молодые девушки разошлись в разные стороны, отыскивая цветы, которыми
хотели украсить могилу юной коринфянки. Скоро они снова весело собрались
на берегу, похожие на морских нимф, среди которых Алкивиад играл роль
тритона. Но, мало-помалу, сдержанность и скромность, оставшейся на
пустынном выступе берега, Коры, начали производить на веселого юношу более
сильное впечатление, чем веселость ее подруг.
Это внимание Алкивиада к задумчивой Коре заметила прелестная Зимайта
без малейшей ревности, так как и в этом отношении, она была совершенным
подобием своей наставницы и в ее гордой душе не было места такой низкой
страсти, как ревность. Она также казалась способной только на такую
любовь, которая ничем не угрожает душевному спокойствию. К тому же
пастушеская девушка была соперницей, недостойной внимания блестящего перла
школы Аспазии.
Весело наслаждалось все маленькое общество прогулкой и его веселости,
казалось, ничто в мире не могло расстроить, а, между тем, за их
беззаботной веселостью наблюдали издали враждебные взоры.
Когда мегарское судно прошло мимо лодки Алкивиада, экипаж этого судна
бросил испытующий взгляд на катающихся и когда те проехали мимо, один с
волнением поспешно сказал своим товарищам:
- Заметили ли вы афинянина, выехавшего кататься в море с юными
гетерами - это никто иной, как дерзкий похититель, Алкивиад, я его узнал -
я часто видал его в Афинах... и в числе девушек была Зимайта, похищенная
Зимайта.
- Как! - вскричали мегарцы. - Как, это тот самый дерзкий, который
похитил девушку из деревенского дома Псалмия и до сих пор еще не наказан
за свое похищение?
- Да, - отвечал первый, - он безнаказанно наслаждается плодами своего
похищения, так как стоит под сильным покровительством. Как вам известно,
все старания Псалмия его сограждан, требовавших у афинян выдачи девушки,
остались напрасны. Но не всегда этим собакам-афинянам, смеяться над
мегарскими законами, придет время доказать им, что они напрасно презирают
дорический город на своей границе. Теперь же, друзья, что касается
Зимайты, то мы должны сами вознаградить себя и случай, как нельзя более,
нам благоприятствует: на этой лодке, в обществе безбородого похитителя
девушки, за исключением нескольких гребцов, находятся только одни женщины,
нас же достаточно, чтобы отнять у них Зимайту и увезти ее с собой в
Мегару.
Это предложение понравилось мегарцам и, в то время, как они
советовались каким образом напасть на лодку, общество Алкивиада вышло в
маленькой бухте на берег.
Мегарцы заметили это издали.
- Тем лучше, - сказал их предводитель, - мы спрячем здесь у берега
наш корабль и станем преследовать нашу добычу на твердой земле.
