такие слова не должны раздаваться на эллинской почве, пока существует хоть
один итифалиец!
Сказав это, он бросился с толпой пьяных дерзких юношей на метрагирта,
схватил его и бросил в недалеко находившийся Баратронский овраг.
Между вакханками, окружавшими праздничное шествие, находились и
воспитанницы Аспазии. Как могли они, воспитанные для веселья, не
пользоваться им в те дни, когда разрываются все цепи, падают все преграды!
Аркадскую девушку, хотя она и сопротивлялась, также увлекли за собой
веселые подруги, прикрыв ей лицо маской вакханки.
Алкивиаду казалось большим счастьем то что Кора находилась в числе
вакханок. Конечно, по красоте она далеко уступала своим подругам, но она
была нелюбезна и ее чудная серьезность раздражала юношу, все сильнее
разжигая страсть. Из-за Коры он следовал за девушками Аспазии со своими
спутниками, неузнаваемый, благодаря маске сатира. Он надел эту маску с тем
намерением, чтобы отвлечь аркадийку от ее подруг или, если это не удастся,
силой овладеть ею и отвести в свой дом.
Шутя, вмешались сатиры в толпу вакханок. Алкивиад не отходил от Коры,
но она была серьезна. Вдруг, в одном уединенном месте, как нельзя более
благоприятствовавшем предприятию, из-за угла по знаку Алкивиада его
приятели бросились вместе с ним на девушку, чтобы под покровом наступивших
сумерек, силой увлечь девушку в сторону. Но в сердце Коры проснулось
мужество, с которым некогда она обратила в бегство нападавшего на нее
сатира. И как тогда в лесу она бросила в того головню, так и теперь
вырвала у одной из своих подруг горящий факел и сунула им прямо в лицо
нападавшему на нее Алкивиаду, отчего маска вспыхнула. Воспользовавшись
этим моментом, Кора с быстротой спасающейся лани бросилась бежать и вскоре
бесследно исчезла из глаз преследователей. Не останавливаясь, с сильно
бьющимся сердцем бежала она по улицам к дому Аспазии...
Тем же, чем была Кора в среде вакханок, был и молодой Манес, приемный
сын Перикла в толпе сатиров. Его также заставили надеть маску и против
воли последовать в толпу за Ксантиппом и Паралосом. Невеселым, страшным
казался окружавший его шум. Празднество вокруг принимало ужасающие
размеры, безумный Менон вел себя на Агоре так же без всякого стыда, как и
его собака.
Наконец, Манес сделался мишенью всеобщих насмешек, на которые, при
его характере, он не мог ответить.
- Берегитесь, - говорили некоторые вокруг него, - этот задумчивый
сатир подозрителен. Много раз на дионисовские празднества прокрадывались в
таких масках завистливые тени из подземного мира или сам Танатос, или
чума. Сорвите с него маску. Кто знает, какое ужасное лицо увидим мы под
ней?
Мысли юноши перемешались, голова у него болела. Он силой вырвался из
толпы и свернул в сторону.
Придя домой, он незаметно прокрался на террасу крыши, которая в эту
минуту была совершенно пуста. Там он опустился на маленькую каменную
скамейку, снял с лица маску сатира, положил ее около себя и задумался. Он
вырвался из веселой толпы Диониса не из-за отвращения к подобному шуму, а
от смущения, вызванного глубоким и могущественным чувством, овладевшим
всей его душой.
Долго сидел Манес, задумчиво глядя в землю, вдруг перед ним появилась
Аспазия.
Он с испугом вскочил.
Хозяйка дома молча поглядела на его огорченное лицо, затем ласково
заговорила.
- Отчего это, Манес, ты так упорно отказываешься от развлечений,
свойственных твоему возрасту? Неужели ты не чувствуешь ничего, что влечет
других наслаждаться прекрасной, короткой юностью?
Манес смущенно опустил глаза и ничего не ответил.
- Разве тебя что-нибудь огорчает? - спросила Аспазия. - Или ты
недоволен этим домом и предпочел бы жить среди других людей. Или, может
быть, ты втайне недоволен Периклом, что он вывез тебя из Самоса и воспитал
у себя в доме, как родного сына?
При этих словах Аспазии, юноша невольно вскочил с места и с жаром
стал возражать против подобного обвинения в неблагодарности, тогда как в
глазах показались слезы.
Аспазия продолжала допытываться причины его огорчения. Манес отвечал,
то легким вздохом, то яркой краской. Его руки дрожали, он скромно поднимал
ресницы, а когда делал это, то темные глаза имели трогательное выражение.
Юноша всегда был скромен, почти суров, тем не менее теперь в нем было
что-то мягкое, почти женственное. Аспазия глядела на него, как глядят на
что-то необычайно чудесное и загадочное.
С каждым мгновением Аспазия убеждалась в мысли, что тайное горе
гложет сердце юноши. Это не могла быть любовь, так как в кого мог
влюбиться этот юноша? Конечно, ни в кого, кроме юных девушек, живущих в
доме, но от них Манес всегда подвергался насмешкам и держался вдалеке.
Вдруг одна мысль мелькнула в голове Аспазии - мысль, которая в первую
минуту имела что-то почти забавное, но когда юноша поднял на нее свои
задумчивые глаза, то все смешное исчезло. Она была тронута чувством
сердечного сострадания. Она стала уговаривать его бросить недостойную
мужчины мечтательность и обратиться к веселью, свойственному юному
возрасту.
В то время, как Аспазия разговаривала таким образом с юношей, Кора
одиноко сидела в пустом перистиле дома. Возвратившись с празднества, она
тихо скрылась туда, сняв с себя маску вакханки.
Таким образом сидела она, погруженная в глубокие раздумья, когда
Перикл, случайно возвратившись в дом, проходил по перистилю. Он был
огорчен видом девушки, сидевшей одиноко и задумчиво рядом со снятой маской
вакханки.
Он подошел к Коре и спросил о причине такого раннего возвращения, без
подруг, с которыми она оставила дом.
Кора молчала. На коленях у нее лежал венок, надетый ею с костюмом
вакханки. Она бессознательно обрывала на нем цветы: вся земля вокруг нее
была покрыта оборванными листьями и цветами. Странное зрелище представляла
девушка в эту минуту. Поза, в которой она сидела, ее игра с венком,
серьезность ее бледного лица представляли такую противоположность с ее
костюмом вакханки, что ее вид вызывал почти улыбку.
Взглянув ей в лицо, Перикл сказал:
- Я не помню, чтобы когда-нибудь видел вакханку с таким печальным
лицом. Мне кажется, Кора, что ты охотно переменила бы тирс на пастушеский
посох - не так ли? Ты не чувствуешь себя счастливой в этом доме. Ты
скучаешь по своим родным лесам, стадам, черепахам.
Кора на мгновение подняла глаза на Перикл и поглядела на него еще
печальнее, чем прежде, но в то же время с откровенным, почти детским
выражением.
- Хочешь, чтобы мы отправили тебя домой? - спросил Перикл ласковым,
внушающим доверие тоном. - Говори прямо, дитя мое, и я сделаю все, чтобы
как можно скорее возвратить тебя твоей возлюбленной родине и твоему
истинному счастью. Хочешь ты оставить этот дом, Кора, говори?
Странное впечатление произвели эти слова на девушку. В первую минуту
как будто радость мелькнула в ее глазах, но вдруг, казалось, какая-то
мысль мелькнула у нее в голове. Она снова опустила глаза, побледнела,
слеза повисла у нее на ресницах.
- Говори, - сказал Перикл, - чего ты желаешь? Что не позволяет тебе
быть веселой в этом доме? Должно быть что-нибудь, чего тебе недостает?
Перикл сказал эти слова настойчивым тоном и, ожидая ответа, глядел
девушке прямо в лицо.
- Хочешь ты оставить этот дом, - повторил он.
Кора молча покачала головой.
- В таком случае твоя печаль беспричинна, - продолжал Перикл. - Это
нечто вроде болезни - ты должна бороться с ней, дитя мое. Не дозволяй ей
одержать над тобой победу. Мною также часто хочет овладеть дурное
расположение духа, но я борюсь с ним. Жизнь должна быть весела и ясна, так
как иначе мы должны были бы завидовать мертвецам. Люди должны быть
счастливы и весело наслаждаться жизнью. К чему ты ищешь уединения? Разве
ты не хочешь быть веселой и счастливой?
Кора снова доверчиво подняла глаза на Перикла и нерешительно сказала:
- Я счастлива, когда одна.
- Удивительное дитя, - сказал Перикл.
Он задумчиво смотрел на Кору. Она не была хороша. Ее молодость не
возбуждала чувства, но между тем в этой молодости, в этом выражении лица,
в ее удивительной впечатлительности было что-то возбуждавшее симпатию в
благородной натуре.
Перикл нашел воплощение женской прелести и достоинств в Аспазии -
теперь женственная прелесть выступила перед ним в новом, неожиданном
образе. То, что он видел в Коре собственными глазами, было что-то отличное
от того, чем до сих пор он восхищался, что любил. Чувство возбуждаемое в
нем девушкой было также ново и странно, как и та, которая вызвала его.
Он положил руку на голову аркадийки, поручая ее покровительству
богов, и сказал:
- Не пойдем ли мы вместе к Аспазии?
Когда же от раба он узнал, что Аспазия поднялась на террасу крыши, он
дружески взял девушку за руку, чтобы отвести ее к хозяйке дома.
В то же самое мгновение, в которое Перикл в перистиле дома положил
руку на голову пастушки, рука Аспазии, оканчивавшей на террасе разговор с
Манесом, лежала на голове задумчивого юноши. Эта рука почти с материнской
нежностью прикоснулась к его темным кудрям. Взгляд с теплым выражением
остановился на лице юноши, тем не менее ясная непринужденность сверкала в
ее смелом взгляде. Она со спокойной улыбкой приветствовала Перикла, когда
он подошел к ней с девушкой.
- Я привел к тебе печальную Кору, - сказал Перикл Аспазии, - она, мне
кажется, не менее, чем Манес нуждается в дружеском утешении.
При своем приближении Перикл заметил взгляд, который бросила Аспазия
на юношу. Следуя его легкому знаку, Аспазия отошла с ним в отдаленный край
террасы, где между цветами была поставлена скамья. Здесь Аспазия передала
Периклу свой разговор с Манесом, а он свой - с аркадской девушкой. Наконец
Перикл сказал:
- Ты пустила в ход ласковый взгляд, чтобы рассеять печаль юноши.
- И это наводит тебя на мысль, что он может быть мне нравится? -
спросила Аспазия. - Нет, - продолжала она, так как Перикл молчал, - я не
люблю его - он почти урод, его плоское лицо почти оскорбляет мой
эстетический взгляд, но мимолетное участие, я сама не знаю какого рода,
наполнило мое сердце. Это было, может быть, сострадание.
- Знаешь ли ты, что такое любовь и что нет? - спросил Перикл.
- Что такое любовь! - смеясь вскричала Аспазия. - Неужели и ты
начнешь мучить меня этим глупым вопросом. Любовь это нечто, чего нельзя
отвратить, когда оно приходит и нельзя удержать, когда уходит.
- А более ты ничего не можешь о ней сказать? - спросил Перикл.
- Ничего, кроме того, что я уже часто говорила, - возразила Аспазия.
- Любовь - чувство, которое близко к тирании, так как желает сделать из
любимого существа послушное орудие в своих руках. Она должна уметь
подавлять это стремление к господству, она должна быть свободным союзом
свободных сердец.
Как часто ты повторяла мне это, - сказал Перикл, - и это всегда
казалось мне неоспоримым, когда я рассуждаю об этом хладнокровно, я и
теперь также убежден в этом, как в тот день, когда мы сами свободно
заключили этот подобный свободный союз. Любовь ~~должна~~ отказаться от
тиранического стремления уничтожить свободу любимого существа, но мы вовсе
еще не разрешили вопрос, ~~может ли~~ любовь сделать это, в состоянии ли
она победоносно бороться с этим стремлением к порабощению?
- Она способна на это, - отвечала Аспазия, - так как должна быть
способна.
- Ты говоришь, что любовь нельзя удержать когда она уходит, -
продолжал Перикл, немного подумав. - Что будет с нами, Аспазия, когда ее
