все Афины. Ясная мудрость не изменила ему и помогла избежать участи
Перикла. Он ничем не дорожил, но в тоже время не давал серьезной стороне
жизни овладеть собой.
Чума пощадила также и Сократа, хотя он не оставлял город, бесстрашно
бродя по улицам Афин, не избегая людей, и повсюду, где только мог,
оказывая помощь.
Между тем, юный Алкивиад ввел дочь Гиппоникоса, Гиппарету, супругой в
свой дом. Он презирал заразу, хотя видел, что божественный гнев не щадил
итифалийцев. Чума отняла у него его лучшего друга, сына Пирилампа, юного
Демоса.
Когда Перикл выступил из гавани со своим флотом, Алкивиад сопровождал
его. Чума несколько ослабела, но лишь настолько, чтобы заставить подумать
о самом необходимом. Когда вследствие начавшейся войны понадобились
вооруженные силы, то оказалось, что чума сильно уменьшила количество
людей, способных носить оружие.
Так же, как во флоте, так и в войне под Потидайей успех и на этот раз
сопровождал Перикла, но его успех не имел значения, так как борьба партий
охватила всю Элладу и рознь, уничтожавшаяся в одном месте, вспыхивала в
другом. Сегодняшние друзья делались завтрашними врагами, союзники
поминутно менялись, то что выигрывалось в одном пункте, проигрывалось в
другом. Великая эллинская война разделилась на мелкие отдельные схватки.
Известие, что афинский народ вступил в переговоры со Спартой,
заставило Перикла ускорить свое возвращение. Он хотел ободрить афинян,
рассчитывал удержать их от постыдных условий, но афинский народ,
потрясенный ударами судьбы, был настроен теперь более благоприятно для
тайных планов демагогов и Диопита.
Жрец Эрехтея заболел чумой и снова поправился. С этого времени его
дикое фантастическое усердие усилилось. В своем спасении от смертельной
опасности он видел божественное указание.
Однажды на Агоре стояла кучка людей и внимательно слушала стоявшего
среди них, так как афиняне снова стали собираться, хотя еще незадолго до
этого бегали друг от друга, как от самой чумы.
Человек, ораторствовавший в описанном нами кружке, говорил не только
против демагогов и с жаром заступался за Перикла, но и смело говорил
против суеверия, жертвой которого сделался афинский народ.
Так как в числе слушателей было много приверженцев Диопита и Клеона,
то поднялся сильный спор, кончившийся тем, что на свободного оратора
напали его противники.
В эту минуту мимо шел жрец Эрехтея, сопровождаемый довольно большим
числом приверженцев и друзей. Когда он услышал, что хвалят Перикла и
осуждают суеверие, черты его лица помрачнели, угрожающее вытянулись.
Несколько мгновений он стоял, подняв глаза вверх, как бы ожидая совета
свыше, затем заговорил, обращаясь к народу.
- Знайте афиняне, что в эту ночь боги послали мне сон и теперь
вовремя привели меня сюда. В Афинах долгие годы совершались преступления
за преступлениями. Софисты и отрицатели богов обошли вас, гетеры овладели
вами. Храмы и божественные изображения воздвигались не во славу богов, а
для поощрения расточительности, из простого тщеславия, на пагубу
благочестия отцов. То, что вы теперь переносите, послано вам в наказание
за расточительность, за отрицание богов. Не в первый раз божественный гнев
поражает эллинов. Вы знаете каким образом в древние времена смягчали их
гнев, вы знаете, что часто боги умиротворялись только высшей из всех
жертв, человеческой жертвой. Схватите этого богоотступника! Его жизнь за
дерзкое отрицание богов должна быть отнята. Это преступник, которого
ожидает неизбежная смерть от руки палача, он должен быть по древнему
обычаю принесен в очистительную жертву богам, должен быть с музыкой и
пением проведен по всему городу, затем сожжен и пепел его развеян по
ветру.
Во время речи жреца народ прибывал. Среди слушателей был и Памфил.
Когда он услышал, что желают предать смерти друга и защитника Перикла, то
сейчас же выразил свое согласие.
- На берегу Элиса, - сказал он, - день и ночь горят костры, на
которых сжигают погибших от чумы там найдется место и для этого
преступника.
Говоря таким образом, он первый схватил обвиняемого и хотел повлечь
его за собой, но в это время по Агоре проходил Перикл. Он услышал шум и
приблизился узнать о причине.
Из громких криков толпы он узнал, что готовятся принести в жертву
богам богоненавистника Мегилла. В то же мгновение Перикл бросился в толпу,
но навстречу ему выступил Диопит.
Два врага, столько времени боровшиеся за обладание Афинами, в первый
раз встретились лицом к лицу.
- Назад, Перикл! - вскричал жрец Эрехтея. - Или ты хочешь и на этот
раз отнять у богов то, что им принадлежит по праву, чего они повелительно
требуют! Неужели ты хочешь воспретить афинянам принести искупительную
жертву и, наконец, спастись из беды, в которую поверг их никто другой, как
ты сам? Неужели ты не видишь до чего довело твое ослепление некогда
благословенный богами народ? По твоей милости он забыл древние
благочестивые обычаи, стал стремиться к богатству и тщеславному блеску, к
ложному свету и даже слушал сейчас речь богоотступника.
- А ты, Диопит, - с серьезной и спокойной решимостью возразил Перикл,
- куда думаешь ты вести афинян? К фанатическому убийству граждан? К
возобновлению грубых, бесчеловечных обычаев, от которых уже много столетий
с ужасом отвернулся ясный эллинский дух?
- Благодари богов, о Перикл, - вскричал Диопит, - что они дали нам в
руки этого человека! Благодари богов, что на этот раз они хотят
довольствоваться его кровью, так как, если бы они стали требовать от нас
настоящего виновного, самого виновного из всего афинского народа, знаешь
ли ты кого схватили бы мы и должны были бы предать пламени? Как некогда
прорицатель Терезий хвастливого Эдипа, так должны были бы мы схватить
тебя, Алкмеонид, так как ты - преступник, ты - виновник божественного
гнева, старое проклятие тяготеет над твоим родом. Через тебя и через твоих
друзей и товарищей, Афины сделались безбожными, через тебя вспыхнула у нас
война. И самый ужасный божественный бич, чума, может быть вполне
умилостивлена только твоей кровью.
- Если это так, как ты говоришь, - спокойно возразил Перикл, - то
отпустите этого человека и принесите в жертву того, кого вы считаете
наиболее виновным.
С этими словами он освободил из рук Памфила приговоренного к смерти.
С довольной гримасой выпустил последний свою прежнюю жертву и, не
колеблясь, наложил руку на ненавистного предававшегося ему в руки
стратега.
- Чего вы колеблетесь? - продолжал Перикл, обращаясь к смущенным
афинянам. - Или вы думаете, что я предложил вам себя, только ожидая от вас
пощады? Поверьте, афиняне, мне все равно пощадите вы меня или предадите
смерти. Я думал вести Афины к счастью, к славе, к блеску, к свету истины и
свободе, а теперь вижу, что какие-то тайные силы снова влекут нас обратно
к мраку и суеверию. Не только снаружи Элладу окружают несчастья, но и
внутри нас самих мрачные силы одерживают победу над светлыми. Я благодарю
богов, что не переживу блеска и славы моей родины - убейте меня!
Молча и неподвижно продолжали стоять афиняне. Памфил начал терять
терпение. Тогда вышел из толпы один человек и сделал вид, что хочет идти
прочь, говоря:
- Если вы хотите убить Перикла, то делайте это без меня - я не хочу
этого видеть. Во Фракии, когда я был тяжело ранен и когда все остальные,
побежденные перевесом нападающих, хотели оставить меня во власти врагов,
он на собственных руках вынес меня.
- И я тоже ухожу! - вскричал другой. - Он помиловал меня в самосской
войне, когда все другие враждебные мне стратеги за ничтожный проступок
приговорили меня к смерти.
- Я также не хочу иметь ничего общего с этим делом, - сказал третий,
- Перикл также помог мне, когда я не мог найти справедливости во всех
Афинах.
- И мне! И мне тоже! - раздалось из толпы.
- Добровольно Перикл не сделал зла ни одному из афинян! - раздалось
со всех сторон, тогда как Памфил крепко держал свою жертву, которая
угрожала ускользнуть из его рук.
- Оставь Перикла, Памфил! - раздались сначала отдельные голоса.
Затем к ним присоединялось все больше и больше и, наконец, стал
слышен один общий крик:
- Оставь Перикла, Памфил!
Этому человеку, даже в свои худшие минуты, афиняне не могли сделать
зла.
- Ты еще раз победил! - вскричал Диопит, освобождая Перикла. - Но это
было, может быть, последнее твое торжество. Я на твою голову обрушу вину,
если боги не умилостивятся и будут продолжать преследовать нас своим
бичом.
Вскоре после этого события, оба сына Перикла, Паралос и Ксантипп,
пали жертвой чумы. Жрец Эрехтея с удовольствием указывал на это видимое
божественное проклятие, наконец пресекшее род Алкмеонидов.
Сила чумы снова увеличилась. Диопит и его приверженцы постоянно
указывали на выпущенную искупительную жертву и на Перикла. Афиняне были
возбуждены более, чем когда-нибудь. Великий человек, после стольких
несчастий, разразившихся над его головой, потрясенный смертью сыновей, с
мрачным равнодушием предоставил дела их течению. Для врагов наступила
минута действовать.
Предложение лишить Перикла должности стратега и всех других
должностей по управлению, возложенных на него афинянами, было принято в
народном собрании. После десятков лет славного правления, Перикл-Олимпиец
должен был снова сделаться простым афинским гражданином. Неужели же Диопит
должен был окончательно победить?
Выступайте вперед мужи, бравшие на себя предводительство народом,
Клеон, Лизикл, Памфил, советники и ораторы на Пниксе! Становитесь во главе
войска и флота! Берите в руки бразды правления, вырванные вами из рук
властолюбивого Перикла!
И действительно, на Агоре ораторствовал Памфил, среди громадной толпы
народа, восхваляя своего друга, Клеона, его мужество, его способности и
предлагал отдать в его руки бразды правления.
После долгих и горячих споров, из толпы вдруг вышел человек, бедно
одетый, со странным, полудиким видом и начал с жаром говорить народу.
- Сограждане! - кричал он. - Мы сменили Перикла - мы, афинские
граждане! И это было хорошо. Хорошо, так как доказали, что у нас в Афинах
еще есть народное правление - и в этом отношении, повторяю я, это хорошо,
в остальных же смешно и странно. Это значит, в некотором роде, обрубить
себе ногу в ту минуту, когда нужно принимать участие в беге на олимпийских
играх...
- Негодяй! - перебил его человек из подонков общества. - Замолчишь ли
ты?
- Нет, не замолчу, - возразил первый. - Я афинский гражданин, так же,
как и всякий другой, и не боюсь никого. Я торговец из Галимоса, некогда
торговал лентами и знал лучшие дни. Но с тех пор, как у меня умерли от
чумы жена и дети и я сам только с трудом вырвался из кучи трупов, я бросил
все и занялся в городе переноской трупов. Я помогаю переносить умерших от
чумы из домов на костры.
При этих словах все с ужасом попятились, боясь прикосновения к
зараженному.
Бывший торговец лентами из Галимоса, не обратил на это никакого
внимания и продолжал:
- Я считаю себя человеком опытным в политических делах. Пятнадцать
лет тому назад, я был на Пниксе в числе тех, которые решили постройку
Парфенона, которые дали согласие на плату жалованья судьям и на устройство
театральных представлений. Я всегда исполнял свой гражданский долг, всегда
заботился о благоденствии страны и теперь говорю вам, что пелопонесцы - не
овцы и не бараны, которых мог остричь торговец кожами Клеон. Если оба сына
