не будет! - заключил он в шутливом тоне.
- Поживем - увидим! - невесело отозвался Звонарев.
По началу русско-японской войны он знал истинную цену таким
бодряческим прогнозам и даже официальным првительственным разъяснениям.
Поздно вечером, на даче, когда дети уже уснули, Катя тоже заговорила
о войне.
- Мне, пожалуй, надо съездить к Ване, - сказала она. - Вдруг да
действительно начнется... Я с ума сойду без него.
- Ехать туда - безумие, - заметил Звонарев. - С кем останутся дети?
- Варя присмотрит.
- Но Варя-то еще в тюрьме, - вырвалось с горечью у Сергея
Владимировича. - Завтра суббота. Все судейские крючки разъедутся на дачи,
и никто из них не вспомнит о Варе до понедельника.
- Ах, боже мой, как все складывается ужасно! - воскликнула Катя. -
Вдруг я не увижу моего Ваню!
Чувствуя, что с ней сейчас вот-вот начнется истерика, Звонарев строго
сказал:
- Не один Ваня в армии. Уж если вспыхнет война, то и мне придется
идти на фронт.
- Тебя не возьмут... Ты работаешь на военном заводе, а вот Ваня уже в
армии, - всхлипнула Катя.
... Вечером 14 июля Звонарев вернулся в Питер. На Литейном проспекте
он увидел идущие в походном порядке батареи Первой артиллерийской бригады.
Судя по всему, они возвращались из лагерей на зимние квартиры. И это
теперь, в разгар лета! Было похоже на то, что лагерный сбор почему-то
прерван.
Звонарев купил газету в надежде разузнать последние новости, но
ничего экстраординарного и тревожного в газете не нашел. Немало удивило
его и то обстоятельство, что, несмотря на воскресный день и позднее время,
окна Главного артиллерийского управления, выходившие на Литейный проспект,
были ярко освещены. Очевидно, там происходило какое-то экстренное
совещание. Звонарев решил зайти в управление, но его не пустили, хотя
раньше он проходил сюда беспрепятственно. На этот раз от него потребовали
особый пропуск.
На заводе по случаю воскресенья никого не оказалось. Зато Выборгская
сторона кишела народом. То там, то здесь вспыхивали летучие митинги. Одни
ораторы, охваченные шовинистическим азартом, поносили на все лады Германию
и призывали верой и правдой служить царю и отечеству. Другие заявляли, что
народу не нужна война, и призывали к забастовкам, выдвигая политические
лозунги. Полиция относилась покровительственно к выступлениям шовинистов,
но как только начинали говорить рабочие ораторы, митинги сейчас же
разгонялись.
"Война, - подумал Звонарев. - Не сегодня-завтра начнется
мобилизация".
Не встретив никого из знакомых, Сергей Владимирович отправился к
себе, на Петербургскую сторону. Чувство тревоги за Варю разрасталось все
сильней.
Он погимал: достаточно было одного подозрения охранки, что Варя
принадлежит к партии социал-демократов, чтобы выслать ее за тридевять
земель от Петербурга. Главное, чтобы ее освободили сейчас, сегодня,
завтра... Пока не началась война. А что она начнется, Звонарев уже не
сомневался. "Зачем это новое испытание для России? Сколько горя, крови,
сколько сирот... И из-за чего?.." - с отчаянием думал инженер.
На следующее утро в газетах было объявлено о срочном отъезде из
России на французском броненосце президента Пуанкаре.
"Чего доброго, немцы подорвут в море этот броненосец вместе с
президентом!" - подумал с опаской Сергей Владимирович. Случись такое, и
французы, конечно, тотчас начнут военные действия.
На заводе от Тихменева Звонарев узнал, что Германия уже начала
мобилизацию своей армии.
- Наше правительство тоже в срочном порядке отозвало войска из
лагерей и готовится к мобилизации, - сказал Тихменев, сумрачно поглядывая
на Звонарева. - Так что пушки могут заговорить с минуты на минуту...
Помолчав, добавил:
- Начальник управления дал указание руководителям всех
подведомственных ему предприятий переводить производство на военные рельсы
и сугубо конфидециально сообщил о начале мобилизации в пограничных с
Австро-Венгрией округах, Киевском и Одесском.
- Почему же все это держится в секрете? - удивился Звонарев.
- Во избежании лишней паники, - ответил Тихменев. - И потом у нас в
России вообще принято держать народ в счастливом неведении. А вот немцы,
головой ручаюсь, наверняка знают, что происходит у нас. Фактически
мобилизация уже идет полным ходом и в Варшавском и в Виленском округах. В
качестве резерва мобилизуются Казанский и Московский. Что же до нашего
завода, то нам надлежит чуть ли не вдвое увеличить число рабочих.
- Из расчета, что добрую половину из них заберут в армию? - спросил
Звонарев.
- Нет, с тем чтобы резко увеличить производство, - объяснил Тихменев.
- Рабочих нашего завода брать в армию не будут, за исключением тех, кого
жандармы представят к мобилизации по политическим мотивам. Думаю, что и
ваша супруга будет выпущена теперь без всякого залога. Ее, как хирурга,
направят в какой-нибудь военный госпиталь.
"Дай-то бог!" - с тоской подумал Звонарев.
В конце дня Звонарев позвонил Добужинскому. Тот ответил в
исключительно любезном тоне:
- Ах, это вы, господин Звонарев? Здравствуйте, дорогой. Рад сообщить
вам, что ваша супруга освобождена сегодня в два часа пополудни. Санкция
прокурора и согласие министра внутренних дел. Залог, который вы внесли,
возвращен вашей половине при освобождении.
Звонарев почувсвовал, как от радостного волнения перехватило дыхание.
Повесив телефонную трубку на рычаг, он с минуту сидел в кресле, закрыв
глаза рукою.
"Варенька, милая, родная, наконец-то..."
Сунув чертежи, бумаги, распоряжения начальника завода, только что
принесенные секретарем для ознакомления, в верхний ящик стола и закрыв его
на ключ, Звонарев бегом спустился с лестницы. Взяв первого попавшегося
извозчика, поспешил домой.
Вари дома не оказалось. На письменном столе в его кабинете лежала
коротенькая записка:
"Родной! Была у Кати. Узнала, где она и дети. Выехала к ним. Жду.
Целую."
Почерк Вари. Казалось, весь кабинет был еще наполнен теплом ее
дыхания. Если утром, всего несколько часов назад, квартира выглядела
мрачной, неприветливой, сиротливой, то теперь, когда Варя побыла здесь,
все преобразилось, ожило, вернуло свою прежнюю прелесть. Забыв о том, что
он не ел с утра, Сергей Владимирович выбежал на улицу, окликнул извозчика
и отправился на Царскосельский вокзал.
Варя и Катя сидели на веранде за вечерним чаем. Тут же щебетали дети.
Надюшка стояла за спиной матери и, обхватив ее руками за плечи, прижавшись
щекой к ее голове, что-то говорила, ласковое и нежное, отчего лицо Вари
сияло улыбкой, той, которая озаряет лица счастливых, растроганных дочерней
любовью матерей.
- Варенька, - тихо позвал Звонарев.
Он видел, как дрогнули Варины ресницы, широко распахнулись любимые
глаза, и Варя, протянув вперед руки, стремительно кинулась ему навстречу.
Забыв все на свете, он целовал ее мокрые от слез сияющие глаза, пушистые,
еще не просохшие от мытья волосы, улыбающиеся, ищущие его губы.
- Если бы ты знала, Варенька, как было страшно, как холодно без тебя!
- потеряв голос от волнения и счастья, прошептал Звонарев.
Ранним утром Звонарева разбудил легкий стук в окно. Стараясь не
тревожить Варю, он осторожно приподнял голову и облокотился на подушку.
Сквозь легкие тюлевые занавески увидел нежное утреннее небо и густую
зелень шиповника, на котором рдели не успевшие еще осыпаться цветы. Стук
повторился. Звонарев провел похолодевшими пальцами по лицу, как бы отгоняя
поднявшееся в душе чувство нестерпимой тоски.
"Кто это, - мелькнула было мысль, - охранка?" Но тут же успокоила
другая: "Жандармы не привыкли стучать так тихо".
Поднявшись с кровати, Звонарев подошел к окну и увидел в предутренних
сумерках бледное лицо Блохина.
- Я к вам, Сергей Владимирович, - говорил Блохин, сидя на кухне, куда
привел его Звонарев. - Не обессудьте, что так рано. Дошел до дачи - никого
не встретил. Самое удобное времечко.
И Блохин рассказал, что на днях, а скорей всего завтра, будет общая
мобилизация и что ему, Блохину, не миновать этой напасти. У начальства
давно заготовлены списки нежелательных для администрации лиц. Товарищи
доподлинно узнали, что и он состоит в этих списках. А кому хочется
пропадать? У него трое ребят, их надо до ума довести.
- Вспомнил я про моего боевого командира Бориса Дмитриевича Борейко,
- ведь всю артурскую осаду вместях прошли, в плену вместях были, горюшка
немало хлебнули, - и подумал: неплохо бы было и сейчас, если уж придется
воевать, то податься к нему. Был я, если Сергей Владимирович помнит,
неплохим артиллеристом. Думаю, примет меня.
Звонарев, понурившись, слушал собеседника. Чувство тоски и ожидания
какого-то неизбежного несчастья все эти дни не покидало его. Казалось, что
вот сецчас, или минутой позже, или завтра, но неотвратимо должно рухнуть
все, чем он жил последние годы, что было его счастьем: Варя, дети, дом,
семья. Война... Он знал, что она будет, но надеялся, что она обойдет
стороной, не разрушит его жизни, не лишит его близких и любимых, не
отнимет тепла Вариных рук. Но вот она уже постучалась к нему в окно.
Завтра уйдет Филя, а послезавтра, может быть, и он...
- Что ж! - сказал он, подняв на Блохина уставшие, сразу будто
выцветшие глаза. - Ты не тревожься. Я все сделаю. Ты прав. Если воевать,
то уж лучше рядом со своими. И о Шуре не волнуйся - поможем. - Тихо
добавил: - Конечно, пока я здесь...
- Спасибо, Сергей Владимирович. Я, по правде сказать, другого и не
ожидал от вас услышать. Еще раз, спасибо. А что касается Шуры с ребятами,
то ничего не надо. Я их в деревню отправлю, к теще. Им там будет легче
около земли. Да и мать сиарая уже стала.
Дверь тихо отворилась, и в кухню вошла Варя, завязывая на ходу полы
синего халатика. Не удивившись внезапному приезду Блохина, молча протянула
ему руку, села на табурет к столу. Она поправила тугой узел волос и,
посмотрев на притихших Блохина и мужа, улыбнулась.
- А мне что-нибудь скажешь, Филипп Иванович? - спросила она, будто
продолжая прерванный разговор.
- Вот женщина! - восхищенно крякнул Блохин. - Сколько живу на свете -
такой не видывал!
И оттого, что слова эти были сказаны с такой искренностью и теплотой,
с такой непосредственностью и удалью, Звонарев от души рассмеялся, а Варя
порозовела от удовольствия.
- Может, я нескладно сказал, только это истинная правда. Гляжу на
вас, Варвара Васильевна, и не перестаю удивляться. Ничем вас бог не
обидел: ни красотой, ни умом, ни характером. Вот сейчас пришла, ничего не
спросила, а вроде все поняла.
- А разве трудно догадаться? Вон вы какие сидите, носы повесили...
Она провела рукой по густым волосам мужа, словно причесала их. И
Блохин увидел, как потеплели, медленно наливаясь синим светом, глаза
Звонарева. И по тому, как бережно и нежно взял он Варину руку, поцеловал и
оставил в своих больших ладонях, понял, что любит, ох как любит Сергей
Владимирович свою Вареньку.
- А вам, Варвара Васильевна, - тихо вымолвил Блохин, боясь спугнуть
тот внутренний горячий свет, что нежно теплился в глазах Звонарева, -
велено передать поклоны, поздравить со свободой и строго-настрого наказано
сидеть тихо и смирно. Время сейчас сами знаете какое. А на той неделе, в
пятницу, сходите на Ново-Спасский переулок, что на Выборгской, к портнихе
Девяткиной. Она, говорят, здорово шьет вашей сестре платье. Там уж
узнаете, что делать дальше.
Проводив мужа в Петербург, Варя вышла в сад. Бросила одеяло на траву
