приказаний.
С того места, где обосновались Тихменев и Звонарев, было прекрасно
видно все, что происходило около шатра. Тихменев вполголоса называл имена
князей, министров и иностранных послов, толпившихся позади царской семьи и
французского президента.
Звонарев перевел свой взгляд на великого князя Николая Николаевича.
Он видел его и раньше, но теперь обратил внимание на его высокую фигуру.
Бросались в глаза непомерно длинные ноги, над которыми возвышалось
короткое туловище и совсем маленькая для его роста и уже сильно седая
голова. Лицо великого князя было красивое, с тонкими чертами и волевым
ртом.
- Ругатель отменный, - тихо комментировал Тихменев, глазами указывая
на великого князя. - Перед стороем кроет площадной бранью даже офицеров.
- Как же это терпят?
- А вы знаете правило: на проституток да на великих князей не
обижаются. Ха-ха-ха! - довольный своей остротой, Тихменев тихо засмеялся.
- Но вместе с тем должен вам заметить, что это, пожалуй, единственный
человек, кто по-серьезному думает о нашей гвардии. По его настоянию
командирами гвардейских дивизий и полков назначались армейские офицеры и
генералы, отличившиеся в Маньчжурии. Он перевел из армии много армейских
офицеров, Георгиевских кавалеров. Князь не смотрел на то, были они знатны
или бедны. Армейские офицеры получали специальные добавки к жалованию "на
представительство", что давало им возможность служить в дорогих по своему
образу жизни гвардейских полках. Это вызвало неудовольствие некоторых
знатных и титулованных гвардейцев. Ну что ж, им же хуже. Князь перевел их
в захудалые полки. Служите, мол, во славу царя и отечества...
Князь, стремившийся "обрусить" высший командный состав армии,
пользовался расположением большинства офицеров, как ярый противник немцев.
При дворе он считался главою русской партии. Его жена, черногорская
принцесса, открыто выражала свою ненависть к "немке", как при дворе
называли Александру Федоровну, так и не научившуюся понимать русскую речь
и тем более говорить по-русски.
Зато к французам великий князь явно благоволил и даже раболепствовал
перед ними, будучи одним из акционеров крупнейшего военного концерна
Франции - компании Шнейдера-Крезо. Акции приносили ему хорошие доходы.
Французы прекрасно это знали и не стеснялись диктовать нужные им
распоряжения, каасющиеся русской армии.
Обо всем этом вспомнил Звонарев, наблюдая, как почтительно склонился
перед царем и Пуанкаре великий князь в ожидании их распоряжений.
До слуха Звонарева то и дело долетали пересуды публики по поводу
приезда Пуанкаре и событий последних дней. Рассказывали, что Пуанкаре
првез в подарок Александре Федоровне гобелен с портретом Марии-Антуанетты,
казненной во времена французской революции 1793 года. Этот подарок
произвел на суеверную Александру Федоровну тяжелое впечатление. Она
увидела в этом знамение - уготованную ей свыше участь французской
королевы.
- Пуанкаре допустил бестактность. У нас только и говорят о покушении
на царствующую фамилию. Революция является пугалом для двора, и вдруг
такое напоминание о французской революции и казни королевы! В доме
повешенного не принято говорить о веревке, - рассказывал шепотом Тихменев
Звонареву.
Кто-то заговорил о возможности внезапного начала войны между Россией
и Германией.
- Чепуха! - раздалось протестующе. - Россия и Германия связаны более
чем вековой дружбой. Со времен Наполеона мы всегда были рядом. Личный
представитель кайзера при Николае граф Шлобитен утверждает, что о войне не
может быть и речи.
Шлобитен стоял в свите царя и, как обычно, был весел и остроумен. Он
высокомерно и насмешливо поглядывал на французских офицеров,
группировавшихся вокруг французского посла Палеолога и военного атташе
маркиза де ля Гиш. Французы были сдержаны, немногословны, что
истолковывалось любопытными наблюдателями как плохой признак.
Около юных царевен грудились молодые князья и свитские офицеры. Они о
чем-то оживленно разговаривали. Царевны прыскали от смеха и зажимали рты
кружевными платочками. Рядом с сестрами на стульчике сидел бледный и худой
наследник. За его спиной стоял широкоплечий казак Деревянко, исполнявший
обязанности няньки. Он строго следил, чтобы царевич не вставал со стула.
Невдалеке от наследника в кругу генералов оживленно жестикулировал великий
князь Сергей Михайлович - августейший генерал-инспектор артиллерии.
- Главнейший и, к несчастью, несокрушимый враг русской артиллерии, -
отрекомендовал его Тихменев Звонареву. - В артиллерии он ничего не
смыслит, и почти все его распоряжения - прямое свидетельство скудоумия и
самодурства. Диву даешься, как наш Кузьмин-Караваев уживается с ним и
умеет обезвредить глупые, а то и просто вредные приказы. Беда еще и в том,
что "августейший инспектор" идет на поводу у французской фирмы
Шнейдера-Крезо. Французы хотели навязать нам перевооружение всей легкой
артиллерии своими пушками, которые куда хуже наших. Хорошо, министр
финансов запротестовал: нет денег, и все! Только благодаря этому
перевооружение не состоялось. И все же эти бестии французы не разрешили
нам закупить пушки у Круппа, который предлагал нам тысячу отличнейших
гаубиц и тяжелых орудий с полным боевым комплектом.
- В данном случае можно было бы и не согласиться с французами, -
заметил Звонарев.
Тихменев усмехнулся:
- Попробуйте не согласиться, если они дали взятку августейшему идиоту
Сергею Михайловичу и он забраковал крупповские пушки после испытаний.
В ожидании, пока объединенный оркестр всех гвардейских полков
перестроится, царь и Пуанкаре тихо беседовали. Невысокого роста,
невзрачного вида, царь, в лихо сбитой набекрень фуражке, слушал
президента, чуть наклонив голову в его сторону. Кряжистый, начинающий
полнеть Пуанкаре, с грубоватым, загоревшим крестьянским лицом и
вздыбившейся бородкой, держался с почтительностью гостя, который задался
целью во что бы то ни стало расположить к себе сердце гостеприимного
хозяина. Оба улыбались, поддакивая друг другу, и, видимо, были довольны
беседой.
Наконец оркестр перестроился. На дирижерский пульт поднялся
седовласый невысокого роста мужчина - главный дирижер императорского
Мариинского оперного театра. Окинув взглядом свое музыкальное воинство, он
церемонно поклонился монарху.
Началась вечерняя перекличка в полках. По иерархической лестнице
рапорты поднимались все выше и выше. Командиры полков рапортовали
командиру гвардейского корпуса, тот, в свою очередь, отдал рапорт великому
князю, а князь на безукоризненном французском языке доложил о результатах
переклички Пуанкаре.
Долгая, довольно скучная процедура. Когда она в конце концов
завершилась, раздалась долгожданная команда:
- На молитву, шапки долой!
Солдаты, офицеры и публика обнажили головы. Обычно после этого
солдаты пели хором молитвы "Отче наш" и "Спаси, господи, люди твоя", но
сегодня, вопреки установленному ритуалу, сводный оркестр заиграл тягучий и
нудный хорал "Коль славен господь во Сионе". Все стояли навытяжку,
молчаливые, с постными лицами, изредка крестясь. Прошло добрых десять
минут, прежде чем оркестр кончил хорал, и все вздохнули свободнее,
зашевелились. Затем артист Александринского императорского театра, одетый
в солдатскую форму Преображенского полка, по-актерски выразительно и
набожно прочитал молитвы "Отче наш" и "Спаси, господи, люди твоя".
И вот наконец великий князь скомандовал:
- Накройсь! Слушай на караул!
Сводный оркестр заиграл "Марсельезу". Огненная мелодия французского
гимна будто встряхнула всех. В ней было что-то от свежего порывистого
ветра, грозовое, могучее, зовущее. Звонареву невольно вспомнилось, как
несколько дней назад большая толпа бастующих рабочих дружно и
воодушевленно пела "Рабочую марсельезу", а полиция и казаки безуспешно
пытались прекратить это поднимающее на борьбу пение. Смолкая в одном
месте, песня вдруг, как пламя пожара, подхваченное вихрем, снова
взвивалась над толпой в другом, еще настойчивее и упорнее.
Сейчас, вслушиваясь в звуки чудесного гимна, Сергей Владимирович
начал тихонько подпевать оркестру. Тихменев предостерегающе толкнул его
под локоть:
- Не забывайтесь!
Звонарев умолк.
Когда замерли последние звуки "Марсельезы", зазвучал царский гимн
"Боже, царя храни". Это был разительный контраст мелодий. Казалось, после
освежающего ветра революционного гимна весь лагерь наполнился затхлым и
душным воздухом.
"Заря с церемонией" закончилась криками "ура". Утомленные
затянувшимся церемониалом солдаты кричали без всякого воодушевления. В их
"ура" не чувствовалось ни душевного подъема, ни патриотического восторга.
Кричали потому, что было приказано кричать.
Царь распорядился отпустить полки, а сам с Пуанкаре и царицей на
одном из придворных автомобилей отбыл в Красносельский дворец. Следом
двинулись автомобили со свитой. Громоздкие и неуклюжие машины,
изготовленные на русско-балтийском заводе, нещадно дымили и рядом с
элегантными заграничными выглядели топорными и безобразными.
Начался общий разъезд. Публика хлынула к железнодорожной станции,
куда уже было подано несколько пассажирских составов.
На вокзале к Тихменеву и Звонареву подошел адвокат Кузьмин-Караваев,
брат начальника артиллерийского управления.
- Рад вас видеть здесь, Сергей Владимирович, - сказал он после того,
как Тихменев представил ему Звонарева. - Мне брат говорил о вашем
несчастье. Ваше присутствие на церемонии не ускользнуло от внимания
некоторых влиятельных лиц. Завтра я расскажу фон Валю, что встретился
здесь с вами. Он лопнет от зависти. Ему-то сюда никогда не попасть. Видели
вас и охранники из министерства внутренних дел, и кое-кто еще. Я не
преминул представить им вас заочно, так сказать, на расстоянии. Поверьте
мне, все это окажет существенное влияние на дальнейший ход дела вашей
супруги.
Прощаясь со Звонаревым, Кузьмин-Караваев выразил надежду увидеть его
на следующий день на царском смотре красносельского лагерного сбора.
6
Утро выдалось солнечное, теплое. Еще задалго до начала торжественного
смотра лагерного сбора в Красное Село наехало множество знати. Казалось,
все великосветское общество столицы провело прошедшую ночь без сна, с тем
чтобы пораньше выбраться из города и разместиться поближе к царскому
валику, на котором возвышался шатер царского семейства с полоскавшимся на
ветру оранжевым штандартом с черным двуглавым орлом.
Тихменев и Звонарев устроились на склоне высокого холма, откуда
хорошо были видны все огромное поле и царский валик - насыпь высотой до
четырех метров и длиной около сорока метров, поросшая густой травой.
Против шатра, на краю вала, придворные лакеи заканчивали натягивать
широкий тент, в тени которого расставлялись кресла и стулья. Солнце,
улыбки, веселый гомон толпы создавали ту праздничную атмосферу, когда
совсем не ощущается томительность ожидания и медленный бег времени.
Под звуки духовых оркестров со стороны главного лагеря к месту парада
двинулись войска. Первым шел Преображенский полк, четким, сомкнутым
стороем, чуть колыхаясь штыками в такт бодрого, звонкого полкового марша.
Вслушиваясь в эту музыку, Звонарев мысленно повторял слова, запомнившиеся
со школьной скамьи:
Многие лета, многие лета,
