ли бы Андрей их не ждал, ей не рассказал - почем знать?..
Теперь, по крайней мере, у Кирика отойдут engelures на руках. Вот
франтоватое слово в устах невесты рабочего. Не беда, нельзя все тянуть
книзу. Уравнением на низ ничего не выиграешь.
Кирик прыгал вокруг дров, таская под мышкой поленце.
- Хороши дрова, Кикочка?
- Хорошущие!.. Дядя Андрей нам их дарит? Мы их сожжем.
Он стучал валенкой об валенку. Маленький, в шубке с рыжим воротником,
посмеивался и грозил дровам трепаной варешкой.
Птиченька вдруг взметнулась. Выудила со дна души такую мысль...
Тяжелая белизна дров высилась, громоздилась над мальчиком, радовала
его, он был очарован. Она согреет, приголубит и совьет цепи, могучие,
как руки Андрея...
- Уйди прочь, задавят! - приказала Екатерина Владимировна. - Ползи
вон, за маму.
И расцеловала крепко.
---------------
- Товарищи, поздравьте. Женюсь.
Андрей Гвоздев всех всполошил.
Печатники с мест повскакали.
- Брешешь? Ну?.. Кого берешь?..
- Меня берут, - скромно сказал Андрей и, заметив хитрую ямку в щеке
Басина, остряка, строго свел вместе густые брови. - Женюсь на Алакаевой,
которую вы со мной встречали.
Никто не обронил озорного словца, только Лапин метнул из-под хилых
усов:
- Хватил высоконько!..
- Ну, детки, я в голубую кровь не верю, - оборвал Андрей.
Израилевич, кривой, черный, один из тех, кого непременно били на пог-
ромах, изогнулся в вопросе:
- А что, буржуазная фамилия?.. Я спрашиваю, почему не на рабочей?..
Что?
- Умно выдумано - почему-потому, - засмеялся Андрей.
- В церкви будете окручиваться? Тебе можно, беспартийный.
- Нет. От церкви шарахаюсь.
- Ладно, спроси, братец, спервоначалу невесту.
- Не лезь... Я вас к себе не приглашаю на свадьбу. - Гвоздев пошеве-
лил плечами. - Наше счастье, нам его и праздновать. Потом придете позна-
комиться.
- Ну, что ж, вали, брат, - протянул руку Басин, забегая вперед острой
бородкой. - Вали да чтоб гладко! - Он засмеялся. - Жена - не мышь. Ее не
выживешь.
Андрей рассеянно смотрел на них. Его большая фигура была действи-
тельно праздничной, размахнувшейся вширь от радости.
- На митинге были вчера?.. Нет?.. Ну-те, ребята. Я малость поговорил.
- Тебе ли молчать!.. Да о чем говорил-то?
- Я им сказал, что они все твердят - мы, мы, - забывая, как в нынеш-
нем году интересы города и деревни сталкиваются. Мне крикнули: Вы, бес-
партийный, помалкивайте. - Недорого они за партийность спрашивают!.. Я и
ответил: Нет, я не партийный, потому что я за партийный билет подороже
думаю заплатить, чем вы, наличными. Наличными, говорю, пожалуйте, товар
- самого себя выложьте и просите партийный билет. Они, братва, думают,
что партия - это домашняя туфля, ковырнул ногой и надел, расположился!
Нет, говорю, партия это сапог узкий, капризный, мозоли может натереть,
лучше и не надевай, если боишься; партия, говорю я, это самого себя на
левую сторону вывернуть, что люблю - разлюбить, что прятал - вынуть, и
самое сердце свое наружу вывесить... Так-то я им и сказал, ребята...
- А они что?
- Взвыли... Прощай, чертяги...
Он помахал рукой и швырнул дверью, уходя.
- Надежа-парень, - сказал Басин.
---------------
День свадьбы и переезда Андрея в квартиру Птиченьки приближался.
Она перестала ходить на службу, только не сняла своего черного
вдовьего платья, - другого не было.
Кирик получал молоко и озорничал.
Вместе с успокоением к Екатерине Владимировне вернулись живость дви-
жений и стройный образ мышления.
Остро почувствовала она значительность момента, придя с Андреем в
Клуб моряков.
В зале пахло машинным маслом, потом и елками.
Екатерина Владимировна села на стул, обвитый зеленью.
Заиграли Интернационал.
- Встань, - сказал Андрей.
- И ты не выше этого? - удивилась она.
Он сжал ее локоть.
- Я выше, но есть другие. Встань, Кать.
Встала с гримаской.
...Сыпались частушки, топотала русская, звякали балалайки.
Шумом долетали все звуки до Екатерины Владимировны. Воспоминания,
стертые мутными годами, зашелестели вновь... Собинов, Батистини, Гофман,
Шаляпин...
Ей ли здесь восхищаться?..
Андрей тоже был спокоен. Домой пошли молча.
Подымаясь по лестнице, Андрей взвил Птиченьку на руки, внес, положил
на диван...
Стянул шутливо ее ворот, пощекотал за ухом и ушел.
Из-за двери, пока Птиченька спускала крюк, позвал:
- Кать!
- Ну? Забыл что-нибудь?..
- Нет, - повидимому, приложил губы к дверям. - Ты, Птиченька, не ду-
май... Мне без тебя солоно приходится.
И побежал вниз, растревожив лестницу.
Птиченька стояла в темноте. Сомненья полегли на земь, и огоньки
хмельные плясали в глазах.
---------------
Подвалил март.
По сквозному снегу Андрей, Птиченька и свидетели пошли в комиссариат.
Потому ли, что лестница, по русскому обычаю, стелилась пылью; оттого
ли, что хор не грянул песнью и не белелось платье, но Птиченька приняла
бракосочетание, как обман.
Гвоздев заметил ее тревогу. Понял, что она искала таинства. Но та-
инства не было ни в кодексах Р.С.Ф.С.Р., ни в самом Андрее.
- Именем Р. С. Ф. С. Р. объявляю вас мужем и женою... Поздравляю вас.
Екатерина Владимировна оглянулась: кому предназначалось поздрав-
ленье?.. Повертела кольцо, не червонное, сравнила его с другим, в прош-
лом, и омрачилась.
Андрей шепнул:
- Люблю.
Ее ослепили эти слова. Нашлась ускользнувшая радость.
Андрей в толстовке высился перед ней. Это был муж.
- Наше - вам, - сказал Басин и загородил новобрачных газетой. - Заго-
родочка, для целующихся...
Андрей засмеялся и поцеловал жену в шею. Она всколыхнулась.
Сели в типографский автомобиль, довезли свидетелей до их квартир, по-
вернули домой.
Кирик был отослан к знакомым.
Предстоял вечер, ночь, вся жизнь, кажущаяся изломанной таинственными
углами, линией.
В эту ночь не было ни Екатерины Алакаевой, ни Андрея Гвоздева.
Извечная радость страсти спаяла воедино и уронила в небытие.
---------------
Дни... С утра скрежет щепок под ножом, тяжкое круглое колыханье воды
в ведре.
Прогулка с Кириком по дремлющим улицам, встречи с желто-высохшими
людьми, запах селедок в одеревенелых руках.
Возвращенье домой, задорный треск разгорающихся дров, начинающая ды-
шать плита.
Противно суслится под рукою белое сало и приятно холодит картофель.
Потом вечер, у печки... Голос Андрея, гудящий ласково.
Андрей Гвоздев получил провизионку на родину, в Гдовский уезд, бога-
тый шпиком и хлебом.
Шел домой, веселый, все мысли устремлялись в одну точку - в знакомую
деревню. Андрей, забыв улицу, не наяву, шел по тропке родного села и не
хотел с нее сойти.
Скоро, скоро будет шумно взбалтываться на тряской телеге, ухнет вниз
под гору, застрекочет между знакомыми заборами, хлебнет хлесткого теку-
чего воздуха, ступит в рыжую чавкающую глину.
---------------
Андрей пришел домой. Еле одолел долгую лестницу. Ноги, опьяненные
грезами, как будто ощущали ветхость низкого крыльца и не повиновались,
отталкивали каменные ступени.
Птиченька подала обед. За месяц со дня свадьбы она поправилась, по-
полнела, губы чаще улыбались, но прямая морщинка впивалась в белизну
лба, отклоняясь то вправо, то влево.
Кирик задавал вопросы:
- Куда дядя Андрей едет, когда вернется? Привезет ли меду? И что та-
кое мед?.. - Он - желтый?..
Андрей спешил.
---------------
Надавив на локти, Андрей вытеснил чужое тело, - оно упало, как тугой
мешок, - соскочил на платформу, выслушав брань, ринулся на станцию.
- Нет ли кого из Лядской волости? - гулко покрыл все голоса.
- Ого-го, сюды!..
Андрей подошел ближе и узнал Митрия из Горок.
- Дю!.. Гвоздев...
Родной возглас, свойственный гдовцам, порадовал Андрея. Обменялись
рукопожатьем.
- Вези, Митрий, махоркой посчитаемся.
- Ладно! Садись. - Митрий улыбался. - С куревом у нас беда. Белые всю
махорку потоптали.
Он с наслаждением потер пальцами желтую махорку.
Заверещали колеса, телега нырнула в лесную тишину.
Сразу крутые ухабы задали пляску телеге, захлестали по бокам.
- Вот, ямина, Митрий. Держи, чертяга, влево...
- Знаем, чего!..
Андрей, расправив шире глаза, окунул зрачки в черную гущу леса.
Пахло талым снегом. Прохладца лесная пахла влажными листьями и старой
обнажившейся травой.
Навстречу хлестнула грязью и гиком чужая телега. Бабье розовое от
первого загара лицо метнулось и унеслось.
- Гони, к чорту, гони, уважь земляка. Н-ну, катись!..
- А ты, что, за продуктами?..
Андрей поморщился. Городское новое словечко резнуло хмельной от дере-
венской воли слух.
- Да, за ними... Ну, а как вы?..
- Как тебе сказать?.. Многое испытали, как тут наступленье было.
- Да ведь наш уезд белым сочувствовал, - середняки да кулачество.
- Белые, однако, дело свое сгубили... - сказал Митрий. - Задавались!
Нам и так и этак несладко. Нам, теперича, от власти отповедь... Совет,
он тоже, мягко стелет, жестко спать.
- Отбирают?.. - догадался Андрей.
- Вот... Думаешь, легко?.. Какое, бабы совсем лютые стали. Поди,
сунься к бабе, возьми ейного поросенка... Зверье!..
- Неважно... - согласился Андрей. - Только, думаю, утрясется.
- А ты, Гвоздев, холост?
- Женат.
- Кого взял?
- Дамочку.
- Дю!.. Хозяйственная?
- Ничего...
Митрий ударил коня:
- Ну, зяблый!..
Пили чай на полпути. Чудесное слово - махорка - преображало всех. Са-
мовар быстрее закипал, даже плевался белыми брызгами, пироги и шпик лос-
нились на блюдах. Только сахар не показывался.
Повстречали за столом какого-то комиссара. Жирное, потное комиссарово
лицо ширело от больших кусов хлеба.
- Ну, морда! - подумал Андрей.
Сам он пил, ел, отвечал на вопросы, и замечал: браня белых, радуясь
концу помещиков, крестьяне жались от слова "коммунист".
"А впрочем, неудивительно, - подумал Андрей, скользнув глазами по ко-
миссаровскому лицу. - Такие запугивают... Чистка нужна..."
Подъезжали к селу. Налево мелькнул сизый валун, занесся журавль, и
резнули желтизной новые крыши.
Сердце заметалось в груди кривым скоком. Андрей бросал голову из сто-
роны в сторону, узнавая и не узнавая родины.
- Дядья удивятся... - крикнул Митрий, подкатывая.
Дядья, конечно, удивились и обрадовались, особенно, когда зашелестела
сухая махорка.
Задымилась коптилка, затенькали балалайки. Махорочный дух пополз во
все углы.
Андрей сидел на скамье. Оцепенел в полудреме. Улавливал новые слова,
радовался им, но где-то в теле неустанно скоблило, ныло...
- Что?.. Что такое?..
- Мамкины песни... - вспомнил Андрей.
Далеко пугливо отошли мамкины песни. Визжат вместо них частушки, а
старая песня старых матерей полегла под звонкими словечками: "продукт,
декрет, организация".
Андрей заснул.
Следующий день потек быстро. С утра поехали к хуторянам, к богатеям.
Дядя младший ловко менял махорку и мыло.
В одну из деревень Андрей поехал один. Тут-то и понял, что пора подх-
ватить подмышку сельское хозяйство, чтобы оно не пошло прахом.
Кусок хлеба оказывался дороже золота.
Андрея жестоко уязвляло хитрое, жадное лицо крестьянина, его зажатый
на куске хлеба кулак.
- Вернусь в Питер, поговорю, - мечтал Андрей.
По дороге встретил комиссара. Хмурое жирное лицо разлезлось и Андрею
почудился самогонный дух.
Надо было собираться обратно.
Когда Андрей сел закусить ("- положи, хозяйка, еще картофелю, больно
рассыпчатый да масленый"), распахнулась дверь и над порогом весь воздух
вытеснила дородная баба. За нею вкатился ребенок, повязанный теплым
платком, но без чулок, с бурыми коленками.
- Здорово, Гвоздев, сказала баба, а мальчишка, приблизившись и
