повесить, и вырвался он из тюрьмы, подкупив стражу и задушив трех комис-
саров. Будто с его отца живьем содрали в Москве шкуру, и что с голодухи
в тюрьме целый месяц питался он живыми вшами.
Признаться, подумали мы тогда: уж не рехнулся ли наш Выдра от нашей
чижиковской жизни, и нарочно остались ждать конца.
Только окончил он и, вытерши со лба пот, стал сходить со своего по-
моста, еще в полном волнении, мы к нему:
- Что вы это?
Очень он спервоначалу сконфузился, и даже краска в лицо. Потом рас-
сердился:
- Мое дело! - и пошел от нас прочь.
Рассказали мы, придя домой, Лукичу, и долго над Выдрой смеялись. А
потом уж сама объяснилась вся выдрина тайна, и куда он всю зиму уходил
от нас под секретом: получал он кой-от-кого деньжонки и состоял как бы
на службе. А взяли его за отличное знание языка и за страшную его види-
мость: очень он большое впечатление мог производить на людей страшным
своим видом.
XXII
Так вот, день за день, неприметно прожил я в Чижиковой нашей Лавре
почти целый год, а теперь, как окинешь, будто и недавно все это было:
Германия, плен, и как варили мы с Южаковым смолу.
Быстро бежит время.
И уж четвертый год, как я из России и как тогда попрощался с Соней. И
ничего-то мы не знали о России, только и знали, что пишут газеты, - что
вот приехали из России большевики, торговая делегация, и будут с Россией
сношения.
А о том, когда нам можно в Россию, ничего неизвестно.
Уж давно не играл я в оркестре и нетрожно лежал в чемодане мой смо-
кинг. И почти все лето просидел я дома, с о. Мефодием в переплетной, и
никуда-то мне не хотелось. Только и уезжал по делам, отвозить переплеты.
И думалось в иную минутку: да есть ли, существует ли такое Заречье,
течет ли где-нибудь речка Глушица, и есть ли наш сад, заречинские огоро-
ды, не приснилось ли мне все это во сне?..
И приметил я: как здесь меняются люди!
Повстречал я в вагоне Наташу, сестренку Андрюшину. Не был я у них с
того разу, еще когда играли в оркестре.
Был у нее в руках чемоданчик. Сидела она в уголку, и с первого взгля-
да заметил я в ней перемену. Посмотрела она на меня странно и точно
сконфузилась.
Подсел я к ней, и разговорились.
- Как же, - говорю, - как вы живете и где теперь ваш Андрюша?
И опять она на меня как-то странно.
- Андрюша в Германии, а мы все попрежнему.
- А помните, - говорю, - как мы вместе собирались в Россию?
- Хорошо помню.
- Ну как же, когда поедем?
Передернулася она как-то вся, руки на чемоданчике переложила, в лай-
ковых перчатках.
- Ничего я, ничего теперь не знаю...
Посмотрел я ей в глаза прямо: новое в глазах, тесное, и уже не умеет
глядеть прямо.
Взял я ее за руку:
- Что с вами, Наташа?
Остановились мы на какой-то подземной станции, - электричество, на-
род, плакаты на стенах яркие, - заторопилась она, подхватила свой чемо-
данчик, и так мне быстро руку.
- Прощайте, - говорит, - и... простите. Когда-нибудь с вами увидимся.
И даже позабыла меня позвать.
Увидел я, как вышел из вагона и ей навстречу из толпы господин, с
усиками, румяный, из нашего же оркестра, бывший гвардейский офицер, мне
мало знакомый. И по походке ее, по спине, мелькнувшей в толпе, в минутку
охватил я, что стала другая, другая...
Долго я потом думал: что с нею и откудова такая перемена? Написал я
ей письмецо небольшое, открытку, и так и не получил ответа и ничего до
сего время не знаю.
И все-то собирался я к ним поехать, навестить андрюшиных стариков, и
не мог выбрать минутки. И как-то уж не хотелось мне, как Лукичу, никуда
выходить, и если бы можно, так и сидел бы все время дома.
А тут произошло событие, не мало меня взволновавшее, и поднялася во
мне надежда скоро увидеть Россию.
О. Мефодию пришло из России письмо, от его попадьи, из Тульской гу-
бернии. Маленькое письмецо, пять строчек, в самодельном конвертике, и на
конвертике здешние марки. Писала ему попадья, что слава богу жива, пере-
бивается, что в России помаленьку налаживается жизнь, и Христом-богом
умоляла приехать, повидать детей.
Ходил он в те дни сам не свой и совсем перестал работать. Только и
было у нас разговору, - про Россию. И под большим секретом признался мне
о. Мефодий, что месяц назад ходил он в большевистскую делегацию справ-
ляться, нельзя ли проехать в Россию. Приняли его там любезно и объясни-
ли, что в Россию пока нет отправки и что можно попасть лишь через Фран-
цию, откудова отправляют на пароходах русских солдат, воевавших во Фран-
ции, и что нужно для того получить от французов визу. Письмо в Россию от
него взяли и объяснили, что пошлют с курьером, и растолковали, как посы-
лать из России ответ, - опять через Москву, и курьеров. Мало он надеял-
ся, что дойдет до его попадьи письмо, - и вот нежданно-негаданно получил
ответ - из России, - и все оказалось точно, и даже кто-то наклеил здесь
на письмо марки.
Так это меня взволновало, перестал я по ночам спать и все думал, что
вот открылась возможность, и что только нужно взяться покрепче...
Тогда и решился я пойти в русскую делегацию, к большевикам.
Это здесь на большой и богатой улице, где лучшие магазины. Нашел я
дом, большой и высокий. У входа швейцар, спросил он, куда мне надо, ог-
лядел с головы до ног, и поднял меня на машине, на самый верх. Билося у
меня сердце. Вошел я в комнату, - столик простой, деревянный, еще не
устроенно, на столике чернильница, и чей-то лежит портфель... Вот, ду-
маю, выйдет сейчас ко мне большевик. И верно, - вышел из другой комнаты
человечек, бойкий и сытый, в сером пальто, и очки на носу большие и
круглые. Подошел ко мне просто:
- Что скажете, товарищ?
Посмотрел я на него, в его глаза, и показался он мне быстрым и изво-
ротливым, как ртуть.
- Будьте, - говорю, - добры, я из пленных, здесь, из Германии: можно
ли нам надеяться на скорую отправку в Россию?
Взглянул он на меня бочком, захватил со стола портфель, и мне на хо-
ду:
- Нет, товарищ, пока мы никого не отправляем. И посоветую вам
единственный путь: постарайтесь пробраться во Францию, оттуда отправляют
русских солдат, и если вам удастся, можете с ними проехать.
- Спасибо, - говорю, - а можно ли отправлять в Россию письмо?
- Отчего же, давайте.
Отдал я ему заготовленное письмецо, своим в Заречье, всего в трех
словах, - и как учил меня батюшка, написал им, как отправлять ответ - и
все точно, большими буквами вывел по здешнему наш адрес.
Сунул он мое письмецо в портфель, щелкнул замочком.
- Прощайте, - говорит, - спешу!
И побежал.
Вышел я за ним. Спустился по лестнице вниз, на улицу, иду а сам себе
улыбаюсь:
- Так вот они каковские, большевики!
XXIII
Крепко я задумал в Россию!
Знал я, что большие после войны трудности, и ни одна держава не впус-
кает русских, боятся заразы, и что много хлопотать надо, чтобы получить
визу. Но большая у меня была надежда, с тем я и решил попытать у францу-
зов счастья.
А консульство французское в том же квартале, где наше, почти по со-
седству. Долго я колебался и, наконец, собрался, на счастье. Чувствовал
я себя так, точно навсегда решалась моя судьба. И с большим волнением
подошел я ко входу, - вижу, дверь высокая, резная, и на дверях записка.
Поднялся я по ступенькам, посмотрел на записку, - белый листок, на ма-
шинке:
германским
австрийским
болгарским
турецким
и российским
подданным
приема
нет -
Забилося у меня сердце, и даже потемнело в глазах. - Вот, значит, как
нас определили!.. Остановился я на ступеньках и думаю: итти или не итти?
И вижу, стоит рядом со мною человечек, еврей, в пальтишке, тоже записку
читает, на меня взглянул, улыбнулся. Говорит мне по-русски:
- Видите, как нас?
- Да, - говорю, - вижу.
- А вы идите, не обращайте внимания. Я вот тоже сюда. Если теперь на
все внимание обращать, на все запреты, то нашему брату и жить невозмож-
но...
Так подбодрил меня тот еврейчик. Подумал я и решился: - "была ни бы-
ла!" - и открыл двери.
Вошли мы вместе в приемную, большую и тихую, и везде мебель тяжелая,
темная, на полу ковры. Сидело там несколько человек по стенкам в ожида-
нии очереди. Подошел ко мне прислужник, старичок в очках, подал белый
листок, анкету для заполнения.
Написал я, что следовало на вопросы, поместил, что подданный русский.
Принял от меня старичек листок, посмотрел поверх очков, покачал головою,
- и мне назад:
- Вы - русский?
- Да, - говорю, - русский.
- Русским визы не выдаются.
- Позвольте, - говорю, - я офицер русской армии, я был в плену. Мне
необходимо.
Пожал он плечами:
- Не могу.
И уж не знаю, откудова напала на меня такая смелость, стал я своего
добиваться и его уговаривать:
- Я, - говорю, - имею рекомендации и бумаги и убедительно вас прошу.
Так это у меня вышло, - вижу заколебался, поглядел на меня еще раз,
взял бумажку.
- Хорошо, - говорит, - доложу.
Вижу, прошел в боковую дверь, по ковру, в руках моя бумажка. Ну, ду-
маю, что будет?
Пробыл он минуты две, вышел с пустыми, на меня не взглянул. Слышу,
шепчет мне тот еврейчик, смеется: - "Ну, теперь ваше дело в шляпе, при-
мет, теперь от вас будет зависеть!.."
А было перед нами человек десять иностранцев, и очень с ними распоря-
дились скоро и любезно, и уж, конечно, ни одному из них и в голову не
пришло, что вот сидит тут человек и мучается, что могут ему отказать...
Им-то никому не отказывали и подумать о том не могли.
После всех вызвал меня старичек, поманил пальцем.
Вошел я в кабинет, большой, светлый. На середине стол, большой, тяже-
лый, на львиных резных головах, и над столом флаг французский, трехцвет-
ный. Рядом со столом стоит человек, черный, в костюмчике, с усиками,
пальчики этак на столе в растопырку, смотрит на меня сердито.
Не поздоровался, не пригласил сесть. И так-то отрывисто:
- Вы - русский?
- Да, русский.
- Что вам угодно?
Объяснил я ему подробно, что офицер, интернированный, был в плену,
что хочу ехать на родину через Францию, и что нужна мне виза. И все вре-
мя глядел на меня, как волк.
- Паспорт!
Протянул я ему мой паспорт: "По уполномочию Российского Прави-
тельства", - на двух языках, на русском и на французском.
Просмотрел он его быстро.
- Имя?
- Иван.
А он этак костяшечкой среднего пальца по паспорту и зло-зло на меня:
- Тут написано: Джон!
- Да, - говорю, - это в переводе по-здешнему, мое имя...
А он так вдруг и налился кровью, усики шильями:
- Как вы смеете, - так и закричал, - как вы смеете называть себя Джо-
ном!.. - И рукою по паспорту: - Вы Иван, вы - русский Иван!
- Позвольте, - говорю, - я в этом деле неповинен, и так написали в
консульстве...
А он не дает вымолвить слова:
- Не может русский Иван называть себя Джоном!
Бросил он паспорт на стол, достал из кармана ключик, открыл в столе
ящик и вынул большую тетрадь в синей обложке. Взял какую-то книжку и от
меня заслонил, чтобы не было мне видно, что у него в тетради.
Перевернул две-три страницы, - усики шильями:
- Вы были в Новороссийске в девятнадцатом году в ноябре?
- Нет, я никогда не был в Новороссийске.
- Вы большевик?
- Я офицер русской армии.
Захлопнул он тетрадь, придавил рукою и на меня этак пронзительно:
- У меня есть точные сведения, что в Новороссийске при посадке на па-
роход одного иностранного офицера вы похитили принадлежавший ему багаж?
Я только руками развел.
- Извольте, - говорю, - вот мои документы, устанавливающие точно...
Просмотрел он мои бумажки, а в них все точно, опять заглянул в тет-
радь, еще раз в паспорт. Потом говорит так:
- Хорошо, я наведу точные справки. Прошу вас зайти через неделю...
И вдруг такое поднялось во мне зло, к его рукам, к черненьким усикам,
