В те дни большое было в стране беспокойство. Газеты сообщали, что к
шахтерам грозятся присоединиться железнодорожники и докеры, и наш хозяин
приходил веселый, стучал о косяк трубкой, подмигивал нам глазом.
- Вот как наши ребята!
А в городе, по видимости, было, как прежде. В доках же скоро притих-
ло, и пароходы стояли недвижно. Ходили слухи, что забастовка продлится,
и станут заводы.
Частенько в те дни забегал ко мне Зайцев. Стал он еще хуже, носился с
газетами и попрежнему ни разу не улыбнулся.
Недели через две навернулся к нам "рыжий". Собрал он нас в сарае,
объявил, что завод пока встанет за неимением угля. Нас же оставляют на
половинном окладе.
Повертелся он недолго, повесил замок и уехал. И остались мы гулять
без всякого дела.
Очень тогда пришлось сократиться.
Задолжали мы в те дни за квартиру. Хозяева нас не притесняли, но все
же было неловко. Отказался я от обедов и стал питаться на скорую руку,
чтобы поскорее выйти из долга. Есть тут для таких-то особые лавочки, где
продают рыбу. Очень это удобно. Открываются лавочки два раза в день, ут-
ром и вечером, в известное время. Кипит там в большом котле масло и в
масло, бросает человек рыбу, большими кусками, и тут же вынимает щипца-
ми. А в другом котле - картошка, крошенная на машинке. Все очень дешево:
полшиллинга с уксусом. И каждый вечер большие сбивались у тех лавочек
очереди.
Пришлось нам тугонько, и чем могли, мы друг с дружкой делились. При-
няли мы в те дни хлопот с нашим "корнетом": жил он попрежнему с нами и
целыми днями лежал на кровати. Занял он у меня полфунта и ходил обедать
в город, когда зажигали огни. Приглядывался я к нему и никак не мог по-
нять человека и, признаться, не раз я тогда подосадовал: смотри за ним,
как за малым! А потом довелось узнать, что ходит он к консулу и пришелся
там ко двору, а раз и сам проговорился, что ожидает получить новую служ-
бу.
С Андрюшей в те дни мы сошлись крепче.
Жил он от нас в стороне и приходил каждый вечер. Было в нем детское и
простое, а Россию он любил сердечно, - учился он в Петербурге, в ре-
альном, - и опять я думал, что вот - такие-то, с чужою кровью, почему-то
сильнее помнят Россию. Отец его был в большом городе, с семьей, и присы-
лал ему письма.
Ходили мы на митинги слушать, и опять я им удивлялся: стоят кучно,
все в вязаных шарфах, грызут свои трубки, и везде полный порядок.
В те дни пришлось нам понюхать полиции.
Задержалися мы раз на городской площади, после митинга. Есть там ули-
ца, где, как и у нас, в России, по вечерам происходит гулянье, собирает-
ся городская зеленая молодежь и матросы с иностранных пароходов. По ве-
черам всегда там шумно и толкотно, и ходит публика взад-вперед левою
стороною. Прохаживались там и полицейские, за спину руки, следили за об-
щим порядком.
Полицейские тут народ отвесный, на подбор, вершков от двенадцати, и
ходят, как лошади.
Вот с ними и вышло у нас приключение. Разумеется, отличился опять наш
Андрюша.
Вышло из малого пустяка.
Остановился он неизвестно для какой надобности на панели, на самом
ходу. Росту он долгого, как жердь, и далеко видно. Подошли к нему поли-
цейские, на него животами: не полагается, мол, здесь стоять, загоражи-
вать людям дорогу!
Все бы тем и кончилось, но ответил им Андрюша по-ребячьи и что-то уж
очень дерзко.
И пошло у них за слово слово.
- Разве, - говорят ему, - вы иностранец, что не подчиняетесь общим
порядкам?
А он им попрежнему дерзко:
- Нет, не иностранец.., а потому желаю на вас начихать!..
И еще что-то брякнул, покрепче.
- Ах так, - говорят, - будь вы иностранец, оставили бы вас без пос-
ледствий, теперь же за слова ваши ответите перед судом...
Так это у них получилось крепко. На грех сунуло меня в это дело, стал
я с ними очень вежливо объясняться, что, мол, не следует обращать внима-
ния на мальчишку, и только подлил масла. Совсем разошелся Андрюша, и
взяли нас, как тогда Южакова, не совсем даже и деликатно.
Первый раз за всю мою жизнь довелось мне быть под арестом, точно
трамвайному жулику, и очень было досадно, что по такому глупому делу, и
в душе я подосадовал на Андрюшу.
Привели нас в полицию и рассадили по комнатушкам. Досталась мне ком-
натка небольшая, под потолком лампочка и у стены койка. Заперли за мною
дверь, как за арестантом. Присел я на койку и про себя думаю: горевать
мне теперь или смеяться? Стал я от скуки разбирать на стенах надписи, -
не мало перебывало в клетушке народу и больше из загулявших матросов, и
даже нашел я одну по-русски: "Сидел Иван Журавлев. Пароход Саратов". -
Стало мне вдруг весело и спокойно, завалился я спать.
По утру доставили нам любезным порядком кофею и по ломтю хлеба с мас-
лом, и вспомнил я Южаковскую шутку про "королевское угощение".
А после завтрака вывели нас во двор, - и в автомобиль крытый, как
ящик, повезли в суд. И подивился я тогда ихней скорости и устройству.
Протряслися мы в автомобиле минут двадцать, и высадили нас на большом
дворе и чистом, провели через черный ход. И с большим я наблюдал любо-
пытством.
Оставили нас в коридоре, внизу, приказали ждать. А когда пришла наша
очередь, показали на дверь - входить. И оказались мы за решеткой, посре-
ди суда, перед самим судьею. И тут же свидетели - вчерашние полицейские.
Сперва обратился судья к Андрюше.
Выспросил все точно, о роде занятий, а главное, не знается ли с
большевиками и какое имеет отношение к забастовке. Понял я по его вопро-
сам, что подозревают нас в большом деле.
Отвечал Андрюша на суде вполне вежливо и все точно и по полной прав-
де. Рассказал и о нашей нужде.
Обратился судья ко мне:
- Вы подданный чей?
- Российский.
- Большевик?
- Нет, я не большевик.
- В России все большевики! А что вас заставляет жить здесь?
Рассказал я ему подробно о своем положении. Выслушал он будто с со-
чувствием и, опросивши свидетелей, объявил приговор: оштрафовали Андрюшу
на полфунта.
XII
Второй месяц не получали мы жалованья, ни копейки, и прошел в те дни
слух, что переходит завод в другие руки, а нам доведется тугонько.
А перед рождеством приехали на завод двое: наш рыжий и с ним другой,
- высокий, в черном, молчаливый. Было у черного лицо неподвижное, блед-
ное, руки держал в карманах, на нас почти не взглянул. Рассыпался перед
ним рыжий мелким бесом. Осмотрели они завод, черный ни слова.
Поручили мне наши переговорить с ним.
Подошел я к нему, остановился. Вижу, глядит в землю.
Начал я очень вежливо:
- Позвольте, - говорю, - спросить: беспокоимся мы о нашей судьбе, по-
тому прошли здесь слухи, и не получаем жалованья, даже в половинном раз-
мере, как было обещано...
Посмотрел он на меня мельком, передернул плечом, и этак твердо:
- Да, - говорит, - завод может стать. - Жалованье вы получите, когда
окончится забастовка, и у нас будут деньги. Теперь могу вам выдать нем-
ного... по одному фунту.
Стал я было о крайней нашей нужде, о наших долгах, а он мне так-то
небрежно:
- Как вам угодно. У вас полное право с нами судиться. Беспорядка и
неподчинения мы не потерпим: здесь не Россия.
- Очень, - говорю, - понимаю, и нет у нас никакого желания с вами су-
диться, желаем мы жить миром, интересует нас наша судьба по вполне по-
нятным причинам.
Поднял он голову, - глаза чужие и темные:
- Хорошо, - говорит, - мы вас известим.
Остались мы после того в полном расстройстве, и пошло у нас как-то
все неладом. Переехал от нас корнет, получил место у консула, писцом, -
видно, взяли его из милости. А мы остались без дела. Похуже это самой
тяжкой работы. Бегал Южаков по знакомым, кормился, как птица небесная. У
меня опять пошатнулось здоровье, томило по ночам в груди, и много изво-
дила бессонница. Почти не спал я, тогда и голова у меня была пухлая,
тяжкая, и дрожали руки. Голод мучил не сильно, приучил я себя есть мало,
и была даже от того особая легкость в груди и ногах. Равнодушно засмат-
ривал я в магазинные окна, где на больших липовых досках лежало мясо, -
розовое, с белыми жилками, большими кусками: замечательное здесь мясо!
Думал я, какой теперь голод в России и, может-быть, погибают люди, а
все-таки не знать им нашего горького горя: тоски по своему родному! И
частенько вспоминал я Заречье, и как живая передо мною стояла Соня. Ви-
дел я во сне своих стариков и всегда очень живо, и почему-то частенько
мне представлялся отец: будто молодой и веселый, и бывало мне после тех
снов жутко, и думалось, - не случилось ли в доме худое?
А через короткое время пришла на мое имя записка от местного консула.
Рука, вижу, знакомая, с росчерком, писал, видно, наш корнет. Сказано бы-
ло в записке, чтобы зашел я по нужному делу.
Подумал я, что с недобрым.
Так и вышло.
Пришел я в назначенный час, постучался. Открыл мне корнет, чис-
тенький, бритый. Был он, видимо, за секретаря. Со мной поздоровался су-
хо.
Вышел ко мне консул, подал руку. Был он маленький черный, и как мура-
вей, быстрый. Посадил меня в кресло.
- Так и так, - говорит, - должен, я вам сообщить неприятность.
- Что ж, слушаю: нам к неприятностям не стать привыкать.
А мне и в самом деле было в тот раз все равно, хоть на какую беду.
Разглядывал я его кабинет: большой, заставленный мебелью, и был он между
столами и стульями, как в поленнице мышь.
Угостил он меня папироской. -
- Получил я от вашего начальства извещение, что вы и другой, как
его... Этчис, здешний подданный, ваш сослуживец, больше не состоите на
службе, и присланы вам для расчета деньги, по четыре фунта. Уполномочен
я передать эти деньги.
Запнулся как-будто:
- Вижу, - говорит, - по вашему лицу, что вы нездоровы. И зачем вам
было путаться с Зайцевым? Имя его тут давно нам известно.
- Да что, что такое?
- Очень, - говорит, - неприятно, - известно нам, что были вы в сноше-
нии с врагами государственного порядка и сами сочувствуете... И даже су-
дились.
Очень я удивился:
- Да кто это, - говорю, - вам наплел?
И тут мне в глаза: в углу, за столиком, сидит наш корнет при полном
порядке, костюмчик на пуговке, в руках карандашик. И прячет глаза.
Усмехнулся я про себя.
- Нет, ни в чем я невиновен, и все это очень странно. Жить, говорю,
нам действительно нечем...
Вижу, на меня смотрит: верить или не верить? - и в глазах его сожале-
ние.
Повторил я еще раз.
- Можете, - говорю, - мне поверить.
Выдал он мне деньги, по четыре фунта, потом повернулся неловко, вынул
бумажку пятифунтовую, подает мне:
- Извините, - говорит, - это от меня вам в долг, на время... Когда
получите жалованье, возвратите.
Поглядел я на него: от чистого сердца! Понял я тогда, что видно нехо-
рош у меня вид, коль этак жалеют люди. Поблагодарил я его и отказался от
денег.
Проводил он меня до двери и сказал еще раз на прощанье:
- Так-то, друг, держитесь этих людей подальше.
- Что же, так и не верите мне?
- Вам, - говорит, - верю, но русских людей я знаю, их слабость... Ра-
зумеется, ваше дело, только уж лучше вы образумьтесь.
Вышел я от него с легким сердцем, точно вдруг свалилась с меня гора.
Так-то вот в лихом горе бывает частенько.
XIII
Правильно я тогда ему сказал: нам не стать привыкать! Поговорил я с
Андрюшей, и порешили мы ехать немедля, назад, в главный город. Приглашал
он меня к своим жить, пока не найдем места.
Южаков оставался. Выходило ему где-то место, на пароходе, и поджидал
он окончания забастовки. К сообщению моему он отнесся равнодушно, а меня
пожалел: не мало с ним помыкали горя!
А я в своем характере стал замечать перемену, стал я точно смелее и
глядел на людей прямо.
Обменялись мы с Южаковым на прощание письмами, каждый на свою родину,
