равления дороги, присаживался к столам и конторкам, наводил справку:
- В каком состоянии прошение о зачислении на службу путейского инже-
нера Энгеля?
Выслушав отказ, неспеша шел в пивную, оттуда - домой, обедать. После
обеда спал, проснувшись - кашлял, плевал, пил пиво, потом уходил в бил-
лиардную.
Возвращался ночью, когда Анна Тимофевна, убрав комнаты, умытая и при-
чесанная, считала выручку. Если был весел, садился за стол и неспеша пи-
сал новые прошения о зачислении на службу.
Анна Тимофевна смотрела на него тогда чуть дыша, застывшая, светлая,
удивленная. Глаза ее были прозрачны и тихи.
Володька как-то сказал отцу:
- И охота вам пороги обивать, насчет службы? Чего вам не хватает?
Анна Тимофевна всполошилась:
- Как можно, Володенька, что это вы? Антон Иваныч - и без службы! Ко-
му же тогда и служить? Только недоброжелание кругом и зависть, а то бы
давно самое важное место...
Антон Иваныч взглянул мельком на сына, хмыкнул:
- Я по-привычке... да и скучно...
Потом хмуро уставился на Анну Тимофевну:
- А ты что волнуешься, ты? Что меня на должности сватаешь! Что я, -
дармоед?
Она испуганно вскрикнула:
- Тонечка, господь с тобой! Да что ты подумал? Что ты, что ты, госпо-
ди!
Он встал, потянулся и бросил неохотно:
-То-то!
Заходил по комнате взад-вперед, шаркая туфлями, дымя папироской. По-
том надумал:
- Пойдем прогуляться. Что ты все дома, да в лавочке...
Анна Тимофевна чуть слышно пробормотала:
- Мне, ведь, хорошо, Тонечка. Пошел бы один...
- Ну, ну, собирайся! И ты, Володька. Всем семейством...
Анна Тимофевна засуетилась. В шкапу нетронутыми со свадьбы висели ее
наряды и перебирать их было ново и радостно.
Антон Иваныч оделся раньше ее и, развалившись на кровати, прислуши-
вался к шелесту платьев.
- Готова? - спросил он, приподнявшись на локоть и разглядывая Анну
Тимофевну.
И вдруг захохотал:
- Володька, хо-хо-хо! Володька, нет ты только посмотри на нее, хо-хо!
Она пудрится! Ты посмотри, хо-хо, нос-то, нос! Ах, ты, чучело... Пойдем,
Володя!
И они ушли, шумно и озорно раздвинув по пути стулья.
Анна Тимофевна опустилась на кровать. Кругом нее на табуретках, по
полу, и на постели топорщились оборочки, ленты, кружева и воланы. Из
открытого шкапа пахло нафталином.
В темноте, неподвижная, тихая, она просидела до зари. Точно разбужен-
ная ею, надела будничное платье, неторопясь, с любовью разгладила, сло-
жила свои наряды, развесила их в шкапу и плотно закрыла его дверцы.
На восходе вернулся Антон Иваныч, и сразу стремительно побежало вре-
мя, и день наступил полный, занятой и скорый.
И так чередовались эти дни, незаметные, короткие, и была в них ра-
дость.
- Анюта, пива!
- Тонечка, выспался?
И еще: сберечь копейками, пятаками, накопить пять, шесть рублей и
невзначай, к слову спросить:
- Может, ты, Тонечка, купить что-нибудь хочешь?
И смотреть, как расправляются и ползут со лба на лысину его морщинки
и слышать обрадованный смешок:
- Кха-ха-ак! Купчиха, право, кха-ха-а...
Осенью Володька перебрался с сушилок в комнаты. В дожди и холод играл
с отцом в шашки, валялся на постели, скучал.
И вот этой осенью, когда холодные дни смели по взвозам на берег шур-
шавшие, как коленкор, листья, этой осенью нечаянно и просто пришел ко-
нец.
Подслеповатая лавчонка Анны Тимофевны стояла на взвозе, косыми окон-
цами поглядывая в реку. Вдоль берега, причаленные к неразобранным пло-
там, поскрипывали дощаники с горками полосатых арбузов. С полудня и до
вечера дощаники разгружали поденщицы, перебрасывая из рук в руки скри-
певшие на ладонях, как сходни, прочные, зеленые шары. По утрам из города
набегали торговцы, лазали, прыгали по плотам и сходням, забирались в до-
щаники, волокли арбузы в корзинах и мешках на берег.
И здесь, как на базаре, нельзя было приметить Анну Тимофевну в пово-
ротливой толпе, и здесь она отбивалась локтями от наседавших завистниц,
голосила, рвала из чужих рук свою удачу, ничем не отличная от крикливых
торговок.
В это утро - придавленное частым дождем - река завилась беляками, и
ветер гонял их широко и шумно. Дощаники, точно насаженные на тугую пру-
жину, подпрыгивали неровно, и глухо стукались об их бока растеребленные
бревна плотов. Сходни закопались в береговой песок. Были они скользкие,
как тесина, пролежавшая долго в воде, и кладь катилась по ним, как по
льду.
Наложив через края двуручную корзину арбузами, Анна Тимофевна докати-
ла ее почти до берега, когда, пробираясь на дощанике, кто-то толкнул
корзину ногой. Она скользнула со сходней коротким полукругом и тяжело
плюхнулась в воду. Один за другим на поверхность вынырнули и поплыли,
покручиваясь, арбузы.
По берегу, на дощаниках поднялся крик и хохот.
- Багром их, багром, маманя!
Анна Тимофевна сбежала со сходен и, точно не слыша смеха, не задумы-
ваясь, вошла в воду. Берег был отлогий, кругом, точно раздерганная моча-
ла, плавали бревна, постукивались лодки - к ним плотно прибило арбузы.
По пояс в воде, Анна Тимофевна собрала их в корзину под немолчный, весе-
лый хохот поречан, увязала кладь в тележку и потянула ее по крутому
взвозу.
Непереставая хлестал ветер, и, как туман, колыхалась над землей гус-
тая сетка дождя. В размытой грязи ноги и колеса ползли назад - под-гору
- и повозка была тяжела. На руках и вытянутой шее Анны Тимофевны высту-
пили жилы, извитые и блестящие, как дождевые ручьи. Липкая, тяжелая юбка
цеплялась за ноги, и переставлять их было так трудно, точно они были
вправлены в колодки.
Анна Тимофевна только раз остановилась, чтобы вытереть лицо и пере-
дохнуть. И когда утиралась, ощутила на губах вкус соли и подумала, что
вспотела. Но тут же по влажной щеке скользнула торопливая слеза, и она
улыбнулась самой себе. И вспомнила, как пришла ей в голову притча - одна
на всю жизнь - притча о жизни, которую надо пройти, и опять улыбнулась.
Потом злегла в намокшую ременную лямку, натужилась и, оступаясь, поч-
ти падая, потянула повозку выше.
Дома встретил Анну Тимофевну Антон Иваныч - хмуро и неприветно. Но
сразу повеселел, окинув ее взглядом:
- Ах, чучело! Где это ты, а?
Переодеваясь, она рассказывала, как ловила в воде арбузы, и как ей
было весело, и как она думала, что посмешит Антона Иваныча, вернувшись
домой после купанья.
Антон Иваныч хохотал, а она, ожившая от его смеха, снова и снова пов-
торяла рассказ, придумывая веселые подробности и принималась хохотать
вместе с ним.
Наконец он отвел душу и сказал:
- Ну-ка, пивка, что ли, купальщица, ха-ха!
И опять побежал день, как всегда.
Но на другое утро время остановилось.
На обычный утренний зов Антона Иваныча Анна Тимофевна не откликну-
лась. Антон Иваныч покашлял, поплевал, закурил папироску и крикнул еще.
Потом поднялся и, поругиваясь, зашаркал в кухню.
Там, заглянув в закоулок, где стояла кровать, развел руками и промы-
чал:
- Г-м-м-н-да...
Анна Тимофевна спала.
Он подошел к ней, дотронулся до раскрытого плеча, потолкал ее:
- Что это ты?
Она вздохнула и забормотала что-то, но не проснулась.
Антон Иваныч приложил ладонь к ее лбу, снова помычал:
- Г-м-нда...
и побрел к сыну.
Володька протер глаза, привстал в постели и уставился на отца.
- Заболела наша хозяйка-то, Володя.
- Кто? Что?
- Анна-то Тимофевна.
- Ну, что Анна Тимофевна?
- Больна.
- Так я-то что же?
Антон Иваныч погладил себя по лысине, вздохнул и пропустил сквозь зу-
бы:
- Ты бы пошел самовар поставил...
В окна пощелкивал дождь, и в комнатах было серо и зябко.
До обеда два раза из кухни долетел крик:
- Тоня!
Антон Иваныч подымался с кровати, надевал туфли и шел в кухню. Но Ан-
на Тимофевна бормотала несвязное сквозь сон, и, постояв у ее изголовья,
он уходил.
В сумерки она очнулась. Антон Иваныч присел на краешек кровати и
спросил:
- Тебе, может, дать чего?
Она ответила не сразу, сухим, треснувшим голосом:
- Пить.
Но тотчас поправилась, точно испугавшись, что он уйдет:
- Ничего... сиди.
- Гм-м-нда... Жар.
Он положил руку ей на голову, откинув жидкие пряди волос на подушку.
Она схватила его руку и крепко прижала ко лбу.
Он опять промычал:
- Н-да... Может доктора, Анюта?
- Нет, ничего, завтра встану, - прошептала она, улыбнувшись одними
губами. Потом закрыла глаза и спросила: Как вы... нынче?
Потом опять начала бредить, не выпуская его руки.
Антон Иваныч попросил сына:
- Ты бы сходил к доктору, недалеко тут, видишь - без памяти.
Володька заверещал:
- Ну, куда теперь пойдешь! В такую погоду хороший хозяин...
Тогда Антон Иваныч стал собираться сам. Одевался он долго, как по ут-
рам, кряхтя и покуривая, перекидываясь сам с собою словечками и заме-
чаньями. Перед уходом, в дверях, обратился к Володьке:
- Хорошо сказать, доктора... А какого?.. Ты подай ей, в случае че-
го...
Раскрыл зонт и окунулся в сырую темень.
От земли подымалась холодная испарина, ветер кидал в лицо пригоршнями
колючих капель, улицы были устланы лужами и пустынны.
Антон Иваныч зашел в пивную отогреться. Через час он опять появился
на улице, постоял, запрятал поглубже в карманы пивные бутылки и напра-
вился домой.
Там, отряхнувшись от дождя, спросил:
- Ну, что?..
- Все тебя звала, - отозвался Володька.
Антон Иваныч пододвинул к постели больной табуретку и заглянул ей в
лицо.
На нем лежал блеклый свет лампы, и оно было строго и просто, как лицо
постника. Губы Анны Тимофевны шевельнулись и ему показалось, что она
спросила:
- Ты?
- Да, я, Анюта, - сказал он.
Она вздрогнула и открыла глаза. Остановила на нем свой взор, но лицо
ее не изменилось, только тени на нем переместились и посветлели, и вок-
руг рта заблестели мелкие капельки пота.
- Посиди, - чуть внятно сказала Анна Тимофевна.
И еще, погодя:
- Как ты... без меня... милый...
Потом опять закрыла глаза и часто, хрипло задышала.
Антон Иваныч подождал, пока утихнет, уляжется хриплое дыханье, но оно
не утихало, и он задремал.
А когда очнулся - Анна Тимофевна вытянулась на спине непокрытая, пря-
мая, и глаза ее - неподвижные, стекольно-желтые - были устремлены на не-
го. В ту же секунду он ощутил на руке своей холодную тяжесть. Он вскочил
и отступил на шаг. С его руки скатилась и звонко стукнулась о табуретку
прямая рука Анны Тимофевны.
---------------
Когда закопали могилу и Антон Иваныч остался с Володькой, он сел на
мягкую насыпь и закурил.
День выпал теплый и кое-где в последний раз зардела рябина. Было ти-
хо. Синеватый дымок папиросы почти недвижным облаком висел над головой.
Чье-то омертвелое, придушенное стояло в воздухе стрекотанье.
Володька просверлил каблуком в земле ямку, закопал в нее жука. Погля-
дел на небо, сказал:
- Пойдем, что ли?
Потом присел рядом с отцом, но тотчас вскочил.
- Ну, я пойду!
И, перепрыгивая через могилы, быстро пошел к дороге.
Тогда Антон Иваныч поднялся и стал лицом к кресту.
Крест был гладкий, некрашеный, сучковатый.
Антон Иваныч стоял, сгорбившись, засунув руки в пиджачные карманы.
Потом, что-то нащупав в углу кармана, вытащил руку и разжал пальцы. В
них оказался кусочек мела.
Антон Иваныч пододвинулся к кресту и начал выводить на поперечной пе-
рекладине мелом:
- Анна Тимофее...
Но мелок вдруг рассыпался, и белый порошок медленно осел на насыпь.
Антон Иваныч постоял еще, отряхнул руки и пошел следом за сыном.
1921-22 г.г.
Ив. Соколов-Микитов.
ЧИЖИКОВА ЛАВРА
I
Неладно у меня в груди.
Вчера опять выстукивал меня наш доктор, Евсей Романыч. Заставил меня
раздеться и вертел долго. Экие у него холодные и конопатые пальцы, а в
