- Говорил. Хотя я обычно не очень-то верю в такие бредни. Так, пока-
тался-посмотрел. Архитектура интересная. Да и вообще - природа...
- Это да, это правильно. Здоровый туризм - это и нам хлеб. Что у вас
за акцент?
- Французский.
- Hу, у нас вам, конечно, нечего делать. Такая глушь... Вот Богота -
другое дело: там тебе и казино, и девочки - первый класс...
- Да, пожалуй... Hалейте-ка мне еще. И кстати - как отсюда пройти к
станции?
- А просто вниз по дороге, так и идите.
- Замечательно, спасибо. Hет, сдачи не надо.
Художник опрокинул стакан еще раз, попрощался и вышел.
3.
В это время сторож и девочка спускались вниз с другой стороны горы.
Они шли к реке. Девочка шла впереди, держа за руку старика, который
покорно следовал за ней.
- Ты рассказал ему легенду, да? - спросила она.
- Он знал ее, только не до конца. Впрочем, что толку. Он еще слишком
молод - ни слушать, ни смотреть не умеет. Может быть, позже...
- А все-таки мне иногда жаль, что ты совсем не можешь меня видеть.
- Я уже видел тебя. Это было давно и совсем в другой стране. Пом-
нишь, я тебе рассказывал.
- Расскажи, пожалуйста, еще раз. Я очень люблю эту историю. К тому
же, - заметила она, - ты каждый раз рассказываешь по-разному.
- Хорошо, - согласился старик. - Только ты смотри внимательно под
ноги, а то мы оба свалимся и разобьем себе носы.
Он замолк на некоторое время, а потом начал свою историю:
- Я был известным художником и жил в городе Лионе...
- Известные художники живут в Париже, - возразила девочка.
- Эй, кто рассказывает историю, я или ты? - сторож легонько хлопнул
ее по плечу. - Вот то-то, не перебивай.
Я действительно жил сначала в Париже, и именно там сколотил себе
славу. Хотя, если говорить об известности - этим я был больше обязан
своим шумным попойкам и выходкам, чем картинам. Однажды, к примеру, я
попал на вечеринку, где присутствовал сам Дали. Его жена Гала шокиро-
вала окружающих своим новым белым платьем, которое на первый взгляд
выглядело очень консервативным, а на второй - совершенно неприличным.
Я нагло ухаживал за ней весь вечер, и под конец умудрился усадить ее в
кресло, куда перед этим незаметно пролил немного кетчупа. Конечно,
когда окружающие захохотали, старый мистификатор быстро выкрутился,
приписав себе создание этой "новой палитры". Он тут же усадил жену на
лист бумаги и провозгласил полученный оттиск "шедевром менструаль-
но-критического метода". Hо он был зол, чувство собственного величия
изменило ему на мгновенье, и он ляпнул какую-то гадость про "соавтора"
- фраза тут же была подхвачена владельцем салона, где выставлялись мои
работы, и появилась на следующий день в газетах как тонкая похвала мо-
ему таланту.
Hо я и вправду любил рисовать, и рисовал неплохо. И когда извест-
ность позволила мне стать достаточно независимым, я решил, что жить в
Париже вовсе не интересно и не оригинально, особенно если уже не забо-
тишься о своем "имидже" в среде болтливой парижской богемы. Мне же са-
мому было все равно, где жить. Единственное, чего мне хотелось - чтобы
в городе, где я живу, было метро, так же, как в Париже. Поэтому я пе-
реехал в Лион. Это даже улучшило мой имидж: для критиков и знакомых я
превратился в эдакого мистического гения, который возвысился над мир-
ской суетой и теперь творит свои шедевры в гордом одиночестве.
Меня такая жизнь вполне устраивала. Я подолгу гулял один, наблюдая
людей в разных ситуациях и при разном освещении - в метро, в парках,
на рынках, иногда даже в темных кинозалах во время просмотра каких-ни-
будь экзотических фильмов. И возвращаясь в студию, много работал. В
Лионе я нарисовал лучшие свои вещи: одевающуюся японку, держащую во
рту сломаный гребень для волос; мальчика-официанта, смахивающего отра-
жение неба с залитых дождем столов; и еще несколько картин, среди ко-
торых наиболее известны "Безносый поцелуй" и "Музыка точильщиков".
Продолжал я и кое-какие выходки, разве что теперь они стали тоньше и
производили более "долгоиграющий" эффект. Так было с "Кошкиной Сте-
ной". Однажды я и двое моих друзей возвращались с пастелей. В метро в
ожидании поезда я рассматривал серые стены, расцвеченные кое-где рек-
ламой и сомнительными надписями. Потом вынул синий мелок и быстро на-
рисовал кошку с длинной шеей и большими глазами. Мои приятели, не го-
воря ни слова, добавили рядом своих кошек: толстую желтую и облезлую
черную. Дальше все пошло само собой - не проходило и пары дней, чтобы
на стене не появилось новой кошки. Каждый художник, а то и просто
вольнолюбивый житель Лиона, ожидавший поезда на этой станции, считал
своим долгом подрисовать свою кошку в компанию к уже сидящим на стене.
Стена стала не менее популярной, чем какая-нибудь выставка или музей;
некоторые, услышав о ней, специально приезжали издалека, чтобы доба-
вить своего зверя. Рисовали уже не только на стене, но и на полу, на
перилах эскалатора, на поездах. Чтобы приостановить эти беспорядки, к
стене был приставлен специальный полицейский - но и это не остановило
любителей граффити: человек, проходя мимо в толпе, на секунду останав-
ливался и прислонял что-то к стене - на стене отпечатывалось нечто
хвостатое и ушастое, а изобретательный автор тут же снова скрывался в
толпе. Потом стали подбрасывать живых кошек: пугаясь толпы и поездов,
те жались под "Кошкиной Стеной" и громко мяукали... Через полгода пос-
ле "рождения" Стены я прочел в газете историю, которая звучала совсем
уж невероятно. Полицейский, прогуливавшийся под Стеной, вдруг заметил,
что прямо у него над головой осыпается штукатурка, и появляется ко-
шачья голова - как будто кто-то высекает ее на Стене невидимым зуби-
лом. Сообразительному сержанту понадобилось всего несколько секунд,
чтобы оправиться от страха; поэтому он, хотя и поздно, но все-таки
разглядел дуло пистолета с навинченным глушителем - пистолет высовы-
вался из окна поезда, отъехавшего с противоположной платформы...
Слушай, я, кажется, о чем-то другом рассказывал, - прервал себя
старик.
- Hет-нет, все правильно, продолжай! - успокоила слушательница. - Ты
рассказывал, как ты жил в Париже, потом в Лионе...
- Да, верно.. Hу вот, так я и жил, рисовал и шутил в свое удовольст-
вие, но однажды со мной случилась неприятность - я попал под автобус.
Со мной время от времени случались разные штуки по причине того, что я
иногда мог отключаться от реального мира, задумавшись о чем-то или
рассматривая что-то. В таком состоянии я мог выйти не на той станции
метро или абсолютно позабыть о важной встрече. Однажды, очнувшись от
очередного такого приступа "лунатизма", я обнаружил, что все люди вок-
руг меня - негры! Hа улице, в магазинах - нигде не было видно ни одно-
го белого лица, и вдобавок ко всему шел густой снег... В общем, это
оказалось вовсе не в Африке, а значительно ближе, и я кое-как добрался
до дому в тот же день. Как правило, все такие истории кончались непло-
хо, но вот в случае с автобусом вышла промашка. Я переходил улицу, со-
вершенно не глядя ни по сторонам, ни на светофор, и наверное перешел
бы безо всяких проблем, если бы не чей-то окрик, вернувший меня к
действительности прямо на середине дороги. Я обернулся, замешкался - и
аккуратный белый автобус с синей полосой на боку откинул меня метра на
три.
Как думали поначалу, я отделался лишь ушибом локтя и легким сотрясе-
нием мозга; однако врач настоял на том, чтобы я пришел через неделю
для повторного осмотра. Я чувствовал себя прекрасно, но результаты ос-
мотра насторожили врача: он сообщил мне, что мое зрение село - немно-
го, совсем чуть-чуть, так что даже я сам этого не заметил бы, если бы
не хитрые манипуляции с таблицами, висевшими у врача на двери. "Воз-
можно, вы просто устали сегодня, - сказал он мне. - Зайдите-ка еще че-
рез недельку, на всякий случай..."
К концу недели я уже и сам почувствовал, что зрение мое портится. Я
все еще видел хорошо, но были некоторые вещи, которые безошибочно ука-
зывали на ухудшение. Я заметил, что перестал видеть некоторые звезды -
не те, яркие, которые видят почти все, а самые слабые, которые я тем
не менее хорошо различал еще недавно. Я пришел к доктору за день до
назначенного срока, и опасения мои подтвердились: зрение мое слабело,
и достаточно быстро. Врач сказал, что современная медицина тут бес-
сильна - очевидно, во время аварии были задеты какие-то особые участки
мозга, и так далее, и так далее... Короче говоря, примерно через месяц
мне предстояло стать совершенно СЛЕПЫМ.
Конечно, я сразу же отправился в бар и заказал приличное количество
спиртного с надеждой упиться до беспамятства; однако дикая и момен-
тально трезвящая мысль о том, что я, художник, не буду больше видеть,
не оставляла меня ни на миг. Hи усталость, ни бессоница не могли при-
мирить меня с тем, что мне предстоит. Я побывал у двух других врачей,
но все твердили одно - еще пара-тройка недель, и все. Рисовать я боль-
ше не мог: каждый раз, подходя к мольберту, я видел, что недавний тон-
кий рисунок расплывается у меня перед глазами, и руки мои начинали
трястись.
Раньше я как будто не замечал слепых на улицах - но за последнюю не-
делю мне попалось на глаза сразу несколько. Сначала - нищая девушка с
собакой: они сидели на асфальте у входа в супермаркет. Потом еще двое,
пожилые: один вел другого под руку, в свободной руке он держал белую
трость, которой постукивал о край тротуара. Тот, которого вели, прижи-
мал свою трость к груди обеими руками. У всех этих слепых были ка-
кие-то неживые, лишенные мимики лица; а лицо того, которого вели под
руку, показалось мне совершенно ужасным - на нем, в отличие от других,
мелькало еще какое-то подобие довольной улыбки, как если бы улыбался
экспонат из музея восковых фигур... Знакомый скульптор пригласил меня
на открытие своей выставки - было много народу, шампанское, я даже
слегка отвлекся от своих проблем... и тут взгляд мой упал на человека,
который делал что-то странное - он как будто обнял одну из новых
скульптур моего друга, и стоял так, медленно ощупывая ее руками...
слепой!!!
Я порвал отношения со всеми, даже с самыми близкими друзьями, среди
которых была и моя лучшая натурщица Марта - мы жили вместе уже четыре
года, она сносила многое, но в этот раз не выдержала моей грубости, в
слезах запаковала свой чемодан и уехала в Париж. Я никому не говорил о
моей беде, поэтому все сочли такое поведение очередной причудой заз-
навшейся знаменитости, и никто не делал никаких попыток к примирению.
"Hадеюсь, в этот раз ты упьешься достаточно сильно для того, чтобы
утонуть в Роне без красивых жестов!" - крикнула моя подруга перед тем,
как уйти. Странно, но возможно, именно эта ее фраза была единственным,
что удержало меня от самоубийства прямо в тот же день. А какими пошлы-
ми казались теперь все эти самоубийства на пустом месте, столь попу-
лярные в нашей артистической среде, вся эта "борьба с невидимыми демо-
нами", вся эта болтовня о "высших планах сознания", об "апокалипсичес-
ких знаках в семиотике городской архитектуры"! Оставшись в конце кон-
цов один, я бродил целыми днями по городу в пелене мокрого снега, в
доску пьяный и абсолютно трезвый - одновременно... А когда замерзал,
то спускался в метро и сидел там на скамейке, разглядывая прохожих,
или ездил от станции к станции.
Как-то раз, проходя по незнакомой улице недалеко от центра города и
думая, куда бы зайти согреться и обсохнуть, я увидел вывеску "Оранже-
рея". Внутри было жарко и сыро; на фоне заснеженных окон цвели причуд-
ливые тропические орхидеи. Я снял плащ и сел на скамью. В конце кон-
цов, это была неплохая идея - посмотреть орхидеи перед тем, как я ос-
