думал о том, что для меня убьют семерых рабов, - и в конце концов я стал
гордиться своим погребением, зная, что многие должны мне завидовать. А тем
временем отец мой, Выдра, сидел угрюмый и молчаливый. И весь день и всю
ночь люди пели песню смерти и били в барабаны, и казалось, что я уже
тысячу раз умер.
Но утром отец мой поднялся и заговорил. Всем известно, сказал он, что
всю жизнь он был храбрым воином. Все знают также, что почетнее умереть в
бою, чем лежа на мягких шкурах у костра. И раз я, его сын, все равно
должен умереть, так лучше мне пойти на мукумуков, и пусть меня убьют. Так
я завоюю себе почет и сделаюсь вождем в обители мертвых, и не лишится
почета отец мой, Выдра. Поэтому он приказал подготовить вооруженный отряд,
который я поведу вниз по реке. А когда мы встретимся с мукумуками, я
должен, отделившись от отряда, пойти вперед, словно готовясь вступить в
бой и тогда меня убьют.
- Нет, ты только послушай, о белый человек! - вскричал Мутсак, не в
силах дольше сдерживаться. - В ту ночь шаман Смолка долго шептал что-то на
ухо Выдре, и это он сделал так, что Одинокого Вождя послали на смерть.
Выдра был очень стар, а Одинокий Вождь - его единственный сын, и Смолка
задумал сам стать вождем племени. Одинокий Вождь все еще был жив, хотя
весь день и всю ночь у его вигвама пели песню смерти, и потому Сколка
боялся, что он не умрет. Это Сколка, своими красивыми словами о почете и
добрых делах, говорил языком Выдры.
- Да, - подхватил Одинокий Вождь. - Я знал, что Сколка во всем
виноват, но это меня не трогало, потому что я был очень болен. У меня не
было сил гневаться и не хватало духу произносить резкие слова; и мне было
все равно, какой смертью умереть, - я хотел только, чтобы с этим было
скорей покончено. И вот, о белый человек, собрали боевой отряд. Но в нем
не было ни испытанных воинов, ни людей, умудренных годами и знаниями, а
всего лишь сотня юношей, которым еще мало приходилось сражаться. И все
селение собралось на берегу реки, чтобы проводить нас. И мы пустились в
путь под ликующие возгласы и восхваления моих доблестей. Даже ты, о белый
человек, возликовал бы при виде юноши, отправляющегося в бой, хотя бы и на
верную смерть.
И мы отправились - сотня юношей, в том числе и Мутсак, потому что
тоже был молод и неискушен. По приказанию моего отца, Выдры, мое каноэ
привязали с одной стороны к каноэ Мутсака, а с другой стороны - к каноэ
Канакута. Так было сделано для того, чтобы мне не грести и чтобы я
сохранил силу и, несмотря на болезнь, мог достойно умереть. И вот мы
двинулись вниз по реке.
Я не стану утомлять тебя рассказом о нашем пути, который не был
долгим. Неподалеку от селения мукумуков мы встретили двух их воинов в
каноэ, которые, завидев нас, пустились наутек. Тогда, как приказал мой
отец, мое каноэ отвязали, и я совсем один поплыл вниз по течению. А юноши,
как приказал мой отец, остались, чтобы увидеть, как я умру, и по
возвращении рассказать, какой я смертью умер. На этом особенно настаивали
отец мой Выдра и шаман Сколка, и они пригрозили жестоко наказать тех, кто
ослушается.
Я погрузил весло в воду и стал громко насмехаться над удиравшими
воинами. Услышав мои обидные слова, они в гневе повернули головы и
увидели, что отряд не тронулся с места, а я плыву за ними один. Тогда они
отошли на безопасное расстояние и, разъехавшись в стороны, остановились
так, что мое каноэ должно было пройти между ними. И я с копьем в руке,
распевая воинственную песню своего племени, стал приближаться к ним.
Каждый из двух воинов бросил в меня копье, но я наклонился, и копья
просвистели надо мной, и я остался невредим. Теперь все три каноэ шли
наравне, и я метнул копье в воина справа: оно вонзилось ему в горло, и он
упал навзничь в воду.
Велико было мое изумление - я убил человека. Я повернулся к воину
слева и стал грести изо всех сил, чтобы встретить смерть лицом к лицу; и
его второе копье задело мое плечо. Тут я напал на него, но не бросил
копье, а приставил острие к его груди и нажал обеими руками. А пока я
напрягал все свои силы, стараясь вонзить копье глубже, он ударил меня по
голове раз и еще раз лопастью весла.
И даже когда копье пронзило его насквозь, он снова ударил меня по
голове. Ослепительный свет сверкнул у меня перед глазами, и я
почувствовал, как в голове у меня что-то треснуло, - да, треснуло. И
тяжести, что так долго давила мне на глаза, не стало, а обруч, так туго
стягивавший мне голову, лопнул. И восторг охватил меня, и сердце мое
запело от радости.
"Это смерть", - подумал я. И еще я подумал, что умереть хорошо. Потом
я увидел два пустых каноэ и понял, что я не умер, а опять здоров. Удары по
голове, нанесенные мне воином, исцелили меня. Я знал, что убил человека;
запах крови привел меня в ярость, - и я погрузил весло в грудь Юкона и
направил свое каноэ к селению мукумуков. Юноши, оставшиеся позади, громко
закричали. Я оглянулся через плечо и увидел, как пенится вода под их
веслами...
- Да, вода пенилась под нашими веслами, - сказал Мутсак, - потому что
мы не забыли приказания Выдры и Сколки, что должны собственными глазами
увидеть, какой смертью умрет Одинокий Вождь. В это время какой-то молодой
мукумук, плывший туда, где были расставлены ловушки для лососей, увидел
приближающегося к их селению Одинокого Вождя и сотню воинов, следовавших
за ним. И он сразу же кинулся к селению, чтобы поднять тревогу. Но
Одинокий Вождь погнался за ним, а мы погнались за Одиноким Вождем, потому
что должны были увидеть, какой смертью он умрет. Только у самого селения,
когда молодой мукумук прыгнул на берег, Одинокий Вождь поднялся в своем
каноэ и со всего размаху метнул копье. И копье вонзилось в тело мукумука
выше поясницы, и он упал лицом вниз.
Тогда Одинокий Вождь выскочил на берег, держа в руке боевую дубинку,
и, испустив боевой клич, ворвался в деревню. Первым встретился ему Итвили,
вождь племени мукумуков. Одинокий Вождь ударил его дубинкой, и он свалился
мертвым на землю. И, боясь, что мы не увидим, какой смертью умрет Одинокий
Вождь, мы, сотня юношей, тоже выскочили на берег и поспешили за ним в
селение. Но мукумуки не поняли наших намерений и подумали, что мы пришли
сражаться, - и тетивы их луков зазвенели, и засвистели стрелы. И тогда мы
забыли, для чего нас послали, и набросились на них с нашими копьями и
дубинками, но так как мы застали их врасплох, то тут началось великое
избиение...
- Своими руками я убил их шамана! - воскликнул Одинокий Вождь, и его
изборожденное морщинами лицо оживилось при воспоминании о том далеком дне.
- Своими руками я убил его - того, кто был более могучим шаманом, чем
Сколка, наш шаман. Каждый раз, когда я схватывался с новым врагом, я
думал: "Вот пришла моя смерть"; но каждый раз я убивал врага, а смерть не
приходила. Казалось, так сильно было во мне дыхание жизни, что я не мог
умереть...
- И мы следовали за Одиноким Вождем по всему селению, - продолжал
рассказ Мутсак. - Как стая волков, мы следовали за ним - вперед, назад, из
конца в конец, до тех пор, пока не осталось ни одного мукумука, способного
сражаться. Тогда мы согнали вместе всех уцелевших - сотню рабов-мужчин,
сотни две женщин и множество детей, потом развели огонь, подожгли все
хижины и вигвамы и удалились. И это был конец племени мукумуков.
- Да, это был конец племени мукумуков, с торжеством повторил Одинокий
Вождь. - А когда мы пришли в свое селение, люди дивились огромному
количеству добра и рабов, а еще больше дивились тому, что я все еще жив. И
пришел отец мой, Выдра, весь дрожа от радости при мысли о том, что я
совершил. Ибо он был стар, а я был последним из его сыновей, оставшимся в
живых. И пришли все испытанные в боях воины и люди, умудренные годами и
знаниями, и собралось все наше племя. И тогда я встал и голосом, подобным
грому, приказал шаману Сколке подойти ближе...
- Да, о белый человек! - воскликнул Мутсак, - голосом, подобным
грому, от которого подгибались колени и людей охватывал страх.
- А когда Сколка подошел ближе, рассказывал дальше Одинокий Вождь, -
я сказал, что я умирать не собираюсь. И еще я сказал, что нехорошо
обманывать злых духов, которые поджидают по ту сторону могилы. И потому
считаю справедливым, чтобы душа Сколки отправилась в Неведомое, где она
будет вечно выть в темном, дремучем лесу. И я убил его тут же, на месте,
перед лицом всего племени. Да, я, Одинокий Вождь, собственными руками убил
шамана Сколку перед лицом всего племени. А когда послышался ропот, я
громко крикнул...
- Голосом, подобным грому, - подсказал Мутсак.
- Да, голосом, подобным грому, я крикнул: "Слушай, мой народ! Я,
Одинокий Вождь, умертвил вероломного шамана. Я единственный из людей
прошел через врата смерти и вернулся обратно. Мои глаза видели то, чего
никому не дано увидеть. Мои уши слышали то, что никому не дано услышать. Я
могущественнее шамана Сколки. Я могущественнее всех шаманов. Я более
великий вождь, чем мой отец, Выдра. Всю жизнь он воевал с мукумуками, а я
уничтожил их всех в один день. Как бы одним дуновением ветра я уничтожил
их всех. Отец мой, Выдра, стар, шаман, Сколка, умер, а потому я буду и
вождем и шаманом. Если кто-нибудь не согласен с моими словами, пусть
выйдет вперед!"
Я ждал, но никто вперед не вышел. Тогда я крикнул: "Хо! Я отведал
крови! Теперь несите мясо, потому что я голоден. Разройте все ямы со
съестными припасами, принесите рыбу из всех вершей, и пусть будет великое
пиршество. Пусть люди веселятся и поют песни, но не погребальные, а
свадебные. И пусть приведут ко мне девушку Кэсан. Девушку Кэсан, которая
станет матерью детей Одинокого Вождя!"
Услышав мои слова, отец мой, Выдра, который был очень стар, заплакал,
как женщина, и обнял мои колени. И с этого дня я стал вождем и шаманом. И
был мне большой почет, и все люди нашего племени повиновались мне.
- До того дня, пока не появился пароход, - вставил Мутсак.
- Да, - сказал Одинокий Вождь. - До того дня, пока не появился
пароход.
БУЙНЫЙ ХАРАКТЕР АЛОЗИЯ ПЕНКБЕРНА
1
У Дэвида Грифа был зоркий глаз, он сразу подмечал все необычное,
обещавшее новое приключение, и всегда был готов к тому, что за ближайшей
кокосовой пальмой его подстерегает какая-нибудь неожиданность, а между тем
он не испытал никакого предчувствия, когда ему попался на глаза Алоизий
Пенкберн. Это было на пароходике "Берта". Гриф со своей шхуны, которая
должна была отойти позднее, пересел на этот пароход, желая совершить
небольшую поездку от Райатеи до Папеэте. Он впервые увидел Алоизия
Пенкберна, когда этот уже немного захмелевший джентльмен в одиночестве пил
коктейль у буфета, помещавшегося в нижней палубе около парикмахерской. А
когда через полчаса Гриф вышел от парикмахера, Алоизий Пенкберн все еще
стоял у буфета и пил в одиночестве.
Когда человек пьет один - это дурной признак. И Гриф, проходя мимо,
бросил на Пенкберна беглый, но испытующий взгляд. Он видел молодого
человека лет тридцати, хорошо сложенного, красивого, хорошо одетого и явно
одного из тех, кого в свете называют джентльменами. Но по едва уловимой
неряшливости, по нервным движениям дрожащей руки, расплескивавшей напиток,
по беспокойно бегающим глазам Гриф безошибочно определил, что перед ним
хронический алкоголик.
После обеда он снова встретился с Пенкберном. На этот раз встреча
произошла на верхней палубе. Молодой человек, цепляясь за поручни и глядя
