дома больше нет. Да, все совершалось очень быстро. Он заметил, что с
уцелевших деревьев многие спустились на землю. Ветер тем временем еще
усилился, Рауль видел это по своей пальме: она уже не раскачивалась взад и
вперед, - теперь она оставалась почти неподвижной, низко согнувшись под
напором ветра, и только дрожала. Но от этой дрожи тошнота подступала к
горлу. Это напоминало вибрацию камертона или струн гавайской гитары. Хуже
всего было то, что пальма вибрировала необычайно быстро. Даже если ее не
вырвет с корнями, она долго не выдержит такого напряжения и переломится.
Ага! Одно дерево уже не выдержало! Он не заметил, когда оно
сломалось, но вот стоит обломок - половина ствола. Пока не увидишь, так и
не будешь знать, что творится. Треск деревьев и горестные вопли людей
тонули в мощном реве и грохоте... Когда это случилось, Рауль как раз
смотрел туда, где был капитан Линч. Он увидел, как пальма бесшумно
треснула посредине и верхушка ее, с тремя матросами и старым капитаном,
понеслась к лагуне. Она не упала, а поплыла по воздуху, как соломинка. Он
следил за полетом: она ударилась о воду шагах в ста от берега. Он напряг
зрение и увидел - он мог бы в том поклясться, - что капитана Линч помахал
ему на прощание рукой.
Рауль не стал больше ждать, он тронул туземца за плечо и знаком
показал ему, что нужно спускаться. Туземец согласился было, но женщины
словно окаменели от страха, и он остался с ними. Рауль захлестнул веревку
вокруг дерева и сполз по стволу на землю. Его окатило соленой водой. Он
задержал дыхание, судорожно вцепившись в веревку. Волна спала, и,
прижавшись к стволу, он перевел дух, потом завязал веревку покрепче. И тут
его окатила новая волна. Одна из женщин соскользнула с дерева, но мужчина
остался со второй женщиной, обоими детьми и кошкой. Рауль еще сверху
видел, что кучки людей, жавшихся к подножиям других деревьев, постепенно
таяли. Теперь это происходило справа и слева от него, со всех сторон. Сам
он напрягал все силы, чтобы удержаться; женщина рядом с ним заметно
слабела. После каждой волны он дивился сначала тому, что его еще не смыло,
а потом - что не смыло женщину. Наконец, когда схлынула еще одна волна, он
остался один. Он поднял голову: верхушка дерева тоже исчезла.
Укоротившийся наполовину, дрожал расщепленный ствол. Рауль был спасен:
корнями пальма держалась, и теперь ветер был ей не страшен. Он полез вверх
по стволу. Он так ослабел, что двигался медленно, и еще несколько волн
догнали его, прежде чем ему удалось от них уйти. Тут он привязал себя к
стволу и приготовился мужественно встретить ночь и то неизвестное, что еще
ожидало его.
Ему было очень тоскливо одному в темноте. Временами казалось, что
наступил конец света и только он один еще остался в живых. А ветер все
усиливался, усиливался с каждым часом. К одиннадцати часам, по расчетам
Рауля, он достиг совсем уже невероятной силы. Это было что-то чудовищное,
дикое - визжащий зверь, стена, которая крушила все перед собой и
проносилась мимо, но тут же налетала снова, - и так без конца. Ему
казалось, что он стал легким, невесомым, что он сам движется куда-то, что
его с неимоверной быстротой несет сквозь бесконечную плотную массу. Ветер
уже не был движущимся воздухом - он стал ощутимым, как вода или ртуть.
Раулю чудилось, что в этот ветер можно запустить руку и отрывать его по
кускам, как мясо от туши быка, что в него можно вцепиться и приникнуть к
нему, как к скале.
Ветер душил его. Он врывался с дыханием через рот и ноздри, раздувая
легкие, как пузыри. В такие минуты Раулю казалось, что все тело у него
набито землей. Чтобы дышать, он прижимался губами к стволу пальмы. Этот
непрекращающийся вихрь лишал его последних сил, он изматывал и тело, и
рассудок. Рауль уже не мог ни наблюдать, ни думать, он был в полусознании.
Четкой оставалась одна мысль: "Значит, это ураган". Мысль эта упорно
мерцала в мозгу, точно слабый огонек, временами дававший вспышки.
Очнувшись от забытья, он вспоминал: "Значит, это ураган", - потом снова
погружался в забытье.
Яростнее всего ураган бушевал от одиннадцати до трех часов ночи, - и
как раз в одиннадцать сломалось то дерево, на котором спасался Мапуи и его
семья. Мапуи всплыл на поверхность лагуны, все еще не выпуская из рук свою
дочь Нгакуру. Только местный житель мог уцелеть в такой переделке.
Верхушка дерева, к которой Мапуи был привязан, бешено крутилась среди пены
и волн. То цепляясь за нее, то быстро перехватывая по стволу руками, чтобы
высунуть из воды свою голову и голову дочери, он ухитрился не
захлебнуться, но вместе с воздухом в легкие проникала вода - летящие
брызги и дождь, ливший почти горизонтально.
До противоположного берега лагуны было десять миль. Здесь о бешено
крутящиеся завалы из стволов, досок, обломков домов и лодок разбивалось
девять из каждых десяти несчастных, не погибших в водах лагуны.
Захлебнувшихся, полуживых, их швыряло в эту дьявольскую мельницу и
размалывало в кашу. Но Мапуи повезло, волею судьбы он оказался в числе
уцелевших; его выкинуло на песок. Он истекал кровью; у Нгакуры левая рука
была сломана, пальцы правой расплющило, щека и лоб были рассечены до
кости. Мапуи обхватил рукою дерево и, держа дочь другой рукой, со стонами
переводил дух, а набегавшие волны доставали ему до колен, а то и до пояса.
В три часа утра сила урагана пошла на убыль. В пять часов было очень
ветрено, но не более того, а к шести стало совсем тихо и показалось
солнце. Море начало успокаиваться. На берегу еще покрытой волнами лагуны
Мапуи увидел искалеченные тела тех, кому не удалось живыми добраться до
суши. Наверное, среди них и его жена и мать. Он побрел по песку,
осматривая трупы, и увидел свою жену Тэфару, лежавшую наполовину в воде.
Он сел на землю и заплакал, подвывая по-звериному, - ибо так свойственно
дикарю выражать свое горе. И вдруг женщина пошевелилась и застонала. Мапуи
вгляделся в нее: она была не только жива, но и не ранена. Она просто
спала! Тэфара тоже оказалась в числе немногих счастливцев.
Из тысячи двухсот человек, населявших остров накануне, уцелело всего
триста. Миссионер-мормон и жандарм переписали их. Лагуна была забита
трупами. На всем острове не осталось ни одного дома, ни одной хижины - не
осталось камня на камне. Почти все кокосовые пальмы вырвало с корнем, а
те, что еще стояли, были сломаны, и орехи с них сбиты все до одного. Не
было пресной воды. В неглубоких колодцах, куда стекали струи дождя,
скопилась соль. Из лагуны выловили несколько промокших мешков с мукой.
Спасшиеся вырезали и ели сердцевину упавших кокосовых орехов. Они вырыли
ямы в песке, прикрыли их остатками железных крыш и заползли в эти норы.
Миссионер соорудил примитивный перегонный куб, но не поспевал опреснять
воду на триста человек. К концу второго дня Рауль, купаясь в лагуне,
почувствовал, что жажда мучит его не так сильно. Он оповестил всех о своем
открытии, и скоро триста мужчин, женщин и детей стояли по шею в воде,
стараясь хотя бы так утолить свою жажду. Трупы плавали вокруг них,
попадались им под ноги. На третий день они похоронили мертвых и стали
ждать спасательных судов.
А между тем Наури, разлученная со своей семьей, одна переживала все
ужасы урагана. Вместе с доской, за которую она упорно цеплялась, не
обращая внимания на бесчисленные занозы и ушибы, ее перекинуло через атолл
и унесло в море. Здесь, среди сокрушительных толчков огромных, как горы,
волн, она потеряла свою доску. Наури было без малого шестьдесят лет, но
она родилась на этих островах и всю жизнь прожила у моря. Плывя в темноте,
задыхаясь, захлебываясь, ловя ртом воздух, она почувствовала, как ее с
силой ударил в плечо кокосовый орех. Мгновенно составив план действий, она
схватила этот орех. В течение часа ей удалось поймать еще семь. Она
связала их, и получился спасательный пояс, который и удержал ее на воде,
хотя ей все время грозила опасность насмерть расшибиться о него. Наури
была толстая, и скоро вся покрылась синяками, но ураганы были ей не внове,
и, прося у своего акульего бога защиты от акул, она ждала, чтобы ветер
начал стихать. Но к трем часам ее так укачало, что она пропустила этот
момент. И о том, что к шести часам ветер совсем стих, она тоже не знала.
Она очнулась, только когда ее выкинуло на песок и, хватаясь за него
израненными, окровавленными руками, поползла вверх по берегу, чтобы волны
не смыли ее обратно в море.
Она знала, где находится: ее выбросило на крошечный островок
Такокота. Здесь не было лагуны, здесь никто не жил. Островок отстоял от
Хикуэру на пятнадцать миль. Хикуэру не было видно, но Наури знала, что он
лежит к югу от нее. Десять дней она жила, питаясь кокосовыми орехами,
которые не дали ей утонуть: она пила их сок и ела сердцевину, но
понемножку, чтобы хватило надолго. В спасении она не была уверена. На
горизонте виднелись дымки спасательных пароходов, но какой пароход
догадается заглянуть на маленький необитаемый остров Такокота?
С самого начала ей не давали покоя трупы. Море упорно выбрасывало их
на песок, и она, пока хватало сил, так же упорно сталкивала их обратно в
море, где их пожирали акулы. Когда силы у нее иссякли, трупы опоясали
остров страшной гирляндой, и она ушла от них как можно дальше, хотя далеко
уйти было некуда.
На десятый день последний орех был съеден, и Наури вся высохла от
жажды. Она ползала по песку в поисках орехов. "Странно, - думала она, -
почему всплывает столько трупов, а орехов нет? Орехов должно бы плавать
больше, чем мертвых тел!" Наконец она отчаялась и в изнеможении вытянулась
на песке. Больше надеяться было не на что, оставалось только ждать смерти.
Придя в себя, Наури медленно осознала, что перед глазами у нее голова
утопленника с прядью светло-рыжих волос. Волна подбросила труп поближе к
ней, потом унесла назад и, наконец, перевернула навзничь. Наури увидела,
что у него нет лица, но в пряди светло-рыжих волос было что-то знакомое.
Прошел час. Она не старалась опознать мертвеца, - она ждала смерти и ее не
интересовало, кем было раньше это страшилище.
Но через час она с усилием приподнялась и вгляделась в труп. Сильная
волна подхватила его и оставила там, куда не доставали волны поменьше. Да,
она не ошиблась: эта прядь рыжих волос могла принадлежать только одному
человеку на островах Паумоту: это был Леви, немецкий еврей, - тот что
купил жемчужину Мапуи и увез ее на шхуне "Хира". Что ж, ясно одно: "Хира"
погибла. Бог рыболовов и воров отвернулся от скупщика жемчуга.
Она подползла к мертвецу. Рубашку с него сорвало, широкий кожаный
пояс был на виду. Затаив дыхание, Наури попробовала расстегнуть пряжку.
Это оказалось совсем не трудно, и она поспешила отползти прочь, волоча
пояс за собой по песку. Она расстегнула один кармашек, другой, третий -
пусто. Куда же он ее дел? В последнем кармашке она нашла ее - первую и
единственную жемчужину, купленную им за эту поездку. Наури отползла еще на
несколько шагов, подальше от вонючего пояса, и рассмотрела жемчужину. Это
была та самая, которую Мапуи нашел, а Торики отнял у него. Она взвесила ее
на руке, любовно покатала по ладони. Но не красота жемчужины занимала
Наури: она видела в ней дом, который они с Мапуи и Тэфарой так старательно
построили в своих мечтах. Глядя на жемчужину, она видела этот дом во всех
подробностях, включая восьмиугольные часы на стене. Ради этого стоило
жить.
Она оторвала полосу от своей аху и, крепко завязав в нее жемчужину,
