два ведра воды попало в лодку. Такой пустяк, как этот, всегда может
случиться с легким судном даже у опытного матроса, тем не менее, хотя я
мгновенно потравил шкот и выровнял лодку, по моему адресу поднялась буря
насмешливых рукоплесканий, словно я совершил невесть какой грубый промах.
Когда Деметриос увидел, что в рыбачьей патрульной лодке только один
человек, да и тот мальчишка, он решил поиздеваться надо мной. Идя коротким
галсом - я шел прямо за ним, отставая на неполных тридцать футов, - он
несколько ослабил шкот и вернулся к пристани. И тут, делая короткие галсы,
он стал кружиться, вертеться, вспарывать носом лодки воду, к великому
восторгу симпатизирующих ему зрителей. Я все время шел за ним и смело
проделывал все, что делал он, даже, когда он, идя на фордевинд, перекинул
парус на другой борт - опаснейший маневр при таком большом парусе и таком
сильном ветре.
Он рассчитывал, что крепкий бриз и сильное отливное течение, которые
подняли на море страшное волнение, доведут меня до беды. Но я был в ударе
и никогда в жизни не вел лодку лучше, чем в этот день. Меня можно было
сравнить с точно выверенным механизмом, мозг делал свое дело; я, казалось,
предугадывал тысячи мелочей, которые опытный моряк обязан принимать во
внимание в любую секунду.
Вместо меня беда постигла Деметриоса. Что-то разладилось в выдвижном
киле его лодки, заело в корпусе, и он не выдвигался до отказа. В минуту
передышки, которой Деметриос добился путем какой-то хитроумной уловки, он
стал торопливо возиться с выдвижным килем, стараясь сбить его вниз. Но
времени у него было слишком мало, и пришлось снова взяться за руль и
парус.
Выдвижной киль, видимо, сильно его обеспокоил. Ему было уже не до
игры со мной, и, делая длинные галсы, он двинулся к Валлехо. К моей
радости, на первом галсе я увидел, что могу держать к ветру чуть круче,
чем он. Вот когда бы ему пригодился лишний человек в лодке; ведь я шел за
ним на расстоянии каких-нибудь нескольких футов, и он не отважился бросить
руль, чтобы перебраться на середину лодки и опустить выдвижной киль!
Лишившись возможности приводить к ветру так круто, как прежде, он
стал слегка потравливать шкот и идти полнее, стараясь меня обогнать. Я
позволил ему это сделать, пока сам пытался выиграть ветер, чтобы
настигнуть Деметриоса. Но, когда я подошел к нему совсем близко, он
прикинулся, будто ложится на другой галс. Я стремительно рыскнул к ветру,
чтобы опередить Деметриоса, но с его стороны было лишь ловко проделанным
трюком. Он взял прежний курс, мне же пришлось торопливо наверстывать
потерянное расстояние.
Деметриос явно оказался искуснее меня, когда дело дошло до
маневрирования. Много раз он был уже почти у меня в руках, но всякий раз
ему удавалось провести меня и ускользнуть. К тому же ветер крепчал, и наши
руки ни секунды не знали покоя, иначе нас неминуемо опрокинуло бы в море.
Что до моей лодки, то она держалась на плаву только благодаря лишнему
балласту. Я сидел, скорчившись, одной рукой держа руль, а другой шкот. А
поскольку шкот был всего один раз обернут вокруг нагеля, он при каждом
порыве ветра вырывался у меня из рук. В такие минуты парус терял ветер, и
я, конечно, отставал. Утешением служило лишь то, что с лодкой Деметриоса
происходило то же самое.
Сильный отлив, проносясь по Каркинезскому проливу навстречу ветру,
вздымал могучие, сердитые волны, которые непрерывно бились о борт судна. Я
промок до нитки, и даже мой парус был мокрешенек вплоть до шкаторины. Один
раз мне удалось ловким маневром нагнать Деметриоса, и моя лодка ударилась
носом в среднюю часть его судна. Как мне нужен был в эту минуту помощник!
Только было кинулся вперед, чтобы прыгнуть к нему в лодку, как он веслом
отпихнул мою лодку и оскорбительно рассмеялся прямо мне в лицо.
Мы уже находились в устье Каркинезского пролива, в очень опасной
полосе. Здесь пролив Валлехо и Каркинезский стремительно неслись навстречу
друг другу. Через Валлехо текли воды реки Напа и огромного берегового
отлива, а через Каркинезский пролив мчались воды Сьюисанской бухты и рек
Сакраменто и Сан-Хоакин. И там, где эти чудовищные потоки сталкивались,
возникала страшная быстрина. В довершение всех бед, ветер дул в сторону
бухты Сан-Пабло со скоростью пятнадцати узлов, обрушивая на быстрину
громады волн.
Враждующие течения метались во всех направлениях, сталкиваясь,
образуя водовороты, воронки и ключи, а сердитые волны, вздымаясь,
захлестывали наши лодки как с наветренной, так и с подветренной стороны. И
сквозь всю сумятицу беспорядочно, словно доведенные до безумия в своем
движении, с грохотом неслись гигантские, кипучие валы из бухты Сан-Пабло.
Я так же неистовствовал, как бушующее море. Лодка шла великолепно;
она стремительно мчалась вперед сквозь этот хаос, подобно скаковой лошади,
преодолевая все препятствия. Все мое существо было полно неуемной радости.
Огромный парус, вой ветра, бушующие волны, лодка, то и дело ныряющая в
воду, и я, пигмей, не больше, чем пятнышко среди этих взбунтовавшихся
стихий, подчиняю их своей воле, лечу сквозь них и над ними, торжествующий,
победоносный!
И в ту минуту, когда я, словно герой-победитель, мчался вперед,
раздался страшный треск, и лодка мгновенно стала. Меня швырнуло вперед, и
я упал на дно лодки. Когда я вскочил на ноги, передо мной мелькнуло что-то
зеленоватое, замшелое, и я сразу понял, что это затонувшая свая - бич
мореплавателей. Никто не огражден от такого несчастья. Разбухшую от воды и
плавающую у самой поверхности сваю невозможно увидеть и обойти в бушующем
море.
Видимо, раздробило весь нос лодки, так как через несколько секунд она
уже наполовину была полна воды. Добавили воды и волны, и она пошла ко дну,
увлекаемая тяжелым балластом. Все это случилось так быстро, что я
запутался в парусе, и меня втянуло под лодку. Когда я с великим трудом
выбрался на поверхность, полузадохнувшийся - мои легкие, казалось, вот-вот
лопнут, - весел уже не было. Должно быть, их смыло бесноватой волной. Я
видел, что Деметриос Контос оглядывается из своей лодки, и услыхал его
насмешливый, полный мстительной злобы голос: он что-то ликующе кричал! Он
продолжал свой путь, покинув меня на верную гибель.
Мне ничего другого не оставалось, как ради своего спасения плыть
вперед - в этой сумятице вопрос жизни и смерти решали какие-то секунды.
Набрав побольше воздуху и энергично работая обеими руками, я ухитрился
скинуть свои тяжелые морские сапоги и куртку. Но легко сказать - набрать
воздуху; я быстро понял, что вся трудность не в том, чтобы плыть, а в том,
чтобы дышать.
Меня швырнуло из стороны в сторону, на меня обрушивались высокие,
увенчанные белыми гребнями валы Сан-Пабло, душили вздымавшиеся волны,
хлеща в глаза, нос, рот. Страшные воронки всасывали мои ноги и тянуло вниз
с тем, чтобы в следующий миг высоко подбросить вместе с кипящей ключом
водой, и тут же - не успевал я перевести дух - огромная вспененная волна
накрывала меня с головой.
Долго все это выдержать было невозможно. Я вдыхал больше воды, чем
воздуха, и почти все время находился под водой. Рассудок начинал мне
изменять, голова отчаянно кружилась. Я боролся за жизнь судорожно,
инстинктивно и был почти уже в беспамятстве, как вдруг почувствовал, что
меня схватили за плечи и втащили в лодку.
Некоторое время я лежал на банке лицом вниз, вода лилась у меня изо
рта. Потом, все еще едва живой, я повернулся посмотреть, кто был моим
спасителем. На корме, придерживая одной рукой парус, а другой руль,
ухмыляясь и добродушно кивая мне, сидел Деметриос Контос. Сперва,
рассказывал он попозже, он решил было бросить меня на произвол судьбы, но
добро в его душе вступило в борьбу со злом, одержало победу и приказало
вернуться ко мне.
- Тебе лучше? - спросил он.
Мне удалось изобразить на губах нечто вроде "да", однако говорить я
еще не мог.
- Ты вел лодку очень хорошо, - сказал он. - Как настоящий мужчина.
Похвала в устах Деметриоса Контоса была для меня, конечно, очень
лестной, и я оценил ее по достоинству, хотя в ответ сумел только кивнуть
головой.
На этом наш разговор кончился, так как я был занят тем, что приходил
в себя, а он возился с лодкой. Добравшись до пристани в Валлехо, Деметриос
Контос привязал лодку и помог мне выбраться из нее. И вот, когда мы с ним
стояли на пристани, из-за натянутых сетей вышел Чарли и положил руку на
плечо Деметриоса.
- Он спас мне жизнь, Чарли, - запротестовал я. - И по-моему его не
следует арестовывать.
На лице Чарли отразилась растерянность, но она исчезла, как только он
принял решение.
- Ничем не могу помочь, сынок, - мягко ответил он. - Я не в праве
нарушить свой долг, а мой прямой долг - арестовать его. Нынче воскресенье,
а в лодке у него два лосося, которых он только что поймал. Как иначе мне
поступить?
- Но он спас мне жизнь, - твердил я, не находя другого довода.
Лицо Деметриоса Контоса почернело от ярости, когда он услышал решение
Чарли. Он чувствовал, что с ним поступили несправедливо. Добро в его душе
восторжествовало, он проявил великодушие, спас беспомощного врага, а в
благодарность его ведут в тюрьму.
Чарли и я дулись друг на друга, когда возвращались в Бенишию. Я
придерживался духа закона, а не буквы; Чарли же отстаивал именно букву.
Как он ни раскидывал умом, другого выхода ему не представлялось. Закон
ясно гласил, что в воскресенье ловля лосося запрещена. Он служил
патрульным, и следить за строгим выполнением закона было его долгом. И
толковать тут больше не о чем. Он выполнил свой долг, и совесть его чиста.
Тем не менее мне все это казалось несправедливым и было очень жаль
Деметриоса Контоса.
Через два дня мы явились в Валлехо на суд. Мне пришлось выступить
свидетелем. Самой ненавистной из всех обязанностей, какие мне довелось
выполнить в своей жизни, была необходимость, стоя на свидетельском месте,
дать присягу, что я видел, как Деметриос Контос поймал двух лососей, тех
самых, с которыми Чарли задержал его.
Деметриос нанял себе адвоката, но дело его было безнадежным.
Присяжные удалились только на пятнадцать минут и вынесли решение: да,
виновен. Судья приговорил Деметриоса к уплате штрафа в сто долларов или к
пятидесяти дням тюремного заключения.
Чарли подошел к секретарю суда.
- Я уплачу этот штраф, - заявил он, выкладывая на стол пять золотых
монет каждая по двадцать долларов. - Это единственный выход, сынок, -
пробормотал он, поворачиваясь ко мне.
Слезы выступили у меня на глазах, когда я крепко стиснул ему руку.
- Я уплачу... - начал я.
- Свою половину? - прервал он меня. - Конечно, а как же иначе?
Тем временем Деметриос узнал от адвоката, что и ему заплатил Чарли.
Деметриос подошел к Чарли пожать ему руку; вся его горячая южная
кровь бросилась ему в лицо. Не желая, чтобы его превзошли в великодушии,
он настаивал, что сам уплатит штраф и вознаграждение адвокату, и очень
рассердился, когда Чарли не согласился на его требование.
Этот поступок Чарли гораздо больше, чем все то, что мы делали до сих
пор, убедил рыбаков в более глубоком, чем они полагали, значении закона.
Чарли очень выиграл в их глазах; кое-что досталось и на мою долю - меня
похвалили как паренька, который умеет вести парусную лодку. Деметриос
Контос никогда больше не нарушал закона, он стал добрым другом и не раз
заглядывал в Бенишию поболтать с нами.
ДОМ МАПУИ
Несмотря на свои тяжеловесные очертания, шхуна "Аораи" двигалась при
