колесницах, видение открыло пастырю, откуда они могут произойти, где
гнездо заразы. Скверну очищают огнем, подобно тому как добрый хирург в
зародыше выжигает раскаленным пекеленом бородавку, готовую обратиться в
раковую опухоль. Так церковь лечит общество, отсекая больные члены. Также
он будет лечить и будущее. Не дуб он срубит, но город! Источник
вольномыслия и нечестия - достаточно взглянуть на миракль, и становится
ясно, где более всего преуспел дьявол. Город предстоит стереть с лица
земли, иначе он исполнит пророчество и воздвигнет свои вавилонские башни
превыше шпилей святой церкви.
Прежде всего архиепископ посетил монастырь, успокоил растерявшихся
черноризцев. Потом отправился в графскую цитадель и благословил
доблестного хоть и недалекого сеньора на битву с собственными мужиками. На
самом-то деле удар был направлен против горожан. Те, кто бежал из города,
а таких было немало, как бы сами себя признавали виновными, ведь церковью
было предписано "не видеть" дьяволов. Оставшимся волей-неволей приходилось
приспосабливаться к обезумевшей жизни, и их тоже было легко уязвить. Было
бы только чем уязвлять.
Полностью доверять графу не было причин, а своих войск не доставало,
значит, выручить должен был крестовый поход.
По закону Феодосию следовало обратиться в Рим ждать папской буллы. Но
Рим далеко, а время дорого. Памятуя мысль апостола, что по нужде и закону
применение бывает, архиепископ написал в близлежащие области империи,
прося помощи. Расчет состоял в том, что и там растерянность грозит
обернуться возмущением, и вернейшим способом ослабить напряжение была бы
война. Вооруженная экспедиция позволит недовольным излить праведный гнев
на головы противников истинного благочестия.
Преосвященный Феодосий не обманулся. Князья согласились, прелаты
благословили предприятие, не дожидаясь голоса из Рима. Со дня на день
Феодосий ожидал первые отряды.
Архиепископ в праздничном облачении: в белоснежной паллии и митре
сидел в молельной. Перед ним лежала тяжелая библия, переписанная на мягком
пергаменте искусными скрипторами Англии. Книга была раскрыта на псалмах
Давида, но пастырь не читал знакомых строк, лишь повторял про себя: "Боже
мой! Ибо ты поражаешь в ланиту всех врагов моих, сокрушаешь зубы
нечестивых." Пора было встречать приближающихся воинов, но известия о
подходе все еще не было, и архиепископ ждал.
Распахнулась дверь, в молельной появился служка. Он пятился, широко
раскинув руки, словно пытался загородить дорогу кому-то. Но при этом
тихонько подвывал, как смертельно напуганное животное. Ярко, но ничего не
осветив, вспыхнула бесовская лампа, оставленная под потолком, и в комнату
вступило, казалось, зеркальное отражение Феодосия. Старец, столь же
высокий как Феодосий, и с таким же тяжелым лицом, тоже был одет в парадное
епископское облачение. Как и подлинный архиепископ он был грузен, но
двигался беззвучно, и ноги его не касались истинного каменного пола,
проступающего сквозь деревянные плашки миража, что ясно указывало на
призрачную природу гостя. Двойник остановился посреди комнаты и поднял
руку, благословляя Феодосия. Тот молча стерпел кощунство, лишь дал знак
оробелому служке удалиться.
Трое других призраков внесли в помещение столик, кресло, большую
книгу, в которой без труда можно было узнать священное писание, и кипу
белых листов. Вдвинули свой стол вглубь настоящего, разложили вещи и
сгинули. Остался один двойник. Он уселся в кресло и тонким стилом начертал
на одном из листов:
"Благоволение вам и мир во человецех".
- Иди от меня, проклятый, в огонь вечный, уготованный диаволу и
ангелам его, - сказал Феодосий.
"Прошу писать, брат мой, - появилась новая строка, - ибо как ты не
слышишь меня, так и мне не дано слышать тебя".
Феодосий молчал, тогда гость вновь начал писать своим неиссякаемым
стилом:
"Что ты делаешь? Голос крови братьев твоих вопиет к Господу от
земли".
Дьявол - изощренный богослов. Но все же Феодосий не убоялся и вступил
в диспут. Взял чисто выскобленный лист пергамента и ответил:
"Велик вопль Содомский и Гоморрский и грех их тяжел весьма. Велико
развращение человеков на земле и все мысли и помышления сердца их - зло во
всякое время".
"Не судите, да не судимы будете, - возразил бесплотный двойник. -
Если же друг друга угрызаете и съедаете, берегитесь, чтобы вы не были
истреблены друг другом".
"Ныне приходит гнев божий на сынов противления, - легли слова на
пергамент. - Облекусь в ризу мщения, как в одежду и покрою себя ревностью
как плащом. И убоятся имени Господа на западе и славы Его на восходе
солнца. Положу врагов Господа в подножие ног Его. И сыны царства извержены
будут во тьму внешнюю: там будет плач и скрежет зубовный."
"Мудрость твоя и знание твое, - покрылась знаками белизна бумаги, -
сбили тебя с пути ты; твердишь в сердце своем: "я и никто кроме меня."
Горе непокорным сынам, говорит Господь, которые делают совещания, но без
Меня, и заключают союзы, но не по духу Моему, а чтобы прилагать грех к
греху. Ибо заповедано прощать брату твоему до семижды семидесяти раз."
Феодосий улыбнулся и протянул руку за пером. Чувствовал он себя
уверенно. Пусть противник помнит наизусть хоть всю библию, он ничего не
сможет доказать. На каждый призыв к милосердию в писании приходится по
сотне угроз, проклятий и кровавых сцен. Недаром же папа запретил читать
библию не принявшим священнического сана. Но пока лучше, чтобы это чудище,
подобное морскому епископу, продолжило диспут и не смущало окружающих
своим одеянием и еретическими листами. "Буду обуздывать уста мои, доколе
нечестивый передо мной". И написал уклончиво:
"Не знаю, чего просите."
"Исполнения первой заповеди: "Не убий"."
Уж здесь-то у него был готов ответ! Перо с комариным скрипом забегало
по выскобленной коже:
"Совершу мщение и не пощажу никого, чтобы не оплакивать мне многих,
которые согрешили прежде и не покаялись в нечистоте."
И опять пришелец не смог соблюсти верности стиля - вставил от себя:
"Молю за детей и невинных младенцев, "таковых бо есть царство
небесное"."
"Дочь Вавилона, опустошительница! - бросив на пергамент эти слова,
Феодосий мстительно усмехнулся и указал за окно, где до самого неба
громоздились башни, - блажен, кто воздаст тебе за то, что ты сделала нам!
Блажен, кто разобьет младенцев твоих о камень!"
Лицо бесовского архимандрита посерело, глаза запали, но он продолжал
марать бумагу:
"Кровожадного и коварного гнушается Господь. Возлюби ближнего своего
как самого себя."
В залу скользнул секретарь, наклонившись к уху, прошептал:
- Войско прибыло.
"Страху господню научу вас", - словно приговор утверждая, написал
Феодосий и, уже не глядя на двойника, перевернул страницу псалтыря,
отчеркнул ногтем первую фразу: "Блажен муж, иже не идет на совет
нечестивых", - поднялся и вышел вон. И хотя не видел лица противника и уж
заведомо ничего не слышал, но знал наверное, что тот шепчет смятенно:
- Господи! Помилуй их, ибо не ведают, что творят.
Феодосий торопливо вышел из дворца, встал на высоких ступенях. Внизу
волновалось человеческое море, над головами вздымались штандарты баронов,
покачивались пики и плоские острия алебард. Пять тысяч! И это только
первый отряд. На площади воцарилась тишина, воины смотрели на епископа, и
Феодосий молча взирал на них.
Перед ним были те же осатаневшие от страха мужики, и рыцари,
способные лишь размахивать ставшим вдруг бесполезным мечом. Но всего более
- горожан, изгнанных из своих удобств возросшими вавилонами. Да, он не
ошибся! В исконно-католических землях творилась та же смута, что и здесь,
но теперь эти люди, оторванные от дома дважды - чудом и походом, - не
опасны. Более того, они помогут сохранить государство.
- Братия! - выдохнул Феодосий всей, еще не старой грудью, и крик его
разнесся далеко над безмолвной толпой. - Мне ли говорить перед вами? Ибо
видите сами, что грядут последние дни, и настает час Армагеддона. Пришло
время "прославить свое имя и совершить великое и страшное перед народом
Господним". Псалмопевец сказал: "Подлинно, человек ходит подобно
призраку", - и слова эти сбылись. "Много званых, но мало избранных". Вы -
цвет христианства, а "сей народ - народ жестоковыйный", предавшийся
Белиалу. Кто может не разъяриться гневом от его гнусностей? Живущие здесь
- истинные виновники горя, ибо отдались дьяволу и сожительствуют с
Сатаной. Их базары шумят, их дома полны, в то время как вы бедствуете. Но
"поистине есть суд божий на делающих такие дела"! Ныне церковь ждет от вас
рвения Моисея, в один день истребившего двадцать тысяч язычников, усердия
Илии, мечом уничтожавшего служителей Валаама, подвигов Самсона,
сокрушавшего филистимлян при жизни и смерти своей! - на секунду Феодосий
замолк. В его памяти всплыл белый лист с каллиграфической латынью: "Молю
за детей, "таковых бо есть царство небесное". Вот чего боится враг!
Феодосий хлебнул воздуха и, подняв благословляющее распятие, докричал: -
Бейте всех, Господь отличит своих!
Бастин, как и следует уважающему себя кузнецу, в вопросах веры был
более чем свободен. В церковь ходил редко, молитвы читал, как от дедов
привык - на родном языке. А чаще не читал вовсе. И все ему сходило,
поскольку мастером Бастин был непревзойденным и умел спорить и с
германскими оружейниками, и с мавританскими искусниками. Умел тянуть
золото, не брезговал и лемешок для сохи сковать. Брался за все. Зато и
уважение ему было ото всех, и дальняя слава.
В жены Бастин взял первую красавицу, сероглазую Агату - внучку
богатого хуторянина Матфея, родную сестру горбуньи Рады. Матфей хоть и
разборчив, а внучку отдал. Оно и понятно - деньги к деньгам, это не только
про бар писано. С женой Бастин жил складно и имел двоих мальчишек, которых
Матфей хоть и не считал за своих (отданная девка - отрезанный ломоть), но
любил наравне с остальными. А Рада так целыми днями гостила на кузнице,
беседовала с чумазым хозяином и чуть не за подмастерье была. Говорили, что
эти двое делятся ведовскими тайнами, в которых искони сведущи кузнецы,
уроды и мельники.
Прослышав о призыве "удалиться совета нечестивых", Бастин лишь
фыркнул: его это не касается. И отселяться не пожелал, хотя дом его
вломился в самую середину многоярусного строения, возведенного духами.
Агата каждый раз крестилась и зажмуривала глаза, прежде чем пройти через
стену, наискось разгородившую дом. Сами духи, впрочем, не мешали - ушли на
верхние ярусы, отнесясь к кузнецу с тем же уважением, что и к
архиепископу.
Бастин видений не устрашился и, услышав жуткие рассказы о мастерских,
где все само делается, немедленно отправился туда; Агата даже отговаривать
не пыталась.
Беззвучно хлопали молоты, высекавшие разом сотню узорчатых бляшек,
размываясь в воздухе, вращался зажатый сталью инструмент, струйками тек
растопленный металл. И все было укрыто, спрятано, чтобы наблюдать это,
Бастин просовывал отчаянную голову внутрь глухих колпаков, пользуясь тем,
что огонь не жег, и молот, ударяя, не бил его.
Вскоре Бастин умудрился обрести приятеля среди хозяев гефестовой
кузни. Чернобородый с веселым оскалом парень резко выделялся среди прочей
нежити, ушибленной чудом также сильно, как и люди. Увидев Бастина, по
плечи вбившегося в нутро механического паука, чернобородый расхохотался,
потом остановил своего зверя и, распахнув кожух, повторил все операции
