значит и хворобу сварил. Да и так все одно, воду из ямины пьем, а он в ту
ямину, может, гадил.
Рено не слушал его, он спал.
А немного дней спустя, они уже шли по большой дороге, поддерживая
друг друга.
- И куда ж ты идешь? - рассудительно говорил Казимир. - Экая тьма
народа по свету бродит, и никто не знает куда. А земля без мужичка
скучает.
- На восток иду, - отвечал Рено. - К богу ближе.
- Какой же там бог? На востоке схизма, греческая ересь, а дальше
махмуды и татарва. Нечисть всякая обитается, грифоны да песьи головы.
- Ты-то откуда знаешь? Вроде не монах, такой же бесштанник, как я, а
говоришь мудрено.
- Приучен, - Казимир улыбнулся. - Ксендз у нас был интересный.
Бывает, кто у него ржицы в долг попросит, так он даст, а потом говорит:
"Осенью вернешь вдвое, а пока, все одно, зима длинна, приходи ко мне на
двор". Соберутся должники, кто пану ксендзу снаряд кожаный правит, кто по
дереву режет, а пан промеж ними ходит и всякие мудрости рассказывает.
Сильно ученый был и любил красно поговорить. Я с малолетства его слушать
приобвык. Хитрости тут особой нет, не ученый я, а наслышанный. Это с
тобой, Рено, хитро выходит: смотрю я на тебя, вроде ты не немец, а с
немцами по-ихнему калякаешь - голова закружится. И по-польски разумеешь. Я
потому к тебе и привязался, что ты мне вроде родного стал, как я твой
голос услышал.
- Не знаю я ничего, - сердито сказал Рено, - ни польского, ни
немецкого.
- Не знаешь? - переспросил Казимир. - Так по-каковски мы с тобой
сейчас беседуем?
- По-человечьи, - ответил Рено.
Казимир помолчал, соображая, а потом весело воскликнул:
- Ведь верно выходит: мы с тобой по человечьи говорим!
Дорога поднималась в гору. Вокруг снова начали появляться холмы,
сначала пологие, они собирались в группы, чтобы где-то за горизонтом
взметнуться в небо стеной снежных вершин.
- Незачем тебе идти на восток, - сказал Казимир. - Пошли лучше вместе
хоть и не к самому господу, а все же в Рим, где первосвященный папа
обретается.
- Пойдем, - неожиданно легко согласился Рено.
Что-то странное происходило с ним последнее время. Главная цель
паломничества - Рената - отходила куда-то в полумрак. Боль уже не рвала
сердца, лишь постоянно и монотонно сжимала его. Так колет прочно вросшая в
плоть и не нагноившаяся заноза. И вместе с тем Рено ежеминутно помнил, что
он идет к богу, идет не останавливаясь, и каждый шаг, хоть бы он и был в
сторону, приближает его к цели.
Несколько шагов они прошли в молчании, потом Рено спросил:
- А тебе-то зачем в Рим? Неужто святейшему папе хочешь предстать?
- Не-е!.. То нам невместно. Иду на поклонение по обету за чудесное
исцеление от холеры...
- Одного в толк не возьму, - перебил Рено, - кто будет кормить твою
чудесно исцелившуюся семью, пока ты замаливаешь грехи?
- Так то ж не я! То ясновельможный пан Стародубенский исцелился! Пока
хворал - обет дал, пешком в Рим сходить, а как поднялся, то и помстилось
ему, что для такого дела холопей вполне достаточно. А я вдовый и панской
воле мне противиться не можно. К тому же грехов на душе меньше останется,
когда за чужие дела пострадаешь. В Риме и за себя помолиться можно.
С каждым поворотом дороги лес редел, все чаще попадались деревеньки,
окруженные заброшенными полями. Жителей вовсе не было видно.
- Хлеба мало уродилось, - заметил Казимир, - всем бы ни за что не
прокормиться, так господь мор послал и подравнял народушко по хлебу.
Теперь, кто жив остался, сыт будет.
Дорога вышла к реке и потянулась берегом. Рено остановился, тревожно
огляделся и потянул носом воздух. Ветром несло сильный запах гари, острый
аромат горящей смолы неприятно щекотал ноздри.
- Никак лес горит, - сказал Рено.
- Нет, - Казимир покачал головой. - То город. Поветрия берегутся. Я
таких уж сколько видел, никого в стены не пускают, у ворот костры палят.
Только все одно получается, захочет господь, так черная смерть и через
костры пролезет. А все ж, молодцы, лучше хоть что-то делать, чем так
смерти ждать. Я еще в наших краях раз прибился к двум школярам, вместе от
лихого человека легче оборониться. Вот они идут и все-то друг с дружкой
лаются. Один говорит, что мор идет от заразы, и потому надо беречься людей
и нюхать уксус. А другой ему, что мор от миазма, значит, надо беречься
плохого воздуха и нюхать цитрус. Первый озлился и давай латинскими словами
говорить, а второй еще хлеще: и на латинском, и на каком-то другом, может
по-жидовски. Кричали, покуда не подрались. Так я и не спознал, отчего
черная смерть приключается. Только, думаю, людям то знать вовсе без
надобности. Зараза ли, миазма - в огне все сгорит. Вот и жгут у ворот
высокие костры, а когда кто с чумных мест идет, то в город отнюдь не
пускают, а прямо на дороге из самострелов спать кладут. Пойдем-ка, кум
Рено дальше кустами.
Они свернули с дороги, пройдя немного, вышли к городу. Город стоял на
берегу реки, которая плавно огибала его с двух сторон. Приземистые стены и
полоски рвов защищали город с суши. За стеной плотно кучились дома,
взлетали к небу стрельчатые арки церквей. Звонили колокола.
Рено перекрестился на звук.
- Как давно в церкви не бывал, - сказал он, повернувшись к Казимиру.
Тот мелко крестился, глядя в синеющую даль. Шапку он держал в левой
руке, но Рено почудилось, что он и не снимал ее, такие свалявшиеся,
запутанные, грязные волосы росли у него на голове.
- Казимир, - позвал Рено, - что у тебя с волосьями?
Казимир поднял руку, с трудом загнал пальцы в перепутанный сальный
клубок и равнодушно ответил:
- Да ничего. Немножко колтун одолел. В нашей деревне половина народу
так ходит. Мы ж не паны ясновельможные, чтобы гребнями чесаться. Вот у
пана так нарочно девка заведена. Днем она его чешет, ночью - тешит. А мы
по-простому.
- Больно страшно-то, - признался Рено.
- Привыкнешь, - пообещал Казимир. - Так оно лучше. Тепло и в дождь не
промокает.
Чужой южный город непривычно широко раскинулся среди холмов. Крепость
стояла отдельно от города, и домам не приходилось тесниться под защитой ее
стен. Сам же город закрывался валом, протянувшимся от одного здания к
другому. Башнями этому сооружению служили необычно низкие церкви, дворцы с
плоскими крышами и даже чудовищной величины ворота, построенные, как
сказали Рено, еще до рождества Христова.
Но ни одно из этих чудес не могло развлечь опечаленного Рено. В его
ушах еще звучал орган, слышались латинские фразы заупокойной мессы, перед
глазами двигались фигуры священников, и стоял открытый гроб, в котором
лежал Казимир.
Происшедшее никак не укладывалось в голове Рено. Они с Казимиром
благополучно перевалили через горы к этому городу, где никто не подозревал
об ужасах, царящих по ту сторону хребта. Правда, и здесь жили не сытно, а
болели часто, но не было ни голода, ни чумы. Вечерами люди на улицах пели
и смеялись. Их говор казался Рено родным, хотя Казимир утверждал, что это
какой-то новый язык, еще непонятнее, чем прежде.
Первый день они провели, осматривая город и заходя помолиться во все
попадающиеся церкви. На второй день решили искать работу. Деньги у них
кончились, а идти прося милостыню или просто подбирая, что плохо лежит,
как они делали в опустошенных местах, было нехорошо и опасно. Правда, у
Рено оставалось зашитое в куртку золото, но он не мог тратить его. Это
была цена Ренаты, он шел выкупать ее.
Работы найти не удалось. По старой привычке они ночевали за городом,
забившись в придорожные кусты, а когда утром вошли в город, их окружили
вооруженные люди и, направив в грудь Казимиру арбалеты, приказали
остановиться. Казимир не понимал, что ему говорят, и Рено пришлось
объяснять. Арестовавшие их люди почему-то очень боялись Казимира и шли на
почтительном расстоянии, держа заряженные арбалеты наготове.
Их привели в просторный зал, напоминавший церковь. Сходство еще
усилилось, когда явилось несколько господ в длинных мантиях и принялись с
важным видом переговариваться на непонятной Рено латыни. Рено, слыхавший
от Казимира о любви ученых к бесконечным диспутам, приготовился к
длительному ожиданию, но собравшиеся удивительно быстро пришли к единому
выводу и объявили, что Казимир болен проказой.
Рено был так поражен, что даже не разъяснил другу, в чем его
обвиняют.
- Не может того быть! - воскликнул он громко и так уверенно, что его
стали слушать. - Что я прокаженных не видел? Они в балахонах белых и с
колокольчиками. Говорят, у них пальцы отваливаются, кожа с живых слезает,
а Казимир вон какой здоровый! Ну не понимает по-вашему, так не всем же
понимать. - Рено вдруг смутился, сообразив, что не годится ему, мужику и
беглому крепостному, спорить с важными господами.
Однако, господа были скорее удивлены, чем разгневаны, и один из них
снизошел до того, чтобы человеческими словами сказать Рено:
- Представленный на наше рассмотрение пациент страдает самой опасной
и заразительной формой проказы, именуемой lepra polonika. Если взглянуть
на его голову, то можно увидеть устрашающего вида коросту, образованную из
волос и мозгового вещества. Черепная коробка у пациента расплавлена, мозг
изливается наружу через обширные и многочисленные язвы. Так учат нас
многие великие наставники.
Казимир, когда Рено пересказал эту речь, был совершенно уничтожен. Он
покорно шел, куда ему указывали, и только поминутно восклицал, запустив
пальцы в колтун:
- Вот же голова, целая! У нас полдеревни таких!
Казимира привели в собор, заставили лечь в приготовленный гроб.
Зазвучал орган, началась заупокойная месса. Люди, заходившие в церковь, в
испуге смотрели, как отпевают живого человека. Казимир лежал, даже не
пытаясь пошевелиться, и только временами постанывал:
- Иезус, Мария! За что же? Целая голова-то!
Священник тоже пугался Казимира и спешил поскорее закончить обряд. Он
подал знак, четверо крючников подняли гроб на длинные палки и понесли на
кладбище. Рено бежал за ними, страшась, что сейчас Казимира живьем
закопают в могилу.
Но до этого не дошло. Священник пробормотал еще несколько фраз,
набрал лопату земли, высыпал на ноги Казимиру и, облегченно вздохнув,
отошел. Теперь Казимир считался похороненным, и ему позволили встать.
Служка издали кинул длинный балахон с прорезями для глаз, трещотку и
палку. Казимир оделся и, сопровождаемый арбалетчиками, пошел по улице,
нерешительно постукивая трещоткой. Народ мгновенно расступался.
Казимира привели на берег к лежащей на песке лодке, и Рено, тоже
смертельно перепугавшийся, когда увидел друга в одежде прокаженного,
передал слова начальника стрелков, что лодку ему дарит магистрат, и что он
должен немедленно уплыть вверх или вниз по течению и никогда больше не
показываться в окрестностях города.
Казимир столкнул лодку на воду, сел на корме, безвольно опустив руки.
Лодка, медленно поворачиваясь, поплыла вниз по реке.
Когда лодка скрылась за ближайшей косой, священник подошел к Рено и
сказал:
- Тебе, сын мой, тоже лучше покинуть город.
- Я не могу, - ответил Рено. - У меня нет денег, я не успел здесь
ничего заработать.
- На, возьми, - священник бросил на мостовую несколько монет и ушел.
Теперь Рено сидел у подножия невысокого плоского холма, разглядывал
древнюю триумфальную арку, превращенную горожанами в крепостную башню, и
пытался собрать разбегающиеся мысли.
Раньше он шел с Казимиром, а теперь идти некуда. В Риме делать
