погубить душу?
Леснику, наконец, удалось сесть.
- Мне не нужны твои башмаки, - часто шмыгая носом, сказал он, - мне
нужен ты сам. Сто фунтов мяса, из которого можно сварить похлебку с
чесноком и тмином. Его можно засолить и есть, когда другие будут умирать с
голоду. Не башмаки мне нужны, из-за них я души губить не стал бы. Я
погубил ее, когда понял, сколько мяса ходит вокруг...
- Я убью тебя, - сказал Рено, поднимая с пола нож.
- Нет! - живо воскликнул лесник. - Ты не можешь меня убить. Я
обязательно должен дожить до хороших времен и разбогатеть. Иначе, кто
закажет заупокойную мессу о тех пятерых, которые были до тебя?
Рено расширенными глазами глядел на человека, сидящего на полу, а тот
говорил, с каким-то особым сладострастием вспоминая подробности:
- Первый-то год я неплохо прожил, охотился, с браконьеров поборы
брал, да и деньжонки кое-какие оставались. А на второй меня скрутило.
Барахло продал, проелся весь и начал помирать. Тут он мне и подвернулся. Я
за дровами отправился, утро было раннее, снег уже сошел, и по всему лесу
капает. Я его издали углядел, он у самой дороги лозняк резал. По одежде
вроде не мужик, а подмастерье или купчик из небогатых, голод-то всех
прижал. Я его за ворот и хапнул - попался мол! Теперь на виселице
покачаешься! И ничего-то у меня в мыслях такого не было, куском хлеба
откупился бы, а он, дурак, на меня с ножом кинулся. Забыл, видно, что у
меня топор в руках. Я его как жамкну! Все лицо разрубил, словно по пустому
месту топор прошел, и ногу еще надвое развалил, вдоль по ляжке. Он и упал.
Еще не умер, подергивается тихонько, а я на ногу его смотрю, как там мясо
кровью сочится, словно парная говядина. Поначалу я убежал, но потом
вернулся. Он все также лежит, только лицо лисицей объедено. Я его засолил
и ел всю весну. Второго я не убивал. Это был скупщик. Он привез хлеб и
начал его продавать, только очень дорого. Мужики взбунтовались, караван
разбили, а самого повесили посреди деревни. Я его ночью с виселицы украл.
Мясо у него черное от крови было, но вкусное, очень жирное. Так я их всех
одного за другим и съел. Последнего я связал сонного, потом разбудил и
сказал, чтобы он помолился. Он сначала не хотел и все звал на помощь.
Только я сказал, что все равно зарежу его, он тогда смирился и умер
просветленным, потому что сначала помолился. За этого человека меня
совесть не мучает, но я все равно обещал заказать заупокойную мессу о
нем...
Рено выронил нож, бросился в сени и начал остервенело дергать дверь.
Он больше не мог слушать, как людоед печется о душах пожираемых.
- Эй, прохожий! - звал из дома лесник. - Сначала развяжи меня! Ты
слышишь? Я же не могу сам освободиться! Дева Мария обещала мне, что я
исправлюсь, не смей идти против ее воли!
Рено вышиб дверь и побежал по дорожке.
- Развяжи-и-и!.. - несся из дома вой.
Рено бежал, пока с маху не ударился о какое-то дерево и не упал
оглушенный. Холод привел его в себя. Рено сел, обеими руками сжимая
разламывающуюся от боли голову.
"Странно, - подумал он, - как много мне приходится бегать. И все, от
кого я бежал, говорили о воле божьей. Хотя ведьма на то и ведьма, чтобы
искажать его волю, да и лесник тоже не человек, а сам дьявол в обличье
богомольца. Но как же монах?"
- Нет! - громко сказал Рено. - Это не священник, это переодетый
еретик, паральпот, ессей! То враги бога, они хотят остановить меня!
Ночь наконец закончилась, солнце появилось над ближними холмами, и
бесцветно серевший лес ожил и заиграл всеми оттенками красного и желтого.
Ярко алел боярышник, оранжевые кисти рябины светились среди засохших
скрючившихся листьев, осины трепетали багровыми кронами, лишь где-то на
самом низу еще сохраняющими зеленый цвет. Ольха выделялась черными
пятнами, а все остальное казалось единым желтым телом, выкупанном в тумане
и искрящемся от росы.
Утро, пришедшее в мир божий, смыло с души страхи и сомнения. Рено
шел, раздвигая кусты, осыпавшие его светлыми каплями, и на душе
становилось чисто как от звуков органа.
Он поднялся на холм, круто обрывавшийся с противоположной стороны, и
остановился. Внизу плавными изгибами лежала серебристая лента реки,
большая деревня расположилась на одном из ее берегов, домики улыбались
небу красными крышами, каменная церковь стояла среди них словно мать,
окруженная многочисленными детьми. Рено перекрестился, глядя на ее острую
башенку.
А те хотели уверить его, что бог жесток! Не бог, а они жестоки! Небо
никогда не пошлет наказания без достойной его вины!
- Бум-м!.. - удар колокола, тоже смягченный и очищенный утренним
воздухом, прервал мысли Рено. Из церкви вышла странная процессия: белые
фигуры в остроконечных балахонах, маски с огромными, различимыми даже из
такой дали, носами. В руках кресты и большие крючья. Процессия медленно
двигалась, останавливаясь возле домов. В некоторые дома белые фигуры
входили.
Рено в ужасе попятился.
- Чума! - пробормотал он.
Неделю Рено метался по округе. В селения он не заходил, но иногда
встречал больных, идущих неведомо куда. Они умирали прямо в поле, трупы
бесформенными кучами лежали в бороздах. Скот без присмотра бродил по лесу,
его тоже косил мор. Однажды следом за Рено долго тащилась худая коровенка.
Она надрывно мычала и иногда кашляла странным перхающим звуком. Кровавая
слюна свисала с ее морды тонкими нитями. Рено кричал и кидал в корову
камнями, но она продолжала, пошатываясь, идти за ним. И только когда Рено
совсем выбился из сил, коровенка, остановившаяся попить из разлившейся
лужи, вдруг шумно вздохнула, передние ноги у нее подломились, она
опустилась сначала на колени, а потом повалилась набок в грязную воду.
Вечером того же дня у Рено произошла еще одна встреча. Он шел по меже
вдоль длинных канав, вырытых жителями во время отчаянных попыток отвести
воду с затопленных полей. По прихоти осенних ручьев эта канава оказалась
пустой. Совсем рядом, в двух шагах, точно такая же канава была до краев
наполнена мутной желтой водой, а в этой не было ничего, кроме слоя жидкой
грязи на дне.
Рено шел, выдергивая босые ноги из чвакающей навозной почвы. Сабо он
нес в руках, потому что при каждом шаге они спадали с ног, завязая в
глине. Ноги замерзли, Рено устал и шел только чтобы выбрать для ночлега
место посуше. Теперь он шел днем, а ночами грелся у костров, не боясь, что
его поймают. В чумной области некому было ловить бродяг. К тому же, по
ночам случались заморозки или начинал падать мокрый снег.
Не найдя никакого пригорка, Рено решил ночевать, где придется. Он
перепрыгнул через канавку и остановился, услышав стон.
- Пить! Иезус, Мария, пить!
Еще один несчастный! Рено настолько привык к ним, что проходил мимо
умирающих не оглядываясь. Но этого человека не было видно. Рено,
испугавшись наступить на чумного, попятился и ухнул в соседнюю канаву. Он
почти по пояс провалился в ледяную воду и, чертыхаясь, полез на берег.
- Пить! - донеслось до него.
Подумать только, в двух шагах от этакого потопа кто-то умирает от
жажды! А ведь говорят, это страшная мука, когда у чумного нет воды.
Рено надел сабо и несколькими ударами деревянного каблука прорыл
канавку. Тоненький ручеек побежал вниз, вода быстро промыла себе дорогу, и
скоро уже небольшой водопадик журчал на месте ручейка. Пустая канава
начала заполняться.
- Матерь божья, что же это? - донеслось до Рено сквозь плеск бурлящей
воды.
"А ведь потонет, - подумал он. - Ей богу, потонет."
Он мог пройти мимо умирающего, потому что все равно ничем не сумел бы
помочь, но уйти, зная, что человек гибнет из-за него, было свыше сил. Рено
спрыгнул в канаву, нащупав безвольно лежащее в воде тело, приподнял его и
потащил на траву. Под деревьями было темнее, чем в поле, но Рено все-таки
успел набрать сучьев и развести костер. Больной лежал без движения и все
время просил пить, так что Рено несколько раз пришлось ходить к канаве,
чтобы намочить тряпку и выжать ее в приоткрытый рот.
Рено, то и дело встававший, чтобы подкинуть в костер хворосту, под
утро заснул и проснулся поздно. Его сосед уже не лежал, а сидел у
кострища. Он был страшно худ, на щеках сквозь грязь проступали темные
пятна, мосластые дрожащие руки далеко высовывались из рукавов непонятной
войлочной хламиды, накинутой на плечи. Серая войлочная шляпа была
надвинута на брови, а на ногах красовалось что-то вовсе неразборчивое,
густо заляпанное глиной.
- Благодарствую пану, - сказал он, заметил, что Рено проснулся и
разглядывает его. - Пропал бы, коли не ваша милость.
- Не все ли равно, сейчас помирать или через два дня? - просипел
Рено.
Сказывалось давешнее купание: голос пропал, только иногда сквозь
натужный шип прорезывалась неожиданно высокая нота.
- Хе, пан, - сказал новый знакомец, - коли я зараз не умер, так уж не
помру. Пупыри-то у меня еще вчера лопнули, а это точненько известно, что у
кого кровь глоткой пойдет, тот помрет к вечеру, а у кого пупыри в подмышке
выскочат, да сами и лопнут, тот уже не помрет, разве что дюже ослаб. То ж
мне один ксендз сказал, шибко святой, чтоб я не ложился, а все шел, пока
ноги держат. Я и шел до той самой ямины. А уж натерпелся в ней, не приведи
господи! Всю жижу языком вылакал, землю ел. И ведь, благодарение святым
угодникам, жив. Ноги только как чужие. А надо бы сходить, барахло
подобрать.
Рено встал, пошатываясь добрался до канавы, нашел узелок с вещами и
сильно закопченный медный котелок странника. Зачерпнул котелок воды,
поставил на угли. На опушке выбрал упавшую ольшину, волоком притащил к
костру. Огонь оживился, пожирая трухлявые сучья. Рено согрелся и его тут
же разморило.
Он не мог сказать, долго ли спал. Сон превратился в непрерывный
кошмар, полный гнилой мокрой гадости, страшных чумных харь, ломаного
оскала известковых холмов среди бесконечного болота. Тысячи раз лесник,
благочестиво читая молитвы, закалывал его, как рождественскую свинью, а
ведьма, улыбаясь беззубым ртом, говорила:
- Гляди, бог милосерд, никого зря не накажет, - а потом расползалась
по углам пауками и мокрицами.
Они схватили его и потащили туда, где в широком черном котле медленно
кипела смола. Он упал в смолу, тело охватил жар, горячее благодатной
струей хлынуло в горло, сразу стало удивительно легко и свободно, и Рено
очнулся.
Он лежал все под тем же деревом на пригорке. Солнце было низко, но
Рено не помнил, с какой стороны восток, и не мог сказать, утро сейчас или
вечер. Странник сидел рядом с Рено и из котелка вливал ему в рот мутную
горячую жидкость. Воздух был напоен сладким запахом вареного мяса.
- То ж глупо, - сказал странник. - Вокруг черная смерть, а он задумал
погибать от простуды. Второй день лежит и глаз не открывает. Право слово,
глупо.
- Как тебя зовут-то? - с трудом спросил Рено.
- Казимиром.
- Хорошо, - сказал Рено, закрывая глаза. - А меня зовут Рено.
- Будем, значит, знать, о ком молиться, - согласился Казимир.
Рено снова начала обволакивать сонная дремота, но вдруг тревожная
мысль мелькнула в его голове. Рено вздрогнул и мгновенно проснувшись,
спросил:
- Откуда у тебя мясо?
- Достал, - лениво ответил Казимир. - Поросеночек к костру пришел.
Мужички-то в деревнях перемерли, а скотина, какая вживе осталась, по полям
бродит.
- Чумной мог быть, - сказал Рено, успокаиваясь.
- Так он и был чумной, - откликнулся Казимир. - Я ж его сварил,
