сквозь узкий лаз.
Петер положил руку на пояс, вытащил изогнутый, искусной бастиновой
работы нож-косарь. Сыновья молча повторили его движение.
- Стоим, мальчики! - выдохнул Петер. - Крепко стоим. Не сойдем со
своей земли! Дольше простоим - вернее наши спасутся.
Ландскнехты выстроились полукругом, выставили на-изготовку алебарды и
медленно, мелкими шажками двинулись вперед.
Утром кузнец взвалил на плечо изготовленные самострелы и отправился
вниз. Марат пошел вместе с ним. В его голове окончательно созрел план
действий, Марат был уверен, что кузнец поймет и согласится с этим планом.
Кузнец брел по болоту, нащупывая путь среди кочек, развалисто проходил
дрожащим зыбуном, по пояс в грязи пробирался вдоль затонувшей гати. Марат,
насвистывая, шагал по дорожкам. Свистел, чтобы скрыть неловкость оттого,
что товарищ, с которым задумано одно дело, мучается, а он - гуляет.
Гиблое болото со всех сторон прикрывавшее Буреломье, совпало с
городским лесопарком, сухим, ухоженным, покрытом сложной сетью утоптанных
дорожек. В любую погоду здесь практически где угодно можно было пройти, не
замочив ног. Земля эта принадлежала городу, лишь отдельные участки были
арендованы пансионатами или детскими учреждениями. Всегда здесь бывало
много людей, но теперь все жались по верхним этажам, и лишь полоски света
сквозь занавешенные окна показывали, что люди никуда не делись.
После первого шока и первых отчаянных попыток вмешаться в жестокую
жизнь средневековья наступила реакция - каждый стремился отгородиться от
непрошенных картин, так что на улице теперь можно встретить только
вышедших по делу. Да еще стали появляться любопытствующие, рассматривающие
беду двух миров как интересное зрелище. Они посещали публичные казни,
любознательно врывались в чужие дома и глазели, стоя посреди битвы. Марат
не мог понять, откуда так быстро появилась в его мире эта разновидность
людей. Вроде бы никто из знакомых прежде не мог так себя вести. Но и
зевакам было нечего делать в парке, залитом изображением вонючего болота.
Марат и кузнец были одни.
Изобразив несложную пантомиму, Марат объяснил свой замысел, и кузнец
действительно сразу понял. Он заулыбался, хищно блеснув зубами, и принялся
устанавливать самострелы. Марат разлохматил волосы, закатал штанины и,
подойдя к одному из парковых прудов, вымазался илом. В парке, в нижней его
части, было вырыто много небольших прудиков. Вода в них была темная,
торфяная, что заставляло верить, что и впрямь когда-то здесь лежали
болота.
Марат несколько раз пробежал по выверенному маршруту, стараясь
волочить ноги и всячески изображая человека, из последних сил бегущего по
болоту. Изумрудная поверхность трясины лежала здесь чуть выше настоящей
земли, так что спектакль получался достаточно убедительным, и кузнец
радостно скалился, восхищенно тряс головой и даже попытался хлопнуть
Марата по плечу.
Эту игру прервало зрелище черного столба дыма, выросшего над лесом.
Дым поднимался в безветренное небо, постепенно расплываясь грязной
кляксой. Кузнец, сразу потерявший злобную веселость, что-то крикнул
Марату, указав на дым.
- Сигнал? - спросил Марат, стараясь догадаться, что означает
появление дыма.
Кузнец шлепнул себя ладонью по груди и махнул в сторону холмов,
откуда они пришли. Марату было указано в противоположную сторону.
"Началось, - понял Марат. - Идут".
Он с готовностью кивнул и поспешил навстречу дыму. Сердце колотилось
в горле, как тогда, когда он огнеметом отсекал бегущих от преследователей.
Но сегодня все гораздо серьезней. Теперь он будет не просто пугать, он
вступил в войну по-настоящему.
По дороге ему попалась группа людей: четверо женщин и дюжина детей
спешили, продираясь между кустов к болоту. На секунду у Марата захолодело
в душе, что беженцы могут напороться на самострелы, но путники свернули в
сторону, и Марат успокоился. Он вышел к опушке, достал бинокль и
огляделся.
Бинокль был не нужен. В двадцати шагах от Марата толпились
вооруженные люди в накидках с крестами, они жестикулировали, что-то
объясняя друг другу. Блестели металлические нагрудники и круглые стальные
шапки, над головами косо поднимались древки алебард. Солдат было около
полусотни, еще несколько тел лежало на земле, и у них не было ни кирас, ни
шлемов.
Марат положил бинокль на землю. Рассматривать убитых он не мог, и без
того в желудке проснулась тягучая боль, и самый обычный животный страх
охватил его. Игра всерьез мстила за себя - страх был настоящим, и мысль,
что ему никто ничего не может сделать, ничуть не успокаивала.
Но пора было действовать. Солдаты растянулись неширокой шеренгой и
двинулись по следам беглецов. Рассчитано-неловким движением Марат
демаскировал себя. Его заметили, преследователи на мгновение замерли, а
потом разделились. В его сторону двинулись лишь четверо, остальные
продолжали идти по протоптанной беглецами тропе.
Марат бежал по дорожке мимо указателя: "Прогулочный маршрут Nо_1",
бежал медленно, уклоняясь от кустов, которые не могли задеть его, шатаясь
от усталости, которой не было, спотыкаясь о коряги, которые приходилось
воображать, и на смену растаявшему страху возвращался веселый азарт.
"Вам захотелось охоты? Вы ее получите! Только учтите, дичь кусается,
а вот вы меня укусить не сможете. Что же вы топчетесь? Быстрее! Вот он,
первый самострел..."
Марат пробежал мимо натянутой через тропу нити. Торопившиеся позади
ландскнехты не ожидали подвоха, и, оглянувшись через полминуты, Марат
увидел, что расстояние до врагов заметно увеличилось, а самих
преследователей осталось всего трое и идут они только по его следам.
Марат, упав два раза, подпустил солдат поближе. Арбалетная стрела
безмолвно вонзилась у самой его головы в корявый ствол, худосочные изгибы
которого предвещали близость топи.
Вторую сторожевую нить Марат пересек, разрезав грудью, так что идущие
по следам послушно попали и в эту ловушку. Но все же двое уцелевших не
прекращали погони.
Вокруг тянулись сухие, истлевшие изнутри березки, кочки качались под
ногами у солдат, Марату приходилось прилагать массу усилий, чтобы вести
себя правдоподобно. Дважды он, вздымая фонтаны брызг, обрушивался в
карликовые пруды и вновь, мокрый до нитки, покрытый черной грязью, ковылял
по садовой дорожке. Солдаты неуклонно приближались.
Зеленую лужайку одинаково ровную и привлекательную в обоих мирах
Марат пробежал буквально спиной чувствуя наседающих преследователей. Те
выскочили на поляну, зеленый покров мягко расползся под их ногами, и оба
они мгновенно по грудь ушли в трясину.
Марат остановился, прислонившись спиной к сосне. Один из солдат почти
сразу был затянут вглубь, тина уже разгладилась на этом месте, не оставив
никакого следа. Второй успел сунуть древко алебарды себе под живот и
теперь бился, пытаясь выбраться, дотянуться отчаянно машущей рукой до
режущих кромок осоки, окружающей гиблую полянку. Но белесые травины
обрывались, и крестоносец постепенно погружался в грязь. Марат не мог
понять, видит ли его тонущий, но сам он видел все до мельчайших
подробностей: скрюченные руки, белые от ужаса глаза, закушенную губу, с
которой сочилась, мешаясь с мутной водой, тонкая красная струйка.
Ландскнехт не кричал, видимо не надеясь на помощь или просто лишившись с
перепугу голоса.
- Ты сам этого хотел, - выговорил Марат. - Ты - убийца. Если бы ты
мог убить меня, ты бы даже сейчас не задумался бы ни на секунду...
Слова звучали неубедительно. Тонущий ушел в трясину до подбородка.
Марат подошел, наклонился, обреченно пытаясь помочь. Пальцы наткнулись на
подстриженную траву и ухоженную землю газона. Вода заливала открытые
немигающие глаза, поднялось несколько медленных пузырей, свежая невинная
зелень сомкнулась, скрыв все.
- Я не хотел так! - крикнул Марат.
Спотыкаясь, он добрался к ближнему самострелу. Подстреленный
крестоносец был еще жив, запрокинутое лицо исходило потом, скребущие
пальцы скользили сквозь неподвижную траву. Он был совсем молодым -
мальчишка шестнадцати или семнадцати лет с нетронутой бритвой щеками и
пухлыми детскими губами. И можно было сколько угодно оправдывать себя,
твердить, что это законченный негодяй и убийца, отводить глаза на
алебарду, с лезвия которой еще не стерта чужая кровь, все равно, на земле
лежал мальчик, которому нестерпимо больно и страшно умирать здесь одному.
Марат сел на землю и сухо без слез заплакал.
День Кристиан провел на углище. На дальнем конце Буреломья возле не
застывающей даже зимой трясины Бастином была отрыта землянка, обустроены
кучи для пережигания угля и поставлен навес с горном, наковальней и прочим
потребным инструментом. Здесь Бастин исполнял тонкую секретную работу,
которую не желал подставлять под чужие глаза. Может быть, одна Рада,
повсюду шнырявшая в поисках тайных трав, знала, куда и зачем пропадает
временами ее свояк. Но потому и было ей открыто многое, что урода умела
молчать.
Теперь же Бастин привел сюда Кристиана и просил помощи. Отец, хоть и
проворчал, что, мол, сенокос в разгаре, но, поверив Бастину, Кристиана
отпустил и даже лошадь дал, отвезти надранное при постройке землянки
корье. А на косьбу отправился с Савелом, решив, что землянка уже под
крышей, а без печи летом не замерзнешь.
За день Кристиан освоил несложный труд углежога, приготовил две
больших бутыли скипидару, а дегтю выгнал столько, что его хватило бы на
все телеги графства и еще на долю гулящих девок осталось бы. Но Бастин
твердил одно: "Мало". У него, оказывается, и старый запас был, но добрую
половину его они сожгли, испытывая огнеметную машину. Когда впервые
огненный змей вырвался из трубы, поджигая кусты и пятная черными ожогами
камни, Кристиану едва достало сил не бросить все и не побежать прочь, куда
угодно, лишь бы подальше от этого. Прежде он и представить не мог такого
ужаса. Но Бастин и чернобородый оставались недовольны и долго спорили,
размахивая руками и рисуя - один на куске бересты, другой в карманной
книжице.
Кристиан изломался за день, как прежде не приходилось даже в самую
пору страды. Разворошив последнюю кучу и слив остро пахнущую кубовую воду
отстаиваться в глиняную с дыркой в боку корчагу, Кристиан уже не мог дойти
к землянке и повалился в вытоптанную грязную траву. Он слышал, как стучит
молотком Бастин, мастерящий засадные самострелы, и удивился, откуда у того
берутся силы, и как он исхитряется поспевать везде. А когда открыл глаза,
то увидел Гелию. Она сидела на корточках рядом с ним и осторожно проводила
пальцами ему по волосам.
- Ангела... - прошептал Кристиан.
Он поднял руку - и опустил, не осмеливаясь приблизить к девушке
вымазанные углем и дегтем пальцы. Только теперь он понял, отчего с таким
страшным надрывом работал весь день. Он старался убить тоску тела, не
желающего мириться с холодным словом "никогда". Но усталость даже не
притупила отчаяния. Как хотелось бы, изо всех сил зажмурившись, спрятаться
лицом в коленях любимой или хотя бы ощутить на волосах прикосновение
тонких пальцев... Трудно любить с открытыми глазами.
Быстро темнело, они уже едва различали друг друга, но продолжали
сидеть рядом, шепча каждый свое, но об одном.
А утром вновь началась работа. Бастин с чернобородым отправились
ставить самострелы, а Кристиан, которому Бастин не доверил работать
одному, пошел топтать глину для сыромятных кирпичей. Зима не за горами, и
