меня в палатке.
- Тебе лучше сказать Эттуку, что у него есть сын. Ему понадобится
сообщить; он слишком мало стоил ему, чтобы он узнал о нем иначе.
- Наверное, даже и этого не стоил, - сказала Котта. - Ребенок мал и
слаб. Сомневаюсь, что он переживет этот день.
Я вернулась в палатку и опустилась на колени около Тафры. Она спала,
обессилевшая, но спокойная, и все же у нее был какой-то неживой вид; часть
ее красоты увяла этой ночью, и вряд ли теперь возродится вновь. Мальчик
лежал рядом с ней в одной из плетеных корзинок, которые они использовали
для новорожденных. Я долго смотрела на него, но затем отошла и уселась в
глубине палатки. Мой живот и позвоночник пульсировали одной болью, и я уже
знала, что моя утроба близка к опустошению. Я не испытывала боязни,
наверное потому, что слишком устала. Кроме того, казалось, Тафра родила за
нас обеих, настолько ужасными были ее муки. Я не могла поверить, что то,
что ожидало меня, может быть столь же тяжелым.
Шум снаружи усилился. Я расслышала женские голоса и шипение мяса на
вертелах. День был в самом разгаре.
Через некоторое время острый нож пронзил меня, и потекла без удержу
красная жидкость. Я свернулась в комок и оттолкнулась от существа внутри
меня, крепко сжав истерзанными руками шест палатки. Если ты хочешь
освободиться от меня, тогда уйди, сказала я ему. И, казалось, пришел
ответ, очень быстрый и сильный. Это существо слишком большое для меня и
никогда не выберется, подумала я, но снова оттолкнулась от него, и мои
мускулы затрещали, жалуясь, и я почувствовала, как оно двигается. Затем
последовала короткая пауза, но я ощутила сместившееся биение и наконец
оттолкнула его к выходу изо всех сил. Казалось, я толкаю с утеса огромный
камень; увидела, как он висит, окровавленный, своим внутренним взором.
Затем взвыла новая боль, и я вскрикнула, потрясенная ею, долгим криком,
который закончился иначе, победно, ибо я поняла, что наконец навеки
избавилась от преследующего меня призрака.
Вне меня, но все еще прикованный ко мне, катался сгусток моей
ненависти, проклятие, наложенное на меня Вазкором. Я потянулась за ножом
Котты и перерезала эту последнюю связь, завязала ее поближе к ребенку, а
затем сгорбилась и выгнала из себя послед.
Вот со столь малыми муками и родился мой ребенок.
Мой ребенок, сын Вазкора.
Вытершись досуха губкой, я вымыла его при свете жаровни, глядя на
него и все же не видя. Он был очень маленьким, как и сын Тафры, и все же
идеально сложенным, вполне здоровым, несмотря на трудности, которые
устроила ему я в Белханноре, и другие обстоятельства, подвергшие его
испытанию позже. У него была бледная кожа, жемчужная в полумраке палатки,
черные глаза, клок черных волос, наследие его родителя (не могу сказать -
отца; он случил нас, как другой случает лошадей). Я не испытывала никаких
чувств - ни ликования, ни неприязни. Я удалила мертвого младенца Тафры из
его плетеной гробницы и заменила его своим. Я не размышляла. Поступок этот
казался логичным, четким и очень ловким.
Он махал мне ручонками и терся беспокойной головкой о мягкую
подстилку корзинки.
Когда Тафра станет сильнее, она очнется и даст ему молока, и он
возмужает среди палаток Эттука, темноволосый, темноглазый, бледнокожий
из-за своей умыкнутой матери-иноплеменницы, обладающий - какими
дарованиями? Об этом я могла лишь догадываться. Какую гадюку я могла
оставить им - какого змея, что ужалит их спустя долгое время после моего
ухода. Догадается ли Котта? Наверное, она, которая, казалось, видела,
сразу заметит разницу и поймет - но кто ей поверит? Уж Тафра-то не
посмеет.
Я завернула мертвого младенца Тафры в одно из одеял, подняла этот
сверток и подошла к пологу палатки. Пир весело шел на некотором расстоянии
от этого места - дым костра, шум, движение, пение.
Я проскользнула между камней, добралась до неохраняемой изгороди и
перелезла через нее.
Я ни в коей мере не ощущала ни слабости, ни раскаяния. Мое решение
было слишком быстрым, слишком внезапным, и все же, я думаю, я давным-давно
уже знала про него, сама того не подозревая. Во мне не шевельнулось ни
малейшего сомнения по поводу того, что я сделала.
Путь из крарла был крутой и ненадежный. Прокарабкавшись примерно с
полчаса, я почувствовала усталость и физическую боль. Удалившись за
пределы стана на значительное расстояние, я уползла в глубокую расщелину,
загороженную нависшими над ней высохшими на солнце кустами, и уснула.
Когда я проснулась, надо мной висела черная, как смоль, ночь.
Я выбралась из расщелины и снова зашагала деревянной походкой,
по-прежнему сжимая свою ужасную ношу. Наконец мне попался ручей, очень
узкий и темный, но почва здесь под ногами казалась помягче. Я выкопала в
земле могилу для принесенного мной существа, а затем направилась вниз по
течению, нежа ступни в прохладной воде.
Я подошла к лесу ближе к полуночи. Луна отбрасывала прозрачный
индиговый свет, и стволы высились, словно тусклые темные колонны, покрытые
беспорядочной резьбой и поддерживающие лунный свет на сплетенных ветвях.
Под моими ногами - мхи, камни и проросшая меж ними трава. Теплая,
безмолвная ночь.
Мне и в голову не приходило, что за мной могут послать погоню. Они
упивались своей победой, и, кроме того, я не представляла большой
ценности. Я снова улеглась спать под открытым небом, не думая ни о людях,
ни об охотящихся животных. Вообще ни о чем не думая.
Утром, плеснувшим с неба тонким золотом, я пробудилась и поняла, что
я не только свободна, но также в первый раз с тех пор, как вышла из Горы,
действую в одиночку. Без внешних причин, без влияния со стороны других -
действие, задуманное и исполненное по моей собственной воле.
Утренний холодок, тяжесть молока у меня в груди, боль между бедер
казались ничтожной ценой в уплату за это.
5
Небольшая горка прислоненных друг к другу камней.
Столь знакомая, однако, я не могла вспомнить, откуда, когда лежала
под деревьями, глядя на эти камни. За ними - журчание ручья, вдоль
которого я шла ночью раньше. Да, наверняка в этом и заключался ответ:
камни означали близость воды. Мое тело и рот истомились от жажды. Я
поднялась, скрипя каждым своим суставом, и пошла между деревьев к камням,
и посмотрела вниз на стремительно струящийся здесь золотистый и словно
прозрачный ручей. Сняв черную "рубашку", я стояла по колено в потоке,
омывающем прохладой мне кожу, и пила из сложенных ладоней до тех пор, пока
намокшая вуаль шайрина не облегла мое горло, а влажные полосы не прилипли
белыми прядями к коже. Я провала рукой по животу, кожа все еще дряблая
после родов, тем не менее быстро натягивающаяся. Вскоре мускулы и плоть
будут твердыми и гладкими. Я с моим уникальным даром исцеления ликовала,
плескаясь в ручье.
Медленно я стала сознавать чужое присутствие. Подняв наконец взгляд,
я встретила пару ледянисто-желтых глаз. Не думала раньше, что желтый
оттенок может быть таким холодным. Вокруг глаз серополосый мех звериной
морды, над челюстью выступают острия зубов, уши с кисточками прижаты к
голове - дикая кошка горных долин и, вероятно, голодная.
Мы уставились друг на друга, эта хорошо снаряженная, хорошо
оснащенная тварь и я, обнаженная, в воде, без ножа для защиты и без
оставшихся сил оглушить или убить. В другое время я бы сочла эту кошку
очень красивой. Она начала грациозно двигаться по берегу ко мне, сосны за
ней упирались в небо, отбрасывая теперь тени, полосатые, как ее шкура. В
последний миг она отвела взгляд, опустила голову и принялась пить из
ручья, футах в двух оттуда, где стояла я. Я чувствовала ее мускусный
запах. Ее язык делал быстрые розовые движения, напоминая мне кошку Уасти.
Через некоторое время она подняла морду, всю в бисеринках воды,
повернулась и прыгнула назад, туда, откуда пришла, исчезнув в лесу за
прислоненными камнями.
Удача. Возможно, она все-таки уже наелась и не нуждалась в моем мясе.
Я начала неудержимо дрожать, выкарабкалась из своей ванны и терла тело
пригоршнями сухой травы, пока это действие и теплое солнце не высушили
меня.
Натягивая "рубашку", я задела рукой кучу камней. Один мелкий камешек
выскочил и упал в ручей, где течение унесло его. Я следила, как уносится
камешек и сразу увидела на его месте стрелу, и вспомнила ручьи над
ущельем, реку в лесу, в которой уплыла стрела Кела, сломанная пополам,
потому что она прикоснулась к злому месту. АЛТАРЬ ДЛЯ ЗАКЛАНИЙ - ДРЕВНИЙ,
КАК САМО УЩЕЛЬЕ. ГОВОРЯТ, БУДТО ТОТ ИЛИ ИНОЙ ЧЕРНЫЙ БОГ ВСЕ ЕЩЕ ОБИТАЕТ
ЗДЕСЬ... А я лежала здесь, ликуя, и дикая кошка не тронула меня.
Свобода была такой недолгой, несмотря на мою радость. Нет никакой
свободы. Темное проклятье было со мной повсюду, куда бы я ни пошла.
Я побежала от ручья через утренний лес. Птицы разлетались с моего
пути. Когда я не смогла больше бежать, то пошла быстрым шагом,
стремительно и не особенно думая. Крутой путь и много деревьев. У меня
отсутствовало всякое чувство направления. Я сорвала с куста несколько ягод
и заплакала, как избалованный ребенок, когда боли в желудке стали
досаждать мне.
Прошел день, и пришла ночь, когда я находилась высоко на скальной
дороге, карабкавшейся из леса к темнеющему небу. Спала я в пещерке,
свернувшись клубком, так как места там было мало, и мне снилась
беломраморная спальня, где я лежала на шелковой постели, а рядом со мной
качался в золотой колыбели ребенок. Розовый голубоглазый ребенок с челкой
желтых волос.
- Это ребенок Асрена Джавховора, - сказала я, а затем открылись
двери, но темный человек в черной маске подошел ко мне, подняв меч,
фаллический и угрожающий. Меч свистнул и рассек колыбель. Я увидела, как
кудрявились на загривке сильной шеи черные волосы, ибо убийца был Дараком.
Я не знала, куда направляюсь, хотя и догадывалась, что должна была
давным-давно покинуть путь, называемый эттуковцами Змеиной дорогой; не
осталось никаких следов проселка. Это был опасный край, населенный дикими
зверями и дикими племенами вроде эттуковцев. И все же я не видела никаких
людей, и они, надо полагать, не видели меня - или же они уволокли бы к
себе для развлечения. Животные, которых я мельком видела, относились к
робкому десятку: стройный длинноногий олень, извивающиеся гибкие серые
змеи, птицы и рыжевато-коричневые белки. Один раз в сумерках четверо
волков пробежали в расселине в скалах далеко внизу и побудили меня выбрать
для сна более глубокого пещеру. Через панорамы холмов и лесов по ночам
доносилось глухое эхо странных лаев и визгов разных тварей. Я чествовала,
что мне нет места в этой обжитой местности, посторонней, лишенной
способности выжить. Я съела красные ягоды, вызвавшие у меня рвоту, и
поняла, что отравилась. Подол моей "рубашки" порвался на колене, а
остальная одежда истрепалась и износилась. Я пила из прозрачных ручьев или
коричневых зеркал крупных прудов, где в сумерках квакали лягушки. Молоко
во мне начало высыхать.
Десять дней я путешествовала без удобств, без определенного
направления и без всякой цели. На одиннадцатый день местность начала
меняться. Она стала ровной и плоской, камни постепенно ушли в почву. Из
темного мира, угловатого от камней и сосен, она стала серо-зеленым пологим
миром.
Двенадцатый день. Нет больше острых горько-сладких запахов высот,
только в ноздри лезут раздражающие дымы-туманы; туманы настолько
