Когда она сказала это, мне сделалось дурно, хотя ни малейшего
уважения к возможностям Сила я не питала. Однако пожелание зла может
причинить вред, если ненависть достаточно сильна. Но самое худшее, что
можно сделать, - это помочь нападающему своей верой.
- Заклинания Сила-козла не повредят мне, - отозвалась я. - Я обладаю
собственной магией - магией, которую я не обрушила на него прежде из
сострадания. Пусть бережется он, а не я.
- Ты, - зарычала она, - ты даже не умеешь говорить на нашем языке.
- Есть и иные языки помимо того, что во рту. Твой отец, если он хоть
чем-то похож на провидца, в чем я сомневаюсь, должен это знать.
Она умолкла, неохотно пережевывая сказанное мной. Через некоторое
время она толкнула меня и поспешила уйти.
Мне пришлось тогда застыть на месте и сказать мысленно самой себе:
"ОН НИЧТО, И НЕ МОЖЕТ ПОВРЕДИТЬ ТЕБЕ. СМЕРТЬ НЕ МОЖЕТ ПОВРЕДИТЬ ТЕБЕ, А
ЭТОТ СТАРИКАН МЕНЬШЕ, ЧЕМ СМЕРТЬ".
Но затем мне вдруг пришли на ум слова, которые я увидела
нацарапанными на стене того туннеля сквозь Кольцо:
Смерть, темный мрачный старикан, идет вас унести...
Проклятье человечества моей родной Сгинувшей расе.
Мои руки инстинктивно поднялись к груди в поисках нефрита, сорванного
с шеи Шуллат, и не нашли его. Когда я стояла там, до маня донесся голос
какой-то девочки:
- Ты нужна Умыкнутой.
Это было самое лучшее имя, которое могли подыскать для Тафры среди
палаток.
Я даже рада была пойти к ней, оставив свое несчастное "я" в покое.
Эттука там больше не было. Он ушел к охотникам. Она снова велела мне одеть
и причесать ее. Говорила она со мной мало, и я догадалась, что она понятия
не имеет, как следует относиться ко мне. Что, по ее мнению, я знала?
Наверное, она больше нуждалась в чьем-то ином присутствии - если не
дружелюбном, то, по крайней мере, не явно враждебном, чем в сохранении
надежной приязни Эттука. Между нами имелось своеобразное родство,
заключавшееся не только в беременности, но и в том, что обе мы были
пленницами, не принятыми в крарл.
3
Змеиной дорогой называли они свой путь на восток, к болотам и
плодородным лесным землям за ними; кто проложил эту дорогу, они, похоже,
не знали. Она представляла собой проход вниз с более высоких горных долин
на каменистые равнины и через них. Дорога извивалась среди скал и
пропастей, словно одноглазый змей, которому поклонялись некоторые из них и
символ которого висел на вонючей шее Сила. Эттуковцы наряду со многими
другими племенными общинами укрывались на зиму в горах, а на восток
начинали перебираться поздней весной и ранним летом, и прибывали на
обильные пастбища востока в самом разгаре лета. По пути происходили бои и
битвы, а также стычки на месте окончательной остановки крарла. Территория,
сколь бы непостоянной она ни была, завоевывалась в упорной борьбе.
Через дна дня после моего прибытия к ним палатки свернули, нагрузили
вьючных лошадей, и мы тронулись в путь. С собой мы везли огромные запасы
пищи, высушенной женщинами в те минуты, когда они не ухаживали за своими
мужчинами. Мясо убитой на недавней охоте дичи висело на спинах лошадей,
чтобы провялиться на солнце, с него капала кровь, и оно привлекало целые
колонии мух. Воины ехали несколько впереди, пренебрегая медленным шагом
женщин, шедших пешком или деливших между собой немногочисленных мулов.
Дети бегали кругом, иногда погоняя коз, что входило в их обязанности. Козы
болтались вокруг проселка, недовольно блеяли, а сторожевые собаки лаяли и
бегали слизывать кровь, стекавшую с висящих туш, или глотали мух.
Тафра ехала на черном муле, благодаря своему статусу и беременности.
Мул принадлежал ей, следовательно, никто другой не имел права на него, и
женщины ворчали из за этого. Котта тоже ехала на муле - привилегия слепоты
- однако она, кажется, видела ничуть не хуже любой из нас, если судить по
тому, как она смотрела на все - на дерущихся оленей-самцов на отдаленной
равнине, на кружащих в небе птиц. Когда с ней разговаривали, она
внимательно смотрела тебе в лицо. Мне пришло в голову, что, наверное, у
нее сохранилось немного зрения, пусть даже смутного, и она использовала
его в своих интересах, хотя это совсем не соответствовало ее характеру. И,
кроме того, она смотрела на меня без маски и не проявляла никакой реакции,
а один раз я видела, как она нагнулась неподалеку от костра, по-прежнему
подняв глаза на женщину, которую слушала, и зрачки ее нисколько не
сузились. Она и впрямь была незрячей. Тогда я рассудила, что у нее,
наверное, обострились, компенсируя зрение, все другие чувства, и именно
это заставляло ее так точно ориентироваться во всем, что происходило
вокруг.
В конце каждого дня пути разбивался стан чуть в стороне от проселка.
Сил каждое утро благословлял нашу стоянку на данном месте, положив одну
руку на змеиный амулет.
Вокруг нас тянулась до самых гор дикая пересеченная местность. На ней
в изобилии встречались водоемы и рощи темных тонких деревьев, иначе бы
летняя жара спалила нас досуха. Я жила на одном козьем молоке, и это мне
не особенно нравилось. Волосы Тафре я расчесывала по первой вечерней
прохладе, перед тем, как к ней приходил Эттук после обильной трапезы
вокруг костра, пьяный, вымазанный в жире и рыгающий.
Ночью я спала под открытым небом, что при такой теплой погоде не
имело значения, но подтверждало мое ничтожное положение. Никто из воинов
меня не беспокоил; у них было правило не спать с женщиной, коль скоро
становилось заметно, что утроба у нее заполнена, хотя я не заметила, чтобы
Эттука стесняло это обстоятельство, когда речь шла о Тафре.
Мои груди стали больше и тяжелей от молока, и у меня начинались боли
в спине и в основании позвоночника.
- Что случилось? - спросила у меня Котта. Наверное, я издала легкий
стон от боли, сама того не замечая. Я рассказала ей о своих трудностях, и
она попросила у Эттука мула. Должно быть, она привела прежний аргумент -
еще один самец для племени - ибо мул стал моим, и отныне я ехала следом за
Тафрой.
Сил ко мне не приближался, и если даже он навел свои чары, то я никак
этого не ощутила.
Путешествие было монотонным, но скука иногда может быть
предпочтительней, чем иные вещи.
На девятый день пути, ближе к закату, среди воинов впереди возникло
какое-то волнение. Мы проезжали через узкое ущелье, где дорога проходила
по руслу высохшего ружья. С обеих сторон высились скалы, а деревья,
вцепившись корнями в скальные стены, склонялись перед нами; их томные
вершины покачивались подобно перьям на металлическом шлеме. Вот наверху-то
среди этих деревьев воины заметили какое-то подозрительное движение:
зверей там не было.
Когда эта новость просочилась до обоза с женщинами и козами, среди
тех и других возникла легкая паника. Вражеское племя, собирающееся напасть
на нас с верха ущелья? Однако никакого нападения не произошло. Мы
добрались до более высокой местности. И наступила ночь.
Лагерь разбили в убежище из других скал и навалили камней вокруг трех
открытых сторон, соорудив таким образом импровизированный вал; внутри
разожгли костры из хвороста. В красном свете воины стояли в карауле, и их
лица выражали напряженное удовольствие. Драться - это было хорошо. У
племен долин считалось признаком мужественности овладеть многими
женщинами, породить уйму сыновей, но лучше всего - как можно больше мужей.
Женщины сбились в кучу вокруг главного костра и нервно тараторили, словно
намеренно преувеличивая страх, чтобы еще раз подчеркнуть храбрость своих
мужчин. Я сидела неподалеку от палатки Эттука, зашивая без всякого
интереса и смысла кусок ткани. Ткань эта в других руках могла бы стать в
результате носильной сумкой, но я лишь создавала иллюзию труда. У них не
любили, чтобы женщины в крарле бездельничали; а я таким образом казалась
занятой, хотя на самом деле ничем не занималась. Сгруппировавшиеся у
других костров Эттук и воины постарше пили и смеялись.
Внезапно ночь разорвал топот копыт. В лагере воцарилась тишина. Сразу
же показались выхваченная племенем костра мужская фигура, силуэт коня,
развевающаяся грива и волосы. Выкрикнули слова, которых я не разобрала и
что-то перелетело через каменную изгородь, вонзившись глубоко в почву.
Всадник снова повернул, подняв коня на дыбы, и пропал столь же
стремительно, как появился. Эттук подбежал к брошенному предмету, вытащил
его из земли и потряс им - заостренным колом длиной фута в четыре с
привязанными лоскутьями алой шерсти и тремя кольцами из белой глины.
- Копье войны! - закричал Эттук со свирепой радостью в голосе.
Поднялись крики. Воины прыгали и вскидывали руки. Женщины сбились
потеснее - кроме одной, высокой дочери провидца. Та поднялась и пошла
вдоль палаток за отцом и вскоре вернулась с ним.
Сил поднял костлявую руку, а другой стиснул одноглазого змея.
- Танец войны, - объявил он, и воины радостно заорали.
Словно это послужило сигналом, все женщины поднялись и разбежались по
своим палаткам, все, кроме дочери Сила и меня. Меня они не увидели в
темной тени палатки. Дочь Сила несла переброшенную через руку черную
мантию, которую и надела теперь на отца. На ней красовались разноцветные
вышивки, варварские изображения солнца и луны, дерева и горы, моря и огня.
Он тряхнул широкими рукавами, сложил руки на груди и затянул какую-то
монотонную ритуальную песнь, смысл которой до меня не дошел. Воины
расступились, образовав полукруг, и в пространстве между провидцем и
Эттуком с его воинами появилась девушка с трепещущими, словно языки
пламени, волосами. Она плюнула на землю слева и справа и сделала пальцами
движение, как бы обрызгивая полукруг. Песнь Сила подошла к концу, и его
дочь сразу же подбежала к Эттуку, и Эттук прижал ее к себе. Очевидно, она
являлась символическим посредником между человеком и силой магии, и теперь
она должна была отдаться вождю. Наверное, половое возбуждение было частью
их боевого неистовства. Воины принялись топать ногами, когда большие
неотесанные ручищи Эттука шарили по извивающемуся, как змея, телу дочери
Сила.
- Нет, не для тебя, - произнес у моего плеча голос, голос Котты.
Я встала. У меня не было никакого желания смотреть, как возбуждается
в огненном мраке жажда крови. Мы прошли средь теней к палатке и
проскользнули внутрь.
- Если б они тебя обнаружили, девушка, - сказала она мне, - тебя бы
ждали побои и, наверное, чего похуже. Даже дочь Сила должна прятать глаза
в отцовской палатке, когда они покончат с ней.
- Когда они будут драться? - спросила я.
- Завтра. На рассвете. Это мужское дело.
Я рассмеялась.
- Я тоже дралась и убивала, Котта. Это дело дураков, а не мужчин.
А затем я застыла, сидя как каменная, ибо до меня дошла великая
истина, вырвавшаяся из моих же уст, словно ее изрек кто-то другой. Я и в
самом деле убивала, и не только мечом, но также и мыслью. Я в своей
гордыне убивала и ранила, и из-за этого моя Сила покинула меня. В тот миг
это сделалось для меня совершенно очевидным.
Я очистила голову и прошептала: "Что же я наделала?"
Котта ничего не сказала. Она забрала у меня шитье и принялась
распарывать его.
Через некоторое время я сказала:
- Я тоже слепая, Котта.
Меня не волновало, поверила она мне или нет. Из моих уст потянулась
медленная череда слов, в которых запутанно смешались Дарак и Вазкор, Асрен
и Асутоо, Мазлек и Маггур, Сиркуникс и Театр военных действий. Она не
