могла понять, но почувствовала во мне потребность выговориться. Когда я
умолкла, она тоже молчала. Мы тихо сидели час с лишним в темной палатке, в
то время как снаружи в красном мерцании глухо топали воины, призывая своих
богов и возбуждая гнездившуюся в них жестокость.
После этого я улеглась спать на одеяла, и вот тогда-то она и
заговорила со мной, словно наш разговор не прерывался.
- А теперь и я тебе кое-что расскажу. Котта родилась слепой - это
было в последние годы отца Эттука. Для крарла слепая бесполезна, как
бесполезен мальчик-калека, ибо он не может воевать. Слепая в некотором
смысле еще хуже, ибо она может родить слепых детей, и поэтому я не могла
перейти к какому-то мужчине, если бы тот захотел меня, чего ни с кем не
случилось. Но мне позволили жить, потому что я быстро научилась трудиться
и могла делать большинство дел ничуть не хуже, а то и лучше, чем зрячие
женщины. И я научилась выхаживать больных и помогать женщинам рожать, и
поэтому я стала полезной. А теперь скажи мне, эшкирка, почему ты говоришь,
что Котла слепая?
Я лежала в темноте и ответила, словно она подтолкнула меня:
- Котта не слепая.
- Да, - согласилась она. - Но Котта смотрит не сквозь два отверстия в
голове, которые люди называют глазами. Котта смотрит внутрь, и там есть
все. Я не знала, что я слепая, пока мне не исполнилось десять. И когда мне
сказали, я не поняла, ибо я могла _в_и_д_е_т_ь_, и думала, что все видят
так же, глядя внутрь, а не наружу, - она распорола мое шитье по ткани и
начала заново. - Какого цвета эта ткань? - спросила она меня.
- Синего.
- А вот что такое синее? Я никогда не видела синего. Но я видела
цвета, которые ты тоже никогда не видела, как и все, смотрящие наружу. Я
поворачиваюсь к небу и вижу птиц, но не такими, как видят их люди.
- У тебя в палатке, - тихо произнесла я, - когда я сняла маску, -
какой ты увидела _м_е_н_я_, Котта?
- Нечто, чего я никогда не видывала раньше. Положи ладонь в
прохладную воду, когда день жаркий. Вот что я увидела.
- Котта, - резко сказала я. - Я безобразна, я страшнее всякого
безобразия; неужели ты этого не увидела?
- Для тебя и для других - возможно, - отвечала она. - Но для Котты -
красива. Красотой, какой я раньше не видывала. Красотой, подобной огню,
хоть и не горит.
- Твое внутреннее око ввело тебя в заблуждение, - уведомила я ее.
За палаткой наступила тишина. Я поднялась с одеял и вышла спать под
открытым небом, свернувшись среди камней, поддерживая руками ноющие груди.
Ее слова мучили меня, и я убежала от нее.
Как горько, что она видела так хорошо, и все же так обманчиво. А
завтра будут драться.
4
Я проснулась поздно, окостеневшая и замерзшая, несмотря на греющее
солнце, и с ощущением дисгармонии - то ли в мире, то ли во мне самой,
этого уж я не знала.
Я вышла в стан. Костры не горели, хотя от ритуала прошлой ночью
осталось много пепла. Бродячая коза надменно уставилась на меня. Царило
молчание. Это было странным; кроме козы и меня здесь, кажется, больше
никого не было, и все же я чувствовала чье-то присутствие. Я пробиралась
по неровной почве, еще больше перепаханной топающими ногами, кругом
валялись оторванные кисточки и виднелись лужицы крови - следы совершенного
ими воинского жертвоприношения, словно недоставало им человеческих
смертей. Я добралась до ближайшей палатки, подняла полог и заглянула
внутрь. Палатка пустовала. Я пересекла дорогу, уже созданную женщинами,
ходившими взад-вперед с кувшинами к небольшому водопаду, протаптывая
дублеными подошвами тропу. Еще три палатки, и в каждую я заглянула, но
никого не нашла. Я добралась до водопада, где из пятнистой от лишайника
скалы бил в постоянном хрустальном течении ключ, но никаких кувшинов и
никаких признаков, что сюда сегодня приходили, я не обнаружила. По коже у
меня поползли мурашки. Я много раз оглядывалась через плечо. Может быть, я
проспала вторжение и захват? И все же, если их захватили, то почему я не
услышала ни звука? И не встретила никаких признаков насилия?
Что-то толкнуло меня в бок.
Я вскрикнула, метнулась в сторону, перекатилась и вскочила на ноги,
мои руки по привычке потянулись к ножам, которыми я больше не обладала.
Мой нападавший - коза - поглядела на меня с легким изумлением и
помотала головой. Я начала проклинать ее, когда вдруг все тело у меня
пронзила острая боль. Я согнулась, охнув, и, словно это оказалось
достаточным искуплением, клещи разжались так же внезапно, как и стиснули.
Подобно козе, я помотала головой, словно стряхивая с себя последние
остатки боли, и в этот миг пронзительный женский крик раздался в этом
безмолвии и, казалось, заполнил весь стан.
Я сразу же побежала на него, хотя не могла определить, почему. Мне
пришло в голову, что я никогда не была храброй, а только надменной или
бездумной.
Палатка Котты. Теперь стало тихо. В чаще раздалась глухая гортанная
трескотня какой-то птицы. Я распахнула полог и заглянула в палатку. В ней
было очень темно, но я увидела слепую, сгорбившуюся над стоящим на
маленькой жаровне железным котелком.
- Котта.
Она подняла голову.
- Эшкирка, - определила она. - Значит, тебя тоже оставили. Хорошо.
Возможно, ты мне поможешь.
- Но куда все ушли?
- Мужчины драться, - ответила она, - а женщины прятаться. Так всегда
бывает на случай, если захватят стан.
- А почему ты тоже не ушла, Котта?
- Меня ждет работа, так же, как и ее. Мы будем слишком заняты, чтобы
бегать по скалам.
Я посмотрела туда, куда она показывала, и увидела лежащую на одеялах
Тафру. Жаровня высвечивала бисеринки пота на ее незакрытом лице, словно
маленькие самоцветы из красного стекла. Она извивалась и бормотала про
себя, а затем внезапно напряглась и начала серию ужасных кряхтений, все
более и более громких, пока наконец муки ее не достигли предела, после
чего она снова пронзительно закричала - так, как я услышала ее от самого
водопада.
Моим первым порывом было подойти к ней, успокоить ее. Но я вспомнила
про Илку, девушку, умершую в ущелье, и осталась недвижима. Кроме того, что
я могла теперь сделать? Котта сняла котелок с жаровни, вылила густую
жидкость в глиняную чашу и отнесла ее Тафре. Приподняв одной рукой ей
голову, она заставила ее выпить.
- Еще какое-то время, - сказала Котта. - Это облегчит твои муки.
Голова Тафры упала обратно на одеяла. Ее большие испуганные глаза
закрылись сами собой.
- Бесполезно, - простонала она, - Эттук погибнет в бою, и они убьют
меня.
После этого она, казалось, задремала, лишь бормоча время от времени
что-то нечленораздельное.
Котта разложила свои вещи, примитивного вида металлические предметы,
имевшие мало сходства с инструментами лекарей в Городах. Она поставила
кипятиться воду и, когда та выкипела, послала меня к водопаду принести
еще.
День тянулся и густел в медном свете раннего вечера. Я вышла из
палатки и огляделась в покинутом стане. Казалось, ничто не шевелилось. Я
спросила у Котты, где располагалось их поле боя, по та не знала или не
интересовалась. Да и бесполезно было бы искать их. Если они выиграют
битву, то отправятся в другой лагерь за бабами и пивом.
В небе кружила черная фигура птицы с длинными неровными крыльями - и
улетела прочь.
Я помассировала спину, наполненную ноющей безжалостной болью, и снова
вошла в палатку, чтобы вынести это зрелище до конца.
Над станом лениво покоилась жаркая летняя луна, когда ребенок Тафры
решил наконец освободить ее.
Было глупо ненавидеть этого ребенка; он подчинялся инстинкту столь же
древнему, как сама женщина, и не имел ни малейшего выбора, и, несомненно,
тоже страдал. И все же я ненавидела его за причиняемые ей боль и ужас, а
через нее, ее крики и молитвы неизвестным богам - причиняемые и мне тоже.
Котта знала, что Тафре придется тяжело, хотя и ничего не сказала.
Теперь она делала все, что могла, но могла она мало, так как роды
затянулись и не поддавались управлению извне. Я дала ей свои руки, одну за
другой, и она рвала их зубами и ногтями, словно попавшее в капкан
неистовствующее животное. Всю ночь она пронзительно кричала, и этот крик
был подобен острому ножу, тупящему свое лезвие о наши нервы.
К рассвету она потеряла сознание и лежала неподвижно. Лицо у нее
посерело и сжалось, все тело взмокло от пота. Воды отошли час назад, и
палатка сильно пропахла кровью. Котта массировала ей ноги, щупала живот,
который непрерывно сокращался в схватках.
- Плохо, - заключила она. - Ребенок расположен неправильно. Этого-то
я и боялась.
Я помогла ей перевернуть Тафру на бок и опустилась на колени, чтобы
она могла прислониться спиной ко мне. Котта окунула медные инструменты в
воду.
- Я сделаю это сейчас, - сказала она, - пока она ничего не чувствует.
Ты сильная. Если она очнется, ты должна удержать ее неподвижной.
Я обхватила руки Тафры и сжала их. Подошла Котта, и я отвернулась от
того, что она делала, внезапно ощутив дурноту и слабость, несмотря на то,
что я сама видела и вызывала смерть. Миг спустя я почувствовала, как тело
Тафры вздрогнуло. Она очнулась.
- Держи ее, - выкрикнула Котта, но это оказалось очень трудно. Мои
кости, казалось, с треском ломались от ее неистовых корчей, а затем она
дважды дернулась и завопила, как не вопила раньше - бессмысленный вопль, в
котором звучало обвинение. Между медных стержней родовспомогательных
щипцов Котты лежало тело младенца, который в своей спешке на волю выбрался
из утробы ногами вперед. Такое крошечное, это существо вызвало столь
огромные страдания.
- У Эттука есть сын, - определила Котта.
- Все кончено? - прорыдала с зажмуренными глазами Тафра. - Все
завершилось?
- Все кончено, все завершилось, - заверила ее Котта. Она перерезала
ножом пуповину.
Я дала Тафре улечься на спину, и вскоре Котта мягко нажала на ее
тело, и из него вышел послед.
Затем тишину нарушил другой шум, волнение, которые донеслись из
забытого мира за пределами палатки.
- Они вернулись, - произнесла как во сне Тафра.
- Вернулись или нет, а ты теперь отдыхай. Эттук может и подождать со
знакомством с собственным ребенком.
- Его сын, - проговорила Тафра. Она даже не открыла глаз, чтобы
посмотреть на него, и все же она знала, что теперь находится в
безопасности... Мать воина.
Я выскользнула из палатки посмотреть на них, идущих между скал, и
ощутила головокружительное презрение. Они были пьяны, окровавлены и
потрепаны, словно ястребы после боя в небе; они откидывали назад свои
головы с рыжими косицами, чтобы напиться из кожаных бурдюков. Следом за
ними шла цепочка долинных лошадей, нагруженных награбленным добром:
оружием, едой, драгоценностями, и связка иноплеменниц, постанывающих от
скотского обращения, которое они уже претерпели, и предчувствия того, что
еще грядет. Они тоже были рыжими, из крарла, родственного этому.
Они перепрыгивали через изгородь, сшибая ее камни, и смеялись во все
горло. Скоро выйдут из своего укрытия женщины крарла трепетать,
восхищаться и устраивать героям пир. Стан из тихого и пустого превратился
теперь в сплошное буйство разгула под только-только появившимся на небе
солнцем.
Ко мне подошла Котта.
- Я должна пойти посмотреть их раны, - сказала она.
- И_х_ раны? - я ощутила во рту горечь.
- Либо я к ним пойду, либо они придут ко мне. Позаботишься о ней у
