ужаса в зале. Оба директора чувствовали, что призрак наступает. Склонившись
над перилами ложи, они смотрели на Карлотту, как будто не узнавали ее. Своим
кваканьем эта дьявольская женщина, должно быть, давала сигнал какому-то
несчастью. И они ожидали этого несчастья. Призрак обещал им его. Опера была
проклятой.
- Продолжайте! Продолжайте!
Но Карлотта не стала продолжать с того места, где остановилась. Смело,
героически она возобновила фразу, в конце которой появилась жаба.
Как странно, словно чары,
Вечер сковал меня...
Зал тоже казался очарованным.
Но кваканье возобновилось. Зал взорвался. Тяжело опустившись в кресла,
Ришар и Мушармен не нашли в себе мужества e сил обернуться. Призрак смеялся
рядом с ними. И наконец они отчетливо услышали его голос, этот невозможный,
идущий из глубины голос:
- Того, как она поет сегодня, не выдержит даже люстра!
Они оба посмотрели наверх и издали ужасный крик. Люстра, громадная люстра
падала вниз, отвечая на призыв этого сатанинского голоса. Под бесчисленные
вопли и крики она рухнула в самый центр партера. Началась паника. Моей целью
не является оживить это историческое событие. Те, кто любопытен, могут
прочесть об этом в газетах того времени.
Было много ранений и одна смерть. Люстра упала на голову бедной женщины,
пришедшей в Оперу впервые в своей жизни, той самой, которую Ришар выбрал,
чтобы заменить мадам Жири, билетершу ложи призрака! Она умерла тотчас же, и
на следующий день одна из газет дала следующий заголовок: "Тысяча двести
килограммов на голову консьержки!" Это был единственный некролог.
Глава 9
Загадочная, карета
Этот трагический вечер кончился плохо для всех. Карлотта заболела.
Кристина Доэ исчезла сразу после представления, и две недели ее никто не
видел в Опере или где-либо еще. (Это первое исчезновение не следует путать
со знаменитым похищением, которое произошло позже при таких драматических и
необъяснимых обстоятельствах.) Разумеется, Рауль был озадачен отсутствием
Кристины. Он написал ей по адресу мадам Валериус, но ответа не получил.
Вначале он особенно не удивился, поскольку знал ее настроение и решимость
порвать с ним все отношения, хотя и не догадывался о причинах этого. Его
печаль продолжала расти, в конце концов он обнаружил, что ее имени нет ни в
одной из программ. Даже "Фауста" представляли без нее. Однажды около пяти
часов пополудни виконт отправился в Оперу, чтобы разузнать что-то о
Кристине. Он нашел обоих директоров поглощенными работой. Друзья просто не
узнавали их: они утратили бодрое расположение духа и энтузиазм. Частенько их
видели на сцене с нахмуренными бровями, наклоненными головами, бледными
лицами, как будто их преследовала какая-то отвратительная мысль или они
стали жертвой жестокого удара судьбы.
Падение люстры привело ко многим последствиям, за которые они несли
прямую ответственность, но было трудно говорить с ними на тему происшедшего.
Официальное расследование пришло к заключению, что это был несчастный
случай, вызванный износом креплений, но и бывшие директора, и настоящие
обязаны были обнаружить и устранить эти неполадки, прежде чем они привели к
катастрофе.
И я должен сказать, что Ришар и Мушармен казались такими изменившимися и
отстраненными, такими таинственными и непостижимыми, что многие полагали,
что что-то даже более страшное, чем падение люстры, изменило состояние их
ума.
В своих отношениях с людьми они демонстрировали большую нетерпимость, за
исключением мадам Жири, которая была восстановлена в своей должности.
Поэтому легко себе представить, как Ришар и Мушармен приняли виконта Рауля
де Шаньи, когда тот пришел справиться у них о Кристине. Они просто ответили,
что певица в отпуске. Когда же он спросил, как долго будет продолжаться ее
отпуск, ему вежливо было сказано, что отпуск неограничен, поскольку Кристина
Доэ мотивировала его состоянием здоровья.
- Она больна! - воскликнул Рауль. - Что с ней?
- Мы не знаем.
- Вы посылали к ней своего доктора?
- Нет. Она не просила нас об этом, мы полностью доверяем ей и потому
поверили мадемуазель Доэ относительно ее болезни.
Отсутствие Кристины взволновало Рауля. Мрачный, он покинул Оперу и решил
- будь что будет - пойти e мадам Валериус. Он, конечно, помнил, что Кристина
запретила ему предпринимать какие-либо попытки увидеть ее, но события в
Перросе, а также то, что он слышал через дверь артистической комнаты, их
последний разговор у кромки торфяного болота заставили его подозревать
какие-то козни, которые, хотя и выглядели дьявольскими, все же строились
людьми. Легко возбудимая фантазия Кристины, ее нежная и доверчивая душа,
своеобразное воспитание, построенное на сказках и легендах, ее постоянные
мысли о мертвом отце и в особенности восторженное состояние, в которое ее
повергала музыка, - все это, как казалось виконту, делало ее особенно
уязвимой для нечистоплотных действий некоторых неизвестных, неразборчивых в
средствах людей. Чьей жертвой она стала? Этот вопрос Рауль снова и снова
задавал себе, когда спешил к мадам Валериус.
Хотя Рауль и был поэтом, страстно любил музыку, любил старинные
бретонские предания, в которых плясали домовые, и более всего любил
скандинавскую нимфу по имени Кристина Доэ, но в то же время он верил в
сверхъестественное только в делах религии, и самая фантастическая история в
мире не могла заставить его забыть, что дважды два - четыре.
Что скажет ему мадам Валериус? Виконт дрожал, когда звонил в маленькую
квартирку на улице Нотр-Дам дес Виктор.
Дверь открыла служанка, которую он видел однажды в артистической комнате
Кристины. Он спросил, можно ли видеть мадам Валериус. Ему ответили, что она
больна, в постели и не принимает посетителей.
- Пожалуйста, возьмите мою карточку, - сказал Рауль.
Ему не пришлось долго ждать. Служанка вернулась и провела его в слабо
освещенную и скупо обставленную гостиную, в которой висели портреты
профессора Валериуса и отца Кристины.
- Мадам просит вас извинить ее, мсье, - сказала служанка, - но она может
принять вас только в спальне, она больна и не встает.
Через пять минут Рауля ввели в темную спальню, где он сразу же увидел в
тени алькова доброе лицо мадам Валериус. Ее волосы поседели, но глаза не
состарились, никогда прежде они не были такими по-детски ясными и чистыми.
- Мсье де Шаньи! - воскликнула она радостно, протягивая ему обе руки. -
Вас, должно быть, послало небо! Теперь мы можем поговорить о Кристине.
Для Рауля эти последние слова прозвучали зловеще.
- Где она? - спросил он быстро.
- Со своим направляющим духом, - ответила старая женщина спокойно.
- Каким направляющим духом? - вскричал бедный Рауль.
- Ну конечно с Ангелом музыки.
Охваченный тревогой, Рауль опустился в кресло. Кристина была с Ангелом
музыки, а мадам Валериус лежала здесь, в постели, улыбаясь ему и приложив
пальцы к губам в знак того, чтобы он молчал.
- Но вы не должны никому говорить, - прошептала она.
- - Можете положиться на меня, - ответил он, едва понимая, что говорит.
Его мысли о Кристине, уже весьма неопределенные, становились все более и
б"лее беспорядочными, и ему казалось, что все начинает кружиться вокруг
него, вокруг комнаты и вокруг этой необыкновенной седой дамы с ясными
небесно-голубыми глазами, с пустыми небесно-голубыми глазами - Да, я знаю,
что могу положиться на вас, - сказала она со счастливым смехом. - Но
подойдите ко мне поближе, как вы делали это, когда были маленьким мальчиком.
Дайте мне ваши руки, как тогда, когда приходили рассказать мне историю
маленькой Лотты, услышанную от отца Кристины. Вы мне очень нравитесь, мсье
Раулю И Кристине вы нравитесь тоже.
- Я нравлюсь ей". - сказал он со вздохом.
Ему было трудно собраться с мыслями и сосредоточиться на "направляющем
духе" мадам Валериус, Ангеле музыки, о котором так странно говорила с ним
Кристина, голове мертвеца, увиденной им мельком, в каком-то кошмаре, на
ступенях алтаря в Перросе, призраке Оперы, о котором он услышал однажды
вечером, когда задержался на сцене недалеко от группы рабочих, вспоминавших
его описание, данное Жозефом Бюке незадолго до своей таинственной смерти.
- Почему вы думаете, что я нравлюсь Кристине? - спросил он низким
голосом.
- Она каждый день рассказывала мне о вас!
- Правда? Что же она говорила?
- Сказала, что вы признались ей в любви. И добродушная старая дама громко
засмеялась, показывая свои хорошо сохранившиеся зубы. Рауль встал, ужасно
страдая, кровь прилила к его липу.
- Что вы делаете? Пожалуйста, садитесь, - сказала она. - Вы не можете
уйти просто так. Вы рассердились, потому что я засмеялась. Простите. В конце
концов, в том, что произошло, нет вашей вины. Вы же не знали. Вы и не
думали, что Кристина несвободна.
- Она помолвлена? - спросил Рауль, задыхаясь от волнения.
- Нет, конечно, нет! Вы знаете, что Кристина не может выйти замуж, даже
если захочет.
- Что? Нет, я не знал этого. Почему же она не может выйти замуж?
- Из-за Ангела музыки.
- Опять...
- Да. Он запрещает это.
- Он запрещает это? Ангел музыки запрещает ей выйти замуж?
Рауль наклонился к мадам Валериус, словно намеревался укусить ее. Даже
если бы он хотел съесть ее, то не мог выглядеть более свирепо. Бывают такие
моменты, когда чрезмерная наивность кажется такой чудовищной, что становится
ненавистной. Рауль чувствовал, что мадам Валериус слишком наивна.
Не ощущая дикого взгляда, обращенного к ней, она произнесла совершенно
естественным тоном:
- О, он не запрещает ей, не запрещает... Он только говорит, что, если
Кристина выйдет замуж, она никогда больше не увидит его. Вот и все. Говорит,
что уйдет навсегда. Но вы же понимаете, она не хочет, чтобы Ангел музыки
ушел навсегда. Это совершенно очевидно.
- Да-да, - согласился Рауль почти шепотом. - Это совершенно очевидно.
- Кроме того, я думала, что она сказала вам все это в Перросе, когда
поехала туда с направляющим духом.
- О, она ездила в Перрос со своим направляющим духом?
- Ну, не совсем так, он сказал, что встретится с ней на кладбище, у
могилы ее отца. Он обещал сыграть "Воскрешение Лазаря" на скрипке ее отца.
Рауль опять встал.
- Мадам, вы должны сказать мне, где живет этот дух. Старая женщина,
казалось, не особенно удивилась такому неразумному требованию. Она подняла
глаза и ответила:
- На небесах.
Такое простодушие поставило Рауля в тупик. Он был изумлен ее простой,
искренней верой в Ангела музыки, который каждый вечер спускался с небес,
чтобы посетить артистическую комнату певицы в Опере.
Теперь виконт понимал состояние ума девушки, воспитанной суеверным
скрипачом и этой женщиной с беспорядочными мыслями, и вздрогнул, подумав о
возможных последствиях такого воспитания.
- Кристина все еще благородная девушка? - спросил он внезапно.
- Да, клянусь моим местом на небе! - воскликнула старая дама, явно
возмущенная. - И если вы сомневаетесь, я не понимаю, зачем вы пришли сюда!
Он с усилием надел перчатки.
- Как долго она встречается с Ангелом музыки?
- Около трех месяцев. Да, прошло три месяца, как он начал давать ей
уроки.
Он поднял обе руки широким жестом отчаяния, затем уронил их.
- Дает ей уроки? Где?
- Сейчас, поскольку она ушла с ним, я не могу сказать вам, но еще две
недели назад он давал ей уроки в ее артистической комнате. Здесь, в такой
маленькой квартире, это было бы невозможно. Все услышали бы. Но в Опере в
восемь часов утра нет никого. Их никто не беспокоит. Вы понимаете?
- Да-да, я понимаю, - сказал он и покинул старую женщину так поспешно,
