- Советую зайти к начальнику розыска и рассказать чем вы вчера
занимались около девяти вечера, - холодно произнес Артеменко.
- Ничего не понял! - Толик отсалютовал и вышел.
- Имеющий уши да услышит. К вечеру его найдут. - Артеменко взял пустую
рюмку Гурова. - Ну что? По пятнадцать капель?
- Владимир Никитович для вас лично могут сварить чашку кофе? - спросил
Гуров, отметив что сегодня все перешли на вы.
- Коньяк не будете, понимаю вам надо иметь свежую голову, - сказал
Артеменко усмехнулся.
Кофе вам, лично, сейчас приготовят.
Он подошел к стойке, что-то сказал, буфетчица кивнула, налила рюмку
коньяку и исчезла в подсобке.
- Сейчас сварят. - Артеменко поставил рюмку, поддернул штанины своих
кремовых, безукоризненно отутюженных брюк, сел, качнув покрытый пластиком
стол, неуверенно стоявший на хлипких алюминиевых ножках. - Интурист, первый
класс! Бедная Россия! - Он тяжело вздохнул. - Получить нормальный кофе можно
лишь по блату, на стуле чувствуешь себя, словно эквилибрист на проволоке.
- Вы поссорились с Майей, в милиции узнали неприятную новость,
взвинчены... И беспокоят вас не вопросы глобальные, а бытие дня
сегодняшнего, - сказал Гуров.
- Устал я, Лев Иванович. На людях я ни минуты не бываю самим собой,
играю, - усмехнулся Артеменко.
- Кто заставляет?
- Жизнь.
- Пожалуйста. - Буфетчица поставила на стол две чашки кофе...
Аромат и коричневая пенка неопровержимо доказывали - в чашках именно
кофе.
- Так что случилось с нашим обаятельным Толиком? - спросил Гуров.
- Надеюсь, кофе вам понравится. - Артеменко поднялся из-за стола. -
Пойду к нашей красавице замаливать грехи.
Одну чашку кофе Гуров выпил, вторую взял с собой в номер.
На письменном столе лежал конверт. Вскрыв его, Гуров прочитал записку
Отари. Вот тебе и хиленький Кружнев с постоянно заискивающими и виноватыми
глазами. "А ведь я однажды обратил внимание на его ловкость и силу. Когда?"
И Гуров вспомнил, как стоял на набережной, у парапета, смотрел на прибой. На
пляж вела крутая, длинная лестница. По ней поднимался человек. Гуров еще
отметил, что с такой легкостью ступеньки может перепрыгивать лишь спортсмен,
и удивился, узнав Кружнева. "Молодец, - подумал тогда Гуров, - мне так не
подняться", - но значения увиденному не придал.
Кружнев. Растерянный, узкоплечий, пришибленный, тихий пьяница.
Оказалось, он сильный и ловкий. Зачем бухгалтер пытается выглядеть не тем,
кто он есть? А возможно, он и не бухгалтер, и не пьяница, и даже не Леонид
Тимофеевич Кружнев?
Гуров набрал номер горотдела, соединился с дежурным.
- Здравствуйте. Передайте Отари Георгиевичу, - необходимо срочно
допросить Анатолия Зинича.
- Понял. Кто такой Зинич?
- Майор знает. Выяснить, чем Зинич занимался вчера, около девяти
вечера. - Гуров положил трубку.
Толик Зинич пил молоко на кухне своей двухкомнатной квартиры. Мать с
отцом на работе и Толик был, слава богу, один, никто не приставал с
расспросами.
- Надо быть трезвым абсолютно! - вслух сказал он, выпил еще молока.
В это время зазвонил телефон. Толик схватил трубку.
- Да!
- Добрый день!
- Так дело не пойдет! - выпалил Толик. - Я в дерьмо вляпаться не желаю!
- Не бренчи нервами истеричка. Выходи из дома и шагай в сторону рынка,
я тебя встречу.
Толик положил трубку и выскочил на улицу. Вскоре он сидел на мокрой
лавочке в серой от дождя совершенно пустынной аллее. Рядом с Толиком
опираясь на тяжелую палку и сильно сутулясь сидел седой мужчина.
- Нет, Иван Иванович, так дело не пойдет - шептал Толик, хотя вокруг не
было ни души. - Что там в "заповеднике" произошло еще вилами на воде писано,
а тут - тюрьма.
- Чего пылишь? Молодой здоровый, а нервы как струны у старой балалайки.
- Иван Иванович говорил спокойно на блатной манер растягивая гласные. - Ну,
чего такого стряслось, не ведаю рассказывай.
Майя сидела в люксе Артеменко смотрелась в маленькое круглое зеркальце,
внимательно изучала свое лицо
Артеменко медленно прохаживался по номеру, пригубливал из бокала,
изредка поглядывал на девушку, помалкивал.
- Ну что дорогой? Свадебного путешествия не получилось теперь эта
идиотская история.
Артеменко подумал что происшедшее "идиотской историей" назвать нельзя в
уголовном кодексе данные действия квалифицируются как попытка к убийству.
Коньяк не пьянил, не поднимал настроения, Артеменко с тоской посмотрел на
красивую, вконец поработившую его женщину, не понимая обожает он ее или
ненавидит.
- Ты меня очень не любишь, - угадав его мысли, сказала Майя. - Зачем
усложняешь, расстанемся интеллигентно.
"Села бы утром за руль и теперь тихая холодная лежала бы в морге, а не
мучила меня" - подумал отрешенно Артеменко и залпом допил коньяк.
- Ничего не понимаю, - сказал он. - Кто-то хотел убить либо тебя, либо
меня. Этот придурок менял вчера колесо. Ты стояла рядом не обратила
внимания, он затянул гайки крепления?
- Затянул, - уверенно ответила Майя. - Я, глядя на его ручищи, еще
подумала кто будет отворачивать - надорвется.
- Если не врешь, значит ты их свинтить не могла, - сказал Артеменко
получая удовольствие от возможности вывести любовницу из равновесия.
Майя действительно оторопела, но тут же взяла себя в руки.
- Ты мужик хоть и не первой даже и не второй молодости, но здоровый,
Мне тебя укокошивать ни к чему, жить не мешаешь. Любовь твоя надоела? Так за
это не убивают.
- Как знать.
- А вот ты меня от чрезмерной любви можешь отправить к праотцам
запросто. Не моя так и ничья: машину подарил, в ней и захоронил! - Она
рассмеялась. - Даже в рифму складывается.
- Ну, хватит глупостей! - Артеменко повысил голос. - Если милиция не
ошибается, то повторяю, пытались убить либо тебя, либо меня. Не удалось
попытаются снова. Тебя не за что кроме меня ты никому зла не причинила. Или
я ошибаюсь - чего-то о тебе не знаю.
- Ты ночью куда из номера выходил? - неожиданно спросила Майя.
- Я? - Артеменко схватился за грудь, поняв театральность жеста, налил в
бокал коньяку выпил. Дура. Сейчас не время болтать чепуху тебе лишь бы
уколоть, сделать больно. Ты понимаешь, вопрос идет о наших жизнях. Точнее о
моей ты ни у кого на дороге не стоишь.
- Ты выходил, - упрямо повторила Майя.
- Да я в эту ночь впервые спал как сурок крепко-крепко! - ответил
искренне Артеменко увидел насмешливое лицо Майи и неожиданно подумал "А с
чего это я так крепко спал?"
Он заглянул в бокал с коньяком словно пытался найти ответ. И Майя вчера
перед сном вела себя непривычно, нежная была даже страстная. Может, она со
мной прощалась? Артеменко почувствовал в груди резкую боль она захватила
плечо потекла по руке.
ТОЛИК ЗИНИЧ
Родился Толик крепким, здоровеньким, рос ласковым, жизнерадостным
ребенком любил маму с папой. Они тоже любили Толика, особо не баловали да и
возможности такой не имели. Мама работала в гостинице. Это сейчас она
администратор человек значительный порой всесильный, а тогда - молоденькая
уборщица на этаже подмела, перестелила, подала чай получила двугривенный.
Отец, нынче заведующий гаражом, работал в те годы на рейсовом автобусе,
получал зарплату имел конечно и "левые" но не рвал, подвозил бесплатно как
он выражался "за здрасьте и улыбку". Толик учился хорошо, много читал,
помогал маме в домашних делах.
У Зиничей было полдома - две комнаты, веранда и кухня. Когда мама
работала, Толик крутился в гостинице с удовольствием разносил по номерам чай
и вафли отвечал на вопросы постояльцев, сколько они должны, неизменной
фразой:
- Сколько дадите, но чем больше, тем лучше, - и, зажав деньги, бежал к
матери.
Веселый ловкий услужливый мальчишка вызывал у людей симпатию. Они
одаривали его всякими лакомствами, совали в ладошку серебро. В
двенадцать-тринадцать лет у Толика уже водились деньжата, тем более и
тратить-то их было не на что. Конфеты, мороженое, соки и кино парнишка
получал бесплатно, кругом все свои все его отлично знали.
То была присказка, сказка Толика ждала впереди.
Неподалеку от гостиницы поднималась стена старых сосен, в нее врезалось
асфальтированное шоссе, по которому, как казалось Толику никто не ездил.
Как-то парнишка стоял между сосен, смотрел на тихое, уходившее в сумеречную
тень шоссе и думал что там в неизвестности, находится секретный объект.
Мимо прошелестели тугими шинами две длинные черные, словно лакированные
машины. Таких машин в их городе не было. Мальчишка заинтересовался и,
изображая разведчика начал красться вдоль асфальтированной дороги, которая
уползала все дальше и дальше. Через полчаса он оказался около высокого
зеленого забора. Ворота еще не закрыли, и он никем не замеченный,
проскользнул на запретную территорию, которую впоследствии окрестил
"заповедником". Мальчишку больше всего интересовали машины. Подкравшись, он
прочитал никелированную надпись "Чайка" и вспомнил, что видел такие по
телевизору.
- Что толкаешься без дела? - спросил мужчина, открывая багажник. - Тащи
в дом.
И Толик начал носить ящики с бутылками боржоми картонные коробки
тяжелые кожаные сумки.
На огромной веранде накрывали длинный стол. Толик по привычке стал
помогать, расставлял тарелки, приборы (он уже знал, что нож надо класть
справа, а вилку слева) открывал бутылки. Из глубины дома доносились голоса,
смех, вскоре зазвучала музыка. Толик управлялся ловко и быстро, два шофера
охотно уступили ему эту честь и вернулись к своим машинам. Когда приехавшие
спустились на веранду, Толик, босой, в одних шортах дочерна загоревший,
встретил их, не стесняясь - в гостинице он привык разговаривать с гостями:
- Прошу к нашему шалашу! Чем богаты, тем и рады!
Первым вошел старый седой мужчина сверкнув золотыми зубами, рассмеялся.
- Ты кто такой? Абориген?
- Точно! - Толик не знал этого слова, но привык с гостями во всем
соглашаться.
- Тебя наняли, ты здесь работаешь?
- Нет, я на общественных началах. На пороге стоял мужчина помоложе
смотрел внимательно и, как почувствовал Толик враждебно.
- Давай общественник ноги в руки и на выход!
- Подожди, - остановил уже собравшегося смотаться Толика седой.
Он подошел к перилам и громко сказал.
- Степаныч ты что же человека к работе привлек и устранился? Накорми
парня и поработай с ним.
Толик насчет работы ничего не понял, а есть никогда не отказывался.
Водители уже поставили на траве столик и встретили Толика как старого
знакомого.
Вскоре, уплетая ужасно вкусные бутерброды, он взахлеб рассказывал о
городе, курортниках, гостинице, родителях и своем интересном житье-бытье.
Шофер Степаныч кивал и подбадривал, намазывая на хлеб икру. Он служил в
ведомстве, где вопросы задавать умеют, поэтому Толик, не подозревая, что с
ним "работают" рассказывал красочно, вставал, изображая смешных курортников.
- Ты здорово рассказываешь, - смеялся Степаныч, - наверно, и в школе
тебя любят и с интересом слушают?
Толик хотел согласиться, но задумался и после паузы сказал.
- Нет, в школе я помалкиваю. Это моя работа, мне платят, а люди не
любят трепачей. Я сказал, второй передал, четвертый повторил, дойдет до
гостей - меня звать перестанут.
Степаныч взглянул внимательно, налил ему сухого белого вина.
- За знакомство, Толик.
- Не употребляем, - по-взрослому ответил Толик, чем и решил свою
дальнейшую судьбу.
Работал Толик в "заповеднике" много лет всякое повидал, но даже дома
