размерах" и иные дела срок определят предельный. Там родного, и захоронят
возраст, здоровье - пятнадцать лет не вытянет. Ты Толик молодой крепкий тебе
куда как легче.
Толик хотя и не знал за собой ничего вдруг вспотел.
- Жаль Степаныча, по мне он вполне приличный мужик.
- Считалось приличный, но по старым правилам, а судить его станут по
новым.
- Жаль, - повторил Толик. - Только мне это ни к чему.
- Думаешь? - Иван Иванович снял очки потер переносицу. - А девочка что
три года тому назад из чердачного окна выбросилась? Уголовное дело в сейфе
прокуратуры пылится так папку достанут пыль отряхнут.
- Я при чем? С девчонкой один из гостей занимался. - Толик облегченно
вздохнул выпил коньяку.
- А привез девочку кто? Опять же Толик и на второй этаж ты ее пьяную
отнес и дверь комнаты снаружи запер. Содельник ты Толик, годов так от пяти
до десяти определят.
- Слушай, папаша, чего ты хочешь? С меня взять нечего, нету у меня
ничего!
- Две руки, две ноги, мозги починим человек получится. А человек в
нашем многотрудном деле всегда сгодится.
Иван Иванович подозвал официантку заказал еще коньяку пока не принесли
молчал давая Толику до конца осознать ситуацию.
- Ну, со знакомством, Толик. - Он разлил по рюмкам, чокнулся и выпил. -
Я тебе буду на время заместо Степаныча только строже.
- У-тебя особняк "Чайка"?
- У меня, Толик, голова, - ответил очень серьезно новый хозяин. - Дом
машину золотишко отобрать можно, голову - нельзя. Жизнь отнять можно, но я
ее буду защищать.
Деловое спокойствие и равнодушие Ивана Ивановича добили Толика
окончательно, будто говорит человек не о себе и не о жизни, а толкует о
соседе который поутру на рыбалку собрался сейчас снасть готовит.
- И что я? - обреченно спросил Толик.
- Пока малое, - Иван Иванович протянул конверт. - В марте в
"Приморской" пара влюбленных поселится, к ним еще один подгребет пригляди за
ними, познакомься. Я тебе звонить буду. - Он встал и, тяжело опираясь на
массивную палку, двинулся к выходу.
"Телефон даже не спросил" - отрешенно подумал Толик. Открыл конверт
вынул из него фотографии Майи, Артеменко, Кружнева и тысячу рублей.
ОЖИДАНИЕ
Около восьми вечера Гуров лежал в своем номере, мучился головной болью
жалел себя и по привычке философствовал. В оправдание своей бездеятельности
он вспомнил слышанную давным-давно фразу сыщик, который не умеет ждать,
может спокойно переквалифицироваться в велосипедиста. Почему именно в
велосипедиста он не помнил какие-то объяснения тогда приводились.
"Я начал работать в розыске сразу после университета, в неполных
двадцать три, сейчас мне тридцать семь, прошло почти пятнадцать лет. Много
это или мало? Я был худ голубоглаз, восторженно-наивен, краснел в самые
неподходящие моменты, любил задавать простенький вопрос: "А это хорошо или
плохо?" Отец учил, мол, если отбросить словесную шелуху о многосложности
нашей жизни то всегда остается ядрышко имеющее либо положительный заряд,
либо отрицательный. И я принял рассуждения отца за чистую монету. Мой папа -
большой мудрец, он конечно, предвидел, что с возрастом я от упрощенного
подхода откажусь. А хорошо это или плохо?
Сегодня у меня уже начали серебриться виски, появился опыт, научился
терпеть и ждать, но зачастую понятия не имею, что в конкретной ситуации
хорошо, а что плохо. Сколько я раскрыл и не раскрыл убийств? Не раскрыл два,
- одно за меня раскрыли коллеги, другое как мы выражаемся "висит". Из
задержанных мною убийц никого не расстреляли, а личной ненависти ни к одному
из них не испытывал. Я ни разу не стрелял в человека, не вступал
врукопашную, пару раз мне правда, перепадало, лечился. Романтическая у меня
профессия: ложь, грязь, кровь, слезы, горе.
"А ведь мне однажды хотели руку поцеловать", - вспомнил Гуров и
почувствовал что краснеет.
То ли головная боль прошла, то ли Гуров забыл о ней, но жалеть он себя
перестал смотрел на струящийся по оконному стеклу дождь думал. Кто из моих
новых знакомых наиболее подходит на роль убийцы?
Майя? Бронзовая как она себя называет, до золотой не дотянула. Торгует
собой? Судя по всему, девица сильная не то что своего, чужого не упустит.
Считает мол, обижают, недодают? Возможно. Убийц-женщин я не встречал. В
прошлом году был случай, жена вытолкнула мужа-алкоголика из окна. Но она к
этому не готовилась просто жила, ненавидела. И когда он, в очередной раз,
куражась, уселся на подоконник, она в слепом гневе толкнула его в грудь - и
конец.
Артеменко? У него биография длинная сложная, с завихрениями. Внешне он
абсолютно благополучен, а может, слишком благополучен? Умен, холоден отлично
собой владеет, способен к расчету, думаю, чужая жизнь для него ничто. Он
очень любит себя, ценит покои и комфорт, поэтому должен беречь
приобретенное. Не станет он рисковать, уж только если совсем у стенки
окажется.
Толик? Сегодня в нем что-то приоткрылось новенькое. Циник, живет днем
сегодняшним. Толик, возможно и способен убить, только он колесо свинчивать
не станет - кирпич с земли поднимет и встанет за углом. Но может годиться
как исполнитель чужой воли, чужого замысла.
Стало быть, кто-то находится в тени и главного героя он Гуров не видит?
Кружнев? Самый непонятный, фальшивый, противоречивый и изломанный. Если
убийца среди этой известной Гурову компании, то Кружнев теоретически
наиболее вероятен. А в принципе чертовски мало информации.
Гуров поднялся, сделал несколько приседаний, сбегал в ванну, умылся.
Никакого шампанского, коньяка, хмельного кайфа, как ныне выражаются. Отдых
кончился, ты, Лев Иванович, на работе, изволь соответствовать.
Татьяна? Он швырнул махровое полотенце на кровать. На роль дамы в
черном она совершенно не годится. Однако крутится рядом слишком навязчиво,
познакомилась с Майей Чего девица тут делает какую преследует цель?
Отари старался на своего начальника не смотреть, стыдно было - не за
себя, а за этого седого красавца, дед которого был одним из самых почитаемых
старейшин и другом старейшего из рода Антадзе.
Кабинет полковника недавно переоборудовали: с пола убрали старинный
ковер, заменили огромное резное кресло с высоченной спинкой и массивными,
как у трона, подлокотниками, из угла исчезла бронзовая ваза, в любое время
года полная фруктов, и сервант, за стеклами которого отливали золотом
этикетки бутылок самых выдержанных коньяков. Внешне кабинет преобразился,
стал похож на служебное помещение, и хозяин сменил белоснежный костюм
иностранного производства на скромный серый, а сейчас вообще был в форме,
что, видимо, подчеркивало официальность разговора.
- Я не понимаю вас, товарищ майор. - Мягкий баритон начальника не
обманывал Отари, да и "товарищ майор" хозяин жирно подчеркнул. - Произошел
угон и несчастный случай, дело не имеет отношения к уголовному розыску. У
вас мало работы? Люди приезжают сюда отдыхать, мы виноваты, допустили такое
безобразие, надо извиниться, а вы их таскаете на допросы. Не понимаю. Зачем
вы разрешаете постороннему человеку, отдыхающему, читать служебные
документы?
Полковник произносил речь - выступать он любил, - в ответе не нуждался,
и Отари молчал. Он недолюбливал начальника за велеречивость, за страсть к
дорогим вещам, всяким цацкам, и его раздражало, что полковник распространяет
слухи, мол, дед его потомственный князь, хотя все в округе знали, что седой,
опирающийся на корявую, отполированную годами палку старик всю жизнь
обрабатывал землю и выращивал виноград. Но дело милицейское полковник знал
отлично, лет тридцать назад сам задерживал карманников в толчее базаров и
снимал мошенников с проходивших поездов, прошел всю служебную лестницу от и
до, никто его не тянул и под локоток не поддерживал. Полковник прекрасно
разобрался в рапорте майора Антадзе и, тем не менее, держал речь. Почему?
Кто-нибудь позвонил, пытался "нажать"? Но тогда, как опытный оперативник,
полковник должен понимать, что звонок раздался неспроста, значит, майор
Антадзе прав и ему следует помогать, а не мешать.
- Я категорически требую этого курортника к материалам дела не
допускать. Да и дела никакого уже нет, следствие закончено. Надеюсь, вам все
ясно, и мы к данному вопросу возвращаться не будем.
Полковник брезгливо провел ладонями по крашеной крышке стола - еще
недавно здесь красовалось зеленое теплое сукно, поднялся, прошелся по
кабинету. Пол раздражающе скрипел, словно напоминал, что привык укрываться
ковром. Выпить бы сейчас рюмку ароматного коньяку, закусить персиком,
выгнать этого пастуха и уехать до утра... Эх, есть куда уехать, вернее,
было, все было. И коньяк в столе имеется, но пить можно лишь одному, заперев
дверь, а потом жевать горькие кофейные зерна либо сосать противный леденец.
Разве это жизнь? Нельзя ни коньяка выпить, ни подчиненного прогнать, плохая
жизнь настала, на пенсию пора. Сейчас он - начальник УВД, третий человек в
районе. А станет пенсионером - и будет сидеть на веранде и слушать болтливых
стариков.
Отари все понимал, о коньяке в столе знал, и куда полковник сейчас с
удовольствием уехал бы, догадывался. Майор не мог только понять: кто
позвонил и почему позвонил? Кого они с Львом Ивановичем задели, какой
камешек толкнули, что тот, сорвавшись, ударил по начальству?
Полковник сел не за свой стол, а напротив Отари, давая понять, что
официальная часть закончена, и сейчас прозвучит несколько задушевных слов.
- Дорогой Отари, предстоит внеочередная аттестация. Скоро министерство
пришлет комиссию, проведут комплексную проверку. Тебе не надо объяснять, в
большом хозяйстве, особенно в твоем, не может все блестеть. Что комиссия
ищет, то и найдет. Пыль ищет - пыль найдет, грязь ищет - грязь найдет.
- Грязи в моем отделе нет, товарищ полковник, - не выдержал Отари.
- Ты мальчик? Тебе что, погоны жмут или партбилет мешает? Твой отец и
дед, кажется, торгуют?
- Не надо меня пугать, товарищ полковник! - Отари встал, и начальник,
чтобы не смотреть снизу вверх, тоже поднялся. - Я в рапорте все изложил,
если не ошибаюсь и готовится убийство, то мы обязаны...
- Замолчи! - полковник хотел крикнуть, но голос сорвался, жалобно
взвизгнув.
- Слушай, Гиви, мы с тобой не друзья, но мы люди, мужчины, в конце
концов. Было время, и ты прятался, и я отступал, загораживался, на
больничный уходил. Может, хватит? - Отари снова сел.
- Как ни перестраивайся, на яблоне не вырастут груши. - Полковник
вернулся за свой стол. - Дерево долго растет, корней много имеет, с
соседними переплетается, если их рубить и из-под земли вытащить, дерево
умрет,
- Мы с тобой на земле живем, - ответил Отари, - не могу больше
прятаться, устал, пойму, что силы кончились, - уйду.
- Ты мальчик. - Полковник вздохнул. - Думаешь, мы с тобой уйдем, на
наше место стерильные придут? Глупости все, - он вяло махнул рукой. - У
дерева не только корни, у него и ветви, я их вырастил, обязан беречь. Я
исповедоваться не могу, да и желания не имею. Оставь угон, занимайся делом.
- Извини, Гиви, не могу, - ответил Отари. - После нашего разговора тем
более не могу.
Полковник, скорее по инерции, безнадежным голосом продолжил:
- Сейчас, в Верховном суде процесс идет, многое вытащили, но и осталось
порядочно, скамейки там длинные, свободное место всегда найдется.
- Я в жизни ни рубля не взял! За моим столом только друзья сидят.
Лишнее говоришь! - Отари ударил кулаком по приставному столику, и крышка
