(восходы и заходы солнца) наблюдается устойчивая каузальная связь, тогда
как во втором случае ("норма агрессии") - наблюдается закономерность,
которая возникла некогда из случайного отклонения.
Из-за отсутствия знаний пралюди не могли проводить подобных различий
и были благодаря этому как бы вынуждены считать все наблюдаемые
закономерности вообще - групповые и общественные наравне с природными,
внеобщественными - одинаково "устойчивыми", "важными", "очевидными" и
"врожденными". Подобные явления могли послужить позднее причиной того, что
- в рамках одной примитивной культуры - психически больного рассматривали
как одержимого "злым духом", а в рамках другой - как состоящего в общении
с "могущественным демоном", отчего в первой группе могла возникнуть
склонность к изоляции психически больных, а во второй - наоборот -
склонность к их почитанию.
Если наше предположение отвечает подлинному механизму социоэволюции,
то это означает, что она носит характер статистической игры; игры не
только с Природой, но и такой, в которой в качестве игроков, образующих
"коалицию", выступают члены первобытной общины. При этом известные правила
этой игры должны соблюдаться во всех общественных группах вообще, ибо они
являются необходимыми условиями для выживания групп. Эти инвариантные
правила всегда и всюду составляют ядро коллективного труда, как формы
организации производительных сил общества.
Зато другие правила, в принципе, изменяются от случая к случаю,
причем очень существенно, что могут встречаться и ситуации, когда уже
возникшая культурная надстройка затрудняет, или даже полностью сводит на
нет, дальнейшее развитие материального базиса (то есть средств
производства) и тем самым становится тормозом общественного прогресса.
Стационарная в этом смысле культура, то есть такая, которая достигла
неолитического уровня и застряла там на тысячелетия, является как бы
"гиперспециализацией", захваченной поглощающим экраном.
Напротив, культура, нацеленная на непрерывное развитие орудий труда,
на постоянный рост их совершенства, является динамической и сохраняет
устойчивый резерв адаптивной изменчивости, да и сама, собственно-то
говоря, служит воплощением перемен. Таким образом, в действительности
человек не столько о_б_я_з_а_н быть творцом непрерывного прогресса,
сколько м_о_ж_е_т и_м с_т_а_т_ь, и именно это явление фиксируется историей
земной цивилизации. Разница между положением животных и человека сводится
к тому, что для животных характерна "информационная скудость", и именно
благодаря этому любой из видов может стать невольным и бессознательным
исполнителем приговора над самим собой - приговора, который сообща выносят
внешний мир и запас наследственной информации самого вида, в то время как
человек не является безвольным объектом, увлекаемым потоком эволюционного
дрейфа. Напротив, он выступает как активный борец в небезопасном
состязании с природой. Бегло набросанную здесь гипотетическую проблематику
явлений культуротворческого антропогенеза можно будет, разумеется,
подвергнуть в будущем экспериментальной проверке, впрочем, в том же самом
смысле, в каком можно подвергнуть исследованию на моделях явления - чисто
биологической - эволюции организмов. На этом пути получат разрешение
многие старые споры, как, скажем, тот, который веками вращался вокруг
вопроса, лежит ли в основе человеческой натуры "добро" или "зло".
Сама постановка такого вопроса представляется неуместной, ибо
"человеческая натура" отнюдь не является инвариантом и даже если бы
кому-то удалось имитировать социогенез, то и с "молекулами имманентного
зла", и с "молекулами имманентного добра" в качестве стартовой позиции он
получил бы эквифинальные результаты. Ибо социогенез является процессом
принципиально эргодическим, это означает, что общественные уклады не
зависят ни от "добра", ни от "зла" в натуре человека.
Ввиду отсутствия машин для моделирования социальных явлений
представим себе сеть дорог, на которые мы выпускаем лавину автомобилей. В
одном случае мы инструктируем водителей так, чтобы они проявили "максимум
злой воли" по отношению к другим - никому не уступали дороги, ездили
грубо, нарушали правила движения; в другом - напротив, "чтобы они проявили
по отношению к остальным участникам движения максимум "всесторонней
вежливости".
Безусловно, в начальных фазах "агрессивного" эксперимента аварий
произойдет значительно больше, чем во втором случае, однако после того как
будет достигнут определенный "уровень насыщения" (то есть плотности
движения на дорогах), разница в состояниях безопасности на дорогах все
меньше будет зависеть от злых или добрых намерений отдельных водителей:
динамические закономерности возобладают над "этическими установками".
Безусловно, пути к эквифинальному состоянию будут в обоих случаях
различными, различной будет и цена, уплаченная в виде аварий, однако
конечные динамические состояния - особенно при их статистическом
усреднении - будут почти неразличимыми.
Впрочем, эта картина служит лишь для наглядного уяснения истины,
хорошо известной марксистской социологии; социологии, которая выводит зло
общественной системы отнюдь не из "зла человеческой натуры".
Из всего до сих пор сказанного вытекает, что всякую культуру как
динамическую систему можно рассматривать двояко: в аспекте фактически
достигнутой ею эффективности гомеостаза и, кроме того, в аспекте
потенциальной способности к адаптации, то есть в аспекте как бы
сохраненного ею резерва пластической изменчивости, которая делает
возможным незаторможенный прогресс в сторону все более высоких форм и
действий. Ведь может же быть так, что некоторая культура хорошо
функционирует в неизменной географически-климатической среде, но
оказывается принципиально беспомощной и беззащитной перед естественными
флуктуациями, вызванными стихийными бедствиями, эпидемиями болезней и т.п.
Некоторое размышление показывает, что культура будет тем эффективней в
обоих отношениях, чем больше собранный ею массив информации, подлинно
отражающий как ее собственные черты, так и черты внешнего мира. Если
традиционные положения культуры эмпирически ложны, иррациональны, если тем
самым культура не способна распознать подлинные причины и связи в себе
самой и во внешнем мире, то она оказывается во власти собственных
стихийных изменений, а также непредвидимых ею преобразований окружающей
среды. А очерченные самой этой культурой системы иррациональных верований
могут образовывать нечто вроде сети или решетки, удерживающей ее внутри
"поглощающего экрана" на единожды достигнутом уровне социоэволюции. Это
происходит особенно в тех случаях, когда исповедуемые верования активно
противодействуют приобретению зачатков знания, позволяющих создать основы
науки и научно обоснованной технологии. Позволительно думать, что именно
внутренние противоречия такого рода сыграли роль механизма уничтожения
угасших некогда культур, ибо не все они пали под ударами вторгшихся извне
захватчиков. Эти догадки также можно будет когда-нибудь подвергнуть
экспериментальной проверке на моделях. Моделирование подобных процессов
серьезно облегчается тем обстоятельством, что психология отдельных
индивидуумов не играет здесь решающей роли. Эти процессы управляются
объективными закономерностями, причем последние действуют и тогда, когда
никто их не осознает (например, классы и их антагонизмы существовали в
обществе и тогда, когда еще не было ни Маркса, ни его теории исторического
материализма). Поэтому вовсе не придется моделировать психологические
особенности отдельных лиц; такая задача выглядит безнадежной, особенно при
отображении обширного множества людей.
Подобное моделирование не только укрепит наши прежние знания о
механике общественного развития, но может также и послужить для дальнего
прогнозирования, которое позволило бы выбрать оптимальный вариант пути
цивилизации среди всех вариантов, какие только возможны (мы называли это
"цивилизационной радиацией"). Впрочем, это послужило бы лишь продолжением
тех способов рассуждения, которые стали возможны после закладки фундамента
научного коммунизма. На пути такого моделирования общественных явлений,
моделирования, цель которого в том, чтобы облегчить развитие цивилизации,
стоят, грубо говоря, три группы трудностей.
Первая - объемлет трудности формальной и технической природы, сюда
относятся выбор языка описания (выбор кода), выделение существенных
параметров и установка качественных критериев для оценки полученных
результатов. В частности, чрезвычайно трудной представляется задача, каким
способом можно достигнуть того, чтобы оптимальная структура стала
инвариантной - инвариантной относительно всех тех преобразований, которым
будут подвергать ее очередные технологические перевороты, то есть
революции в области орудий труда; ведь подобные перевороты невозможно
предвидеть за очень большой срок. По-видимому, эта структура должна
располагать огромным избытком пластичности и целостным единством, дабы она
могла оставаться в состоянии равновесия, несмотря на новые качества,
вводимые новыми технологиями.
Вторую серию трудностей составляет противодействие некоторых классов
в значительной части современного мира. Сопротивление этих классов не
только затрудняет претворение в жизнь социалистических преобразований, но
к тому же и отвлекает внимание ученых от теоретических аспектов всей этой
задачи, если одной из догм в области общественной мысли оказывается, к
примеру, неприкосновенность частной собственности.
Наконец, третья группа трудностей связана с тем, что никогда нельзя
быть полностью уверенным в результатах моделирования, поскольку при
моделировании процессов высшего уровня сложности, к которым относятся
социальные процессы, невозможно учесть все существенные параметры.
По-видимому, следует пользоваться скорее методом частных приближенных
решений, а это в свою очередь приведет к тому, что процесс
совершенствования цивилизационного гомеостаза будет требовать неустанных
теоретических исследований и идущих за ними по пятам практических
коррекций ("исправление погрешностей").
Стоит, пожалуй, обратить внимание на то, что теоретические
размышления над предлагаемой программой кибернетического моделирования
цивилизационных процессов, размышления, которые конденсируются в первую
очередь вокруг технологических показателей развития (то есть вокруг
эволюции орудий труда), проявляют далеко идущее совпадение с
гуманистической мыслью, стремящейся отыскать оптимальные условия
человеческого существования. Мы имеем в виду именно гуманистическую, а не
какого-то рода "физикалистскую" мысль. Ибо из вполне объективных
вычислений вытекает не только то, что человечество, объединенное и живущее
в условиях мира, является чем-то хорошим в этическом смысле, но также и
то, что состояние по возможности полной кооперации было бы наиболее
устойчивым, лучше всего стабилизированным динамически, максимально
иммунным ко всем, в том числе и космическим, возмущениям. Мы видим, что,
стало быть, этика, поддержанная информационным, экономическим и
инструментальным расчетом, оказывается как раз той, к которой охотнее
всего склоняется гуманист. Могут спросить, нельзя ли столь же рационально
обосновать позицию, согласно которой этика разделения, сегрегации, насилия
