усталые, чтобы смотреть по сторонам, разговаривать или даже думать.
Снег пошел немного сильнее, достаточно, чтобы скрыть из вида Холодную
Пустошь, расстилающуюся далеко внизу.
После второго глотка сладкого чая Фафхрд заявил, что они поднялись,
по меньшей мере, на две трети высоты Обелиска.
Мышелов не понимал, как Фафхрд мог узнать, сколько они прошли, ведь
это было все равно что посмотреть на безбрежные воды Внешнего моря и
сказать, какой путь остался позади. Самому Мышелову казалось, что они
просто находились точно в самой середине головокружительно наклоненной
равнины из светлого прорезанного зелеными прожилками и припорошенного
снегом гранита. Серый все еще был слишком усталым, чтобы обрисовать эту
концепцию Фафхрду, однако ему удалось заставить себя сказать:
- И что, в детстве ты поднимался и спускался с Обелиска перед
завтраком?
- Мы в то время завтракали довольно поздно, - осипшим голосом
объяснил Фафхрд.
- Без сомнения, на пятый день после полудня, - заключил Мышелов.
Выпив весь чай, приятели согрели еще воды, положили в нее
разрубленного на куски снежного кролика и продолжали нагревать, пока мясо
не стало серым. Тогда они медленно сжевали его и выпили мутный бульон.
Примерно в это же время Хрисса слегка заинтересовалась освежеванной тушкой
другого кролика, положенной перед ее носом - рядом с жаровней, чтобы мясо
не промерзло. Заинтересовалась до такой степени, что даже принялась рвать
зубами тушку, медленно жевать и проглатывать.
Мышелов очень осторожно осмотрел подушечки лап снежной кошки. Они
были стерты так, что кожа стала тонкой, как шелк, на них было два или три
пореза, и белый мех между подушечками был покрыт темно-розовыми пятнами.
Легкими, как перышко, прикосновениями Мышелов втер в подушечки немного
бальзама и покачал головой. Затем он кивнул еще раз, вытащил из мешка
большую иглу, катушку нарезанных тонкими полосками ремешков и небольшой
свернутый кусок тонкой, прочной кожи. Из кожи он вырезал кинжалом нечто,
напоминающее очень толстую грушу, и сшил из этой заготовки башмак для
Хриссы.
Когда Мышелов примерил его на заднюю лапу снежной кошки, она
некоторое время не обращала на свою новую обувь внимания, а затем начала
довольно мягко ее покусывать, странно поглядывая на Мышелова. Серый
немного поразмыслил, затем осторожно проделал в башмаке дырки для
невтягивающихся когтей снежной кошки, натянул его так, чтобы он пришелся
как раз по лапе и чтобы когти полностью высовывались наружу, и привязал
его бечевкой, продетой в сделанные по верху прорези.
Хрисса больше не трогала башмак. Мышелов сделал еще два, а Фафхрд
присоединился к другу и тоже скроил и сшил один башмак.
Когда Хрисса была полностью обута в свои четыре открывающие когти
пинетки, она обнюхала их, затем встала, несколько раз прошлась взад-вперед
по уступу и, наконец, улеглась рядом с еще теплой жаровней, положив голову
на щиколотку Мышелова.
Крохотные снежные крупинки все еще падали отвесно вниз, покрывая край
карниза и медно-рыжие волосы Фафхрда. Северянин и Мышелов начали
натягивать капюшоны и зашнуровывать вокруг себя плащи на ночь. Солнце все
еще сияло сквозь снегопад, но его просачивающийся свет был белесым и не
давал ни капли тепла.
Обелиск Поларис не был шумной горой - в отличие от многих, где с
ледников постоянно капает вода, где грохочут каменные осыпи или
потрескивают сами пласты камня от неравномерного остывания или нагрева.
Тишина была абсолютной.
Мышелова так и подмывало рассказать Фафхрду о живой девичьей маске
или иллюзии, которую он видел ночью, а в это время Фафхрд обдумывал,
рассказать ли Мышелову свой собственный эротический сон.
И в этот миг вновь, без всякого предупреждения, в безмолвном воздухе
послышался шелестящий звук, и друзья увидели четко очерченный падающим
снегом огромный, плоский, волнообразно колышущийся силуэт.
Опускаясь, он медленно проплыл мимо приятелей, примерно в удвоенной
длине копья от края уступа.
Мышелов и Фафхрд не видели ничего, кроме плоского, бесснежного
пространства, занимаемого странной фигурой посреди висящего в воздухе
снега, и завихрений, вызванных ее полетом; она ни в коей мере не заслоняла
снега позади себя. Однако друзья почувствовали, как им в лицо ударил порыв
ветра.
По форме это невидимое существо было больше всего похоже на манту или
электрического ската ярдов четырех в длину и трех в ширину; у него даже
было что-то вроде вертикального плавника и длинного хлыстообразного
хвоста.
- Огромная невидимая рыба! - прошипел Мышелов, просунув руку под свой
наполовину зашнурованный плащ и умудрившись вытащить одним рывком
Скальпель. - Твоя башка была как нельзя более права, Фафхрд, когда ты
думал, что она ошибается!
Обрисованное снегом видение, скользя, скрылось из вида за утесом,
который заканчивался уступом с южной стороны, и оттуда донесся насмешливый
журчащий смех. Смеялись два голоса - альт и сопрано.
- Незримая рыба, которая смеется девичьим смехом - просто чудовищно!
- потрясенно заметил Фафхрд, засовывая в чехол свой топор, который он тоже
быстро выхватил, не успев, правда, отвязать длинный ремень, крепивший
топор к поясу.
После этого Фафхрд и Мышелов выбрались из своих плащей и некоторое
время просидели, скорчившись, с оружием в руках, ожидая возвращения
невидимого чудища. Хрисса, ощетинившись, стояла между ними. Но через
некоторое время оба друга начали трястись от холода, поэтому им пришлось
снова залезть в плащи и зашнуровать их; однако они все еще сжимали в руках
оружие и были готовы в мгновение ока сбросить ремни, стягивающие крючки
плащей. Приятели кратко обсудили только что увиденное сверхъестественное
явление, насколько им это было доступно, и каждый из них признался теперь
в своих прежних не то видениях, не то снах о девушках.
Наконец Мышелов сказал:
- Девушки могли ехать на этом невидимом существе, прижавшись к его
спине - и тоже быть невидимыми! Да, но что это было за существо?
Этот вопрос затронул нечто в памяти Фафхрда. Довольно неохотно
Северянин сказал:
- Помню, в детстве я однажды проснулся ночью и услышал, как отец
говорит матери: "...похожи на большие толстые дрожащие паруса, но те,
которых нельзя увидеть..." Потом они перестали разговаривать, наверно
потому, что услышали, как я шевелюсь.
Мышелов спросил:
- А твой отец когда-нибудь говорил о том, что высоко в горах он видел
девушек - во плоти, или призрачных, или ведьм, которые являются смесью
двух первых, видимых или невидимых?
- Он не сказал бы об этом, даже если бы и видел, - ответил Фафхрд. -
Моя мать была ужасно ревнивой женщиной и с колуном обращалась, как сам
дьявол.
Белизна, за которой приятели внимательно следили, быстро приняла
темно-серый цвет. Солнце зашло. Фафхрд и Мышелов больше не различали
падающий снег. Они натянули капюшоны, плотно зашнуровали плащи и прижались
друг к другу у задней стены карниза. Хрисса втиснулась между ними.
Неприятности начались на следующий день с самого утра. Фафхрд и
Мышелов поднялись при первых признаках света, чувствуя себя разбитыми и
измученными кошмарными снами, и с трудом размяли сведенные судорогой тела,
пока их утренний рацион, состоящий из крепкого чая, размельченного мяса и
снега, нагревался в том же котелке и превращался в чуть теплую ароматную
кашицу. Хрисса сгрызла размороженные кости снежного кролика и приняла от
Мышелова немного медвежьего сала и воды.
Снегопад за ночь прекратился, но каждая ступенька и выступ Обелиска
были припорошены снегом, а под ним был лед - выпавший ранее снег,
растаявший на камнях, согретых вчерашним скудным послеполуденным теплом, и
быстро замерзший снова.
Итак, Фафхрд и Мышелов привязались друг к другу веревкой, и Мышелов
быстро соорудил сбрую для Хриссы, прорезав две дыры на длинной стороне
прямоугольника кожи. Хрисса слегка запротестовала, когда Серый просунул ее
передние лапы в дыры и сшил удобно обхватившие концы прямоугольника у
кошки на спине. Но когда он привязал к сбруе, там, где были стежки, конец
черной конопляной веревки Фафхрда, Хрисса просто улеглась на карниз, на
место, нагретое жаровней, словно хотела сказать: "На этот унизительный
поводок я никогда не соглашусь, как бы к нему ни относились люди".
Однако когда Фафхрд медленно полез вверх по стене, а за ним
последовал Мышелов, и веревка натянулась, а Хрисса взглянула на них и
увидела, что друзья все еще привязаны, как и она сама, то с надутым видом
пошла за ними. Немного погодя она соскользнула с выступа - ее башмаки, как
бы ловко они не сидели ка лапах, должны были казаться неудобными после ее
собственных обнаженных подушечек - и качалась взад-вперед, царапая стену
когтями, в течение нескольких долгих мгновений, прежде чем ей удалось
снова встать на ноги. К счастью. Мышелов был в этот момент в очень
устойчивом положении.
После этого Хрисса начала подниматься более охотно; несколько раз она
даже обгоняла Мышелова сбоку и поворачивала к нему ухмыляющуюся морду -
ухмыляющуюся довольно сардонически, как показалось Мышелову.
Подъем был чуть более крутым, чем вчера, и требование находить каждый
раз абсолютно надежную опору для рук и ног было еще более настойчивым.
Пальцы в перчатках должны хвататься за камень, а не за лед; шипы должны
пробивать хрупкий верхний слой до самой скалы. Фафхрд привязал свой топор
веревкой к правому запястью, используя обух для того, чтобы оббивать с
камня предательские тонкие наросты и замерзшие, как стекло, извивы водяных
струй.
И еще подъем был более утомительным потому, что было труднее избегать
напряжения. Даже взгляд, брошенный Мышеловом на отвесную стену рядом с
собой, заставлял желудок Серого судорожно сжиматься от ужаса. Мышелов
спрашивал себя, что будет, если подует ветер; и боролся с желанием плотно
прижаться к утесу. В то же самое время по его лицу и груди начали стекать
тонкие струйки пота, так что Мышелову пришлось откинуть назад капюшон и
развязать тунику до самого пояса, чтобы одежда не промокла насквозь.
Но худшее поджидало впереди. Сначала Мышелову и Фафхрду показалось,
что склон над их головами становится менее отвесным, но теперь,
приближаясь к нему, друзья увидели, что примерно в семи ярдах выше скала
выступает на добрых два ярда, нависая над тропой. Нижняя часть выступа
была испещрена выбоинами - прекрасная опора для рук, если не считать того,
что все эти углубления глядели вниз. Выступ тянулся в обе стороны,
насколько мог видеть глаз, и во многих местах выглядел еще хуже.
Найдя себе самые удобные опоры, как можно ближе к выступу и друг к
другу, приятели принялись обсуждать вставшую перед ними проблему. Даже
Хрисса, цепляющаяся за скалу рядом с Мышеловом, выглядела подавленной.
Фафхрд тихо сказал:
- Я теперь припоминаю, что кто-то говорил, будто вершину Обелиска
опоясывает выступ. По-моему, отец называл его Короной. Хотел бы я знать...
- А разве ты этого не знаешь? - чуть резковато спросил Мышелов. От
напряженной позы руки и ноги Серого болели еще сильнее, чем прежде.
- О, Мышелов, - сознался Фафхрд, - в юности я никогда не поднимался
на Обелиск Поларис выше, чем на половину пути до нашего вчерашнего лагеря.
Я просто бахвалился, чтобы поднять наш дух.
Ответить на это было нечего, и Мышелову пришлось закрыть рот, хотя
губы его сжались при этом несколько сильнее, чем нужно. Фафхрд,
насвистывая какой-то корявый мотив, осторожно выудил со дна своего мешка
