быстрым мазком от лба до подбородка.
Мышелов почти фехтовальным выпадом метнулся на другую сторону костра
к тому месту, где, как казалось, висела маска, и стал внимательно
оглядываться по сторонам. Ничего - кроме мимолетного запаха вина или
винного спирта. Мышелов пошевелил угли в костре и снова осмотрелся. Опять
ничего. Не считая того, что Хрисса, лежащая рядом с Фафхрдом, проснулась,
ощетинила усы и серьезно, возможно даже с укором, уставилась на Мышелова,
который начал ощущать себя изрядным болваном. Он вопрошал себя, не играют
ли его разум и его желания в какую-то глупую игру друг против друга.
Затем он наступил на что-то. Сначала Серый подумал, что это его
камушек, но, подняв его, увидел, что это был крошечный горшочек. Это мог
быть один из его собственных горшочков с красками, но он был слишком
маленьким, чуть больше фаланги большого пальца, и сделан не из
выдолбленного камня, а из чего-то, похожего на слоновую или какую-либо
другую кость.
Мышелов стал на колени у костра и заглянул в горшочек, затем опустил
в него мизинец и осторожно тронул довольно густую мазь, находившуюся
внутри. Вытащенный палец приобрел цвет слоновой кости. От мази пахло
маслом, а не вином.
Мышелов некоторое время размышлял, сидя у костра. Затем, взглянув на
Хриссу, которая снова пригладила усы и закрыла глаза, и на тихо
похрапывающего Фафхрда, он вернулся к своему плащу и к прерванному сну.
Серый ни словом не обмолвился Фафхрду о своей прежней встрече с живой
маской. Поверхностно это можно было объяснить тем, что Фафхрд высмеял бы
такую телячью чушь о лицах, возникающих из дыма; более глубоко в
подсознании отыскалось бы то объяснение, которое удерживает любого мужчину
от упоминания о новой хорошенькой девушке даже в разговоре со своим лучшим
другом.
Так что, возможно, то же самое чувство не позволило Фафхрду на
следующее утро рассказать своему лучшему другу, что с ним случилось позже
этой же ночью. Фафхрду снилось, что он пытается в полной темноте на ощупь
определить точные очертания лица какой-то девушки, в то время как ее
тонкие руки ласкали тело Северянина. У нее был округлый лоб, глаза с очень
длинными ресницами, вмятинка между носом и лбом, круглые и крепкие, как
яблоки, щеки, дерзкий вздернутый нос - он казался дерзким даже на ощупь! -
и широкий рот, на котором большие осторожные пальцы Фафхрда могли
явственно ощутить улыбку.
Он проснулся, чтобы увидеть глазеющую на него луну, висящую
наискосок, к югу. Она серебрила нескончаемую стену Обелиска, превращая
выступы скал в черные полосы теней. Фафхрд проснулся также, чтобы ощутить
острое разочарование. Сон был только сном. Затем он мог бы поклясться, что
почувствовал, как кончики пальцев мимолетно скользнули по его лицу, и
услышал слабый серебристый смешок, который быстро затих вдали. Фафхрд сел,
как мумия, в своем зашнурованном плаще и огляделся вокруг. Костер
превратился в несколько красных глаз-угольков, но лунный свет был ярким, и
в этом свете он не смог увидеть абсолютно ничего.
Хрисса укоризненно зарычала на Северянина, потому что он глупо
нарушил ее сон. Фафхрд выругал себя за то, что принял остаточный образ сна
за реальность. Он выругал всю лишенную девушек, порождающую видения о
девушках Холодную Пустошь. Усиливавшийся ночной холод заползал под одежду.
Фафхрд сказал себе, что ему следовало бы крепко спать, как лежащий вон там
мудрый Мышелов, и набираться сил для завтрашних великих дел. Он снова
улетел и через некоторое время погрузился в сон.
На, следующее утро Мышелов и Фафхрд проснулись при первых признаках
серого рассвета, - луна на западе была все еще яркой, как снежный комок, -
быстро позавтракали и подготовились, и теперь стояли лицом к обелиску в
обжигающем морозом воздухе. Девушки были забыты, и все мужество друзей
нацелено только на гору.
Фафхрд был в высоких зашнурованных ботинках с только что заточенными
толстыми гвоздями на подошве и в куртке из волчьей шкуры, сшитой мехом
внутрь, но сейчас расстегнутой от горла до пояса. Его предплечья и голени
были обнажены. Короткие, по запястье, перчатки из сыромятной кожи
закрывали кисти рук. Совсем небольшой узелок, завернутый в плащ, висел у
него за плечами, и к нему был привязан большой моток черной конопляной
веревки. На прочном, не украшенном никакими заклепками поясе прицепленный
справа топор в чехле уравновешивал висящие с другой стороны нож, маленький
мех для воды и мешок с железными шипами, у которых вместо шляпок были
кольца.
Вокруг лица Мышелова был плотно затянут капюшон из козьей шкуры, а
его тело было защищено туникой, сшитой из трех слоев серого шелка. Его
перчатки были длиннее, чем у Фафхрда, и подбиты мехом. На меху были и
тонкие башмаки, подошва которых была сделана из морщинистой кожи бегемота.
На поясе - кинжал Кошачий Коготь и вех с водой уравновешивались мечом
Скальпелем, ножны которого были свободно привязаны к бедру. А на
завернутом в плащ узелке был закреплен странно толстый, короткий, черный
бамбуковый прут, на одном конце которого торчал шип, а на другом - шип и
большой крючок, примерно такой, как на посохе пастуха.
Оба мужчины были сильно загорелыми и мускулисто-худощавыми,
закаленными Ступенями Троллей и Холодной Пустошью. Их грудные клетки
сейчас были чуть шире обычного после недель существования в разреженном
воздухе плато.
Не было нужды выискивать наиболее привлекательный маршрут для
восхождения - Фафхрд уже сделал это вчера, когда они приближались к
Обелиску.
Пони опять щипали траву; один их них обнаружил комок соли и теперь
лизал его своим толстым языком. Мышелов оглянулся вокруг, ища Хриссу,
чтобы потрепать ее по щеке на прощание, но снежная кошка, насторожив уши,
вынюхивала чей-то след поодаль от лагеря.
- Она прощается по-кошачьи, - сказал Фафхрд. - Прекрасно.
Небеса и ледник рядом с Белым Клыком приняли слабый розоватый
оттенок. Скользнув взглядом по равнине в направлении этого пика. Мышелов
резко втянул в грудь воздух и сильно сощурился; Фафхрд пристально глядел в
ту же сторону, защищая глаза ладонью, как козырьком.
- Какие-то коричневатые фигуры, - сказал Мышелов наконец. - Насколько
я помню, Кранарх и Гнарфи всегда одевались в коричневую кожу. Но, мне
кажется, их больше, чем двое.
- По-моему, их четверо, - заметил Фафхрд. - И двое из них странно
косматые - наверно, одеты в бурые шкуры. И все четверо поднимаются от
ледника вверх по скальной стене.
- Где ветер их... - начал Мышелов, потом взглянул вверх. Фафхрд
сделал то же самое.
Большой Вымпел исчез.
- Ты сказал, что иногда... - заговорил Мышелов.
- Забудь о ветре и об этих двоих с их косматым подкреплением, - резко
оборвал его Фафхрд. Он снова обернулся к Обелиску. Мышелов сделал то же
самое.
Сощурившись и сильно откинув голову, он оглядел зеленовато-белый
склон и сказал:
- Сегодня утром он кажется еще более крутым, чем даже та северная
стена, и довольно-таки высоким.
- Пф! - с насмешкой отозвался Фафхрд. - В детстве я поднимался на
него перед завтраком. Очень часто.
Он поднял вверх обтянутую перчаткой из сыромятной кожи правую руку,
сжав ее в кулак, словно в ней был маршальский жезл, и воскликнул:
- Идем!
С этими словами он шагнул вперед и, не останавливаясь, пошел вверх по
неровному склону - или, по крайней мере, так показалось, потому что, хотя
Северянин и помогал себе руками, но отклонял туловище далеко от скалы, как
и подобает хорошему скалолазу.
Мышелов шел за Фафхрдом след в след, чуть шире расставляя ноги и
пригибаясь чуть ближе к скале.
Время уже близилось к полудню, а друзья все еще поднимались без
перерыва. У Мышелова болело или ныло все тело. Дорожный мешок давил так,
будто у Серого на спине сидел толстенный мужик; Скальпель, как весьма
упитанный мальчуган, цеплялся за пояс. И уже раз пять закладывало уши.
Над самой головой Мышелова ботинки Фафхрда топотали о выступы скал в
неколеблемом механическом ритме, который Мышелов начал ненавидеть. Однако
Серый был полон решимости не отрывать взгляда от ног приятеля. Один раз он
глянул вниз между своими собственными ногами и решил, что больше этого
делать не следует.
Нет ничего хорошего в том, чтобы видеть под собой голубоватую бездну
или даже серо-голубоватую, чуть поближе.
Так что Мышелов был застигнут врасплох, когда рядом с ним, обгоняя
его скачками, промелькнула белая лохматая мордочка с кровавой ношей в
зубах.
Хрисса остановилась на выступе рядом с Фафхрдом. Она тяжело, с
присвистом дышала; клочковатая шкура на ее животе прижималась к
позвоночнику при каждом вдохе. Она дышала только сквозь розоватые ноздри,
поскольку рот был забит двумя прижатыми друг к другу снежными кроликами с
болтающимися мертвыми головами и задними лапами.
Фафхрд взял у нее кроликов, бросил в свой мешок и плотно завязал его.
Затем он сказал, лишь самую чуточку высокопарно:
- Она доказала свою выносливость и сноровку, и оплатила свой путь.
Она - равная в нашей компании.
Мышелову и в голову не пришло усомниться в этом. Ему просто казалось,
что теперь уже три товарища поднимаются на Обелиск Поларис. Кроме того, он
был без меры благодарен Хриссе за остановку. Частично для того, чтобы
продлить ее. Серый осторожно выдавил в ладонь немного воды из своего меха
и протянул руку, чтобы Хрисса утолила жажду. Затем они с Фафхрдом тоже
выпили немного воды.
Весь долгий летний день путники поднимались по западной стене
жестокого, но надежного Обелиска. Фафхрд, казалось, не чувствовал
усталости. Мышелов обрел второе дыхание, потерял его, да так и не нашел
третье. Все его тело было налито одной сплошной свинцовой болью, которая
начиналась глубоко в костях и просачивалась наружу сквозь плоть, как некий
утонченный яд. Перед глазами Мышелова мельтешили реальные и вспоминаемые
скальные выступы, а необходимость ни в коем случае не пропустить ни одной
опоры для рук или ног казалась правилом, придуманным неким спятившим
учителем-богом. Мышелов беззвучно проклинал весь идиотский проект
покорения Звездной Пристани, хихикая про себя над мыслью, что
завлекательные четверостишия на пергаменте могли быть чем-то большим, чем
мечтами, навеянными трубкой с гашишем. Однако Серый не собирался сдаваться
или опять пытаться продлить короткие передышки.
Мышелов вяло восхищался тем, как Хрисса прыгает и, изогнув спину,
умещается на скальных выступах рядом с ними. Однако после полудня он
заметил, что кошка прихрамывает, и один раз увидел слабый кровавый
отпечаток двух подушечек в том месте, куда она ставила лапу.
Наконец, путники разбили лагерь, почти за два часа до заката, потому
что им попался довольно широкий уступ - и еще потому, что начался очень
слабый снегопад; крохотные снежинки беззвучно сыпались вниз, словно мука.
Они зажгли шарики смолы в маленькой жаровне на ножках в виде
когтистых лап - Фафхрд нес ее в своем мешке - и согрели воду для чая с
травами в своем единственном узком и высоком котелке. Прошло много
времени, прежде чем вода стала хотя бы чуть теплой. Мышелов отрезал
Кошачьим Когтем два больших куска застывшего меда и размешал их в воде.
Уступ простирался в длину на три человеческих роста, а в ширину - на
один. На отвесной стене Обелиска такое пространство казалось по меньшей
мере акром.
Хрисса бессильно растянулась позади крошечного костра. Фафхрд и
Мышелов съежились по обе стороны от него, закутанные в плащи и слишком
