Если бы его арестовали в разгар действия, так сказать -- на
поле битвы, внушительным отрядом противников, пускай! Но быть
задержанным, схваченным, скорее -- подобранным вот так, при
таких обстоятельствах,-- это было действительно чересчур
нелепо. Люпэн, столько раз ставивший в смешное положение
других, прекрасно понимал, как унизительна была для него
развязка в деле Дюгриваль, каким смешным будет он казаться всем
после того, как дал себя поймать в адской ловушке БДОВЬ! и в
итоге всего был "подан" полиции как блюдо, приготовленное из
хорошенько поджаренной и искусно приправленной дичины.
-- Чертова вдова!-- проворчал он.-- Лучше бы она просто
перерезала мне глотку!
Он прислушался. В соседней комнате раздались чьи-то шаги.
Ганимар? Нет, как бы он ни спешил, инспектор не мог еще
оказаться на месте. Ганимар не стал бы действовать таким
образом, не открыл бы дверь так осторожно, как сделал
неизвестный посетитель. Лю-пэну вспомнились три чудесных
вмешательства, которьм был обязан жизнью. Могло ли случиться,
чтобы действительно существовал кто-то, кто защитил его от
вдовы, кто хочет помочь ему еще раз? Если так, кто же это?
Не видимый еще Люпэном, незнакомец наклонился за спинкой
койки. Люпэн услышал, как звенят плоскогубцы, снимавшие
стальные путы. Вначале высвободилась грудь, потом -- руки,
наконец -- ноги. Чей-то голос сказал:
-- Одевайтесь.
Совсем ослабевший, он приподнялся в ту минуту, когда
неизвестный выпрямился.
-- Кто Вы такой?--прошептал он.--Кто Вы? Чувство
бесконечного удивления охватило его. Рядом с ним стояла женщина
в черном платье, с головой, покрытой кружевом, частично
скрывавшим лицо. И женщина, насколько он мог судить, молодая,
элегантная и стройная.
-- Кто Вы такая?--повторил он.
-- Надо уходить,-- сказала женщина,-- время не ждет.
-- Если бы я мог!-- ответил Люпэн, после отчаянной, но
напрасной попытки.-- У меня нет сил подняться.
-- Выпейте вот это.
Она налила в чашку молока, и в тот момент, когда
протягивала сосуд, кружева раздвинулись, открыв лицо.
--Ты! Это ты!--пробормотал он.--Вы--здесь? Вы были?.. Он с
изумлением рассматривал женщину, черты которой представляли
такое разительное сходство с лицом Габриэля, чье лицо,
правильное и нежное, было так же бледно, а губы сложены с тем
же жестким, неприятным выражением. Сестра не могла бы быть
столь похожей на брата. Это было, несомненно, то же самое
существо. И, ни минуты не думая, что Габриэль мог бы скрываться
под женской одеждой, Люпэн, наоборот, проникся убеждением, что
перед ним была женщина, а юноша, преследовавший его своей
ненавистью и ударивший кинжалом, в действительности был
женщиной. Ради удобства в своем ремесле супруги Дюгриваль
приучили ее к мужскому платью.
-- Вы... Вы...-- повторял.-- Кто бы мог подумать... Она
вылила в чашку содержимое небольшого пузырька.
-- Выпейте вот это,-- велела она.--Это -- сердечное. Он
заколебался, подумав об отраве.
-- Это я Вас спасла,-- напомнила она.
-- Правда, правда,--кивнул он.--Это Вы извлекли пули?.
-- Да.
-- И спрятали нож.
-- Вот он, в моем кармане.
-- И вы разбили стекло, когда Ваша тетка меня душила?
-- Я, тем самым пресс-папье которое лежало на столе. Я
выбросила его на улицу.
-- Но зачем? Зачем?
-- Выпейте.
-- Вы не хотели, чтобы я умер? Но зачем тогда ударили меня
вначале?
-- Пейте.
Он залпом опорожнил чашку, не отдавая себе отчета, откуда
это внезапное доверие.
-- Одевайтесь... Да побыстрее..,-- велела она и отошла к
окну. Он повиновался, и она вернулась к нему, ибо он упал,
обессиленный, на стул.
-- Надо уходить, надо, времени у нас в обрез... Соберитесь
с силами.
Она пригнулась, чтобы он оперся о ее плечо, и повела его к
лестнице.
Люпэн шагал, шагал, как шагают во сне, в одном из тех
странных сновидений, в которых происходят самые невообразимые
вещи на свете, но в которых видится счастливый исход долгого
кошмара.
Его коснулась внезапно мысль, от которой он усмехнулся.
-- Бедняга Ганимар! Вот уж кому действительно не везет. Я
правду дал бы пару су, чтобы присутствовать при своем аресте.
Спустившись по лестнице благодаря спутнице, которая
поддерживала его с невероятной энергией, он оказался на улице,
перед автомобилем, в который она его усадила.
-- Поехали,--сказала она шоферу.
Люпэн, у которого от свежего воздуха и быстрого движения
закружилась голова^ плохо отдавал себе отчет о маршруте и
подробностях поездки. Он пришел полностью в себя в одной из
квартир, которые занимал, под охраной одного из своих слуг,
которому молодая женщина отдавала как раз наставления.
-- Оставьте нас,--сказала она наконец слуге.
И так как она стала удаляться, он задержал ее за полу
платья.
-- Нет... нет... Вы должны мне сперва объяснить... Для
чего Вы меня спасли? Вернулись ли Вы без ведома тетки? Для чего
Вы меня спасли -- из жалости?
Она молчала. Держась очень прямо, слегка откинув голову,
она сохраняла загадочное, жесткое выражение. Но на миг ему
показалось, что рисунок ее губ выражал менее жестокости, чем
горечи. Ее глаза, прекрасные черные глаза выдавали печаль. И
Люпэн, еще не понимая, силой интуиции осознал, что в ней
происходило. Он схватил ее руку. Она оттолкнула его во
внезапной вспышке, в которой он почувствовал ненависть, почти
отвращение. И, поскольку он ее не отпускал, воскликнула:
-- Оставьте меня! Оставьте меня!.. Разве Вы не знаете, что
Вы мне отвратительны?!.
Они взглянули друг на друга, Люпэн -- сбитый с толку, она
-- взволнованная, охваченная трепетом; ее бледное лицо
окрасилось неожиданным румянцем. Он тихо проронил:
-- Если я был Вам отвратителен, надо было дать мне
умереть... Это было так просто... Почему же Вы этого не
сделали?
-- Почему, почему! Откуда мне это знать?!.
Ее черты исказились. Он торопливо спрятала лицо в ладони,
и он заметил две слезы, скатившиеся между пальцами.
Глубоко взволнованный, он хотел было обратиться к ней с
ласковыми словами, как к девчушке, которую хотят утешить, с
добрыми советами, спасти ее в свою очередь, оторвать от
скверной жизни, которую она вела.
Но эти слова звучали бы нелепо, слетая с его уст. Он не
знал более, что сказать, теперь, когда понял все, когда он мог
представить, как молодая женщина у изголовья больного ухаживала
за человеком, которого она ранила, восхищаясь его мужеством и
веселостью, привязываясь к нему, влюбляясь в него, и трижды,
вопреки себе самой, конечно, в своеобразном безотчетном порыве,
вперемешку с приступами досады и ярости, спасала его от смерти.
Все это выглядело таким странным, было так неожиданно, а
эта развязка так взволновала Люпэна, что на этот раз он уже не
пытался ее остановить, когда она направилась к двери, пятясь и
не спуская с него глаз.
Она опустила голову, слабо улыбнулась и исчезла.
Он резко позвонил.
-- Проследи за этой женщиной,-- сказал он появившемуся
слуге.-- Впрочем, нет, оставайся здесь... Так будет лучше...
Довольно долго он оставался в глубоком раздумье. Образ
молодой женщины витал над ним неотступно. Потом он снова
просмотрел в памяти всю эту любопытную, волнующую и трагическую
историю, в которой он был так близок к гибели, и, взяв со стола
зеркало, долго всматривался, с некоторой снисходительностью, в
свое лицо, на котором переживания и болезнь не так уж сильно
отразились.
-- Вот что значит, однако,-- проговорил он наконец,-- быть
недурным собой.
Морис Леблан.
Красный шарф
В то утро, выйдя из дома в обычное время, чтобы не
опоздать на службу во Дворец правосудия, главный инспектор
Ганимар обратил внимание на странное поведение незнакомца,
шагавшего впереди него вдоль улицы Перголезе.
Через каждые пятьдесят -- шестьдесят шагов этот прохожий,
бедно одетый, в соломенной, несмотря на ноябрь, шляпе,
наклонялся либо для того, чтобы завязать шнурки обуви, либо
чтобы подобрать упавшую трость, либо по другому поводу. И
каждый раз при этом вынимал из кармана и воровато клал на край
тротуара маленький кусочек апельсиновой корки.
Пустая мания, наверно, ребяческое развлечение, которому
вряд ли кто-нибудь уделил бы внимание, но Ганимар был из тех
догадливых наблюдателей, которых ничто не оставляет
равнодушными и которые успокаиваются лишь тогда, когда узнают
тайную подоплеку фактов. И он пошел по следам странного
незнакомца.
И вот, в ту минуту, когда тот повернул направо, на авеню
Великой Армии, инспектор заметил, что он обменивается знаками с
мальчишкой лет двенадцати, который шел мимо домов с левой
стороны улицы.
Еще через двадцать метров странная личность нагнулась и
поправила низ штанины. Апельсиновая корка отметила эту
остановку. В тот же момент мальчишка остановился и с помощью
кусочка мела начертил на доме, мимо которого проходил, белый
крест, заключенный в круг.
Оба продолжили свою прогулку. Минуту спустя -- новая
остановка. Неизвестный поднял булавку и оставил корку. И
сорванец напротив написал на стене второй крест, который также
заключил в белый круг.
"Сто чертей,-- подумал главный инспектор с довольным
урчанием,-- это многое обещает... О чем могли сговориться эти
два вероятных клиента?"
Оба "клиента" тем временем спустились по авеню Фридланд и
по Фобур-Сент-Оноре, без того, впрочем, чтобы случилось
что-нибудь, что можно было бы взять на заметку.
С почти равными промежутками двойная операция
возобновлялась, так сказать, автоматически. Было, однако,
очевидно, с одной стороны, что человек с апельсиновыми корками
делал свое дело только тогда, когда выбирал дом, который
следовало отметить, а мальчишка, с другой, отмечал нужный дом
только после того, как замечал сигнал своего спутника.
Согласованность между ними, таким образом, представлялась
несомненной, и подмеченные главным инспектором действия
приобретали в его глазах все больший интерес.
На площади Бово мужчина заколебался. Потом, словно приняв
решение, нагнулся и дважды отряхнул низ своих штанин. Тогда
мальчишка сел на тротуар под самым носом солдата, который стоял
на часах возле здания министерства внутренних дел, и пометил
камень в ограде двумя крестами и двумя окружностями.
Против Елисейского дворца -- та же церемония, с той
разницей, что на тротуаре, по которому перед президентской
резиденцией прохаживался часовой, появилось три знака вместо
двух.
-- Что бы это значило?--прошептал, побледнев от волнения,
Ганимар, который, против собственной воли, думал о своем
неизменном противнике Люпэне, как бывало всякий раз, когда
возникали какие-либо таинственные обстоятельства,-- Что бы все
это значило?
Он охотно схватил бы и допросил обоих "клиентов". Но был
слишком опытен, чтобы совершить такую глупость. Впрочем,
человек с апельсиновыми корками как раз закурил сигарету, и его
напарник, тоже державший какой-то окурок, подошел к нему с
явным намерением попросить прикурить.
Оба обменялись несколькими словами. Мальчишка быстро
протянул компаньону какойто предмет, который, как показалось
главному инспектору, имел очертания револьвера в кобуре. Оба
наклонились вместе над этим предметом, и мужчина, повернувшись
к стене, шесть раз поднес руку к карману тем движением, которым
заряжают подобное оружие.
