проникнуть в находившиеся под угрозой залы. Осмотрел стены,
приподнял ковры, затем поставил своих агентов в центральной
галерее.
-- Никаких глупостей, братцы. Мы здесь не для того,
чтобы спать. При малейшей тревоге открывайте окна, выходящие во
двор, и зовите меня. Поглядывайте и в сторону реки; .десять
метров обрывистой скалы вряд ли испугают таких чертей.
Он запер их, забрал ключи и сказал барону:
-- А теперь -- на наш пост!
Инспектор избрал для ночлега каморку, вырубленную в
толще оборонительной стены, между двумя главными входами, где
раньше было место дозорного. Одно смотровое окошко открывалось
на мост, другое--во двор. В углу виднелось нечто вроде
отверстия колодца.
-- Как вы меня заверили, господин барон, этот колодец
служил единственным входом в подземелья и, насколько помнят
живущие, он заделан?
--Да.
-- Таким образом, если не существует другого выхода,
неизвестного для всех, кроме Арсена Люпэна, мы можем быть
спокойны.
Он поставил в ряд три стула, с удобством на них
растянулся, зажег свою трубку и вздохнул:
-- Сказать правду, господин барон, надо было очень
захотеть надстроить этаж над домиком, в котором я собираюсь
окончить свои дни, чтобы взяться за такую примитивную работу.
Расскажу об этом когда-нибудь своему приятелю Люпэну: он будет
держаться за бока от смеха.
Барон, однако, не смеялся. Чутко прислушиваясь, он с
растущей тревогой вопрошал тишину. Время от времени он
наклонялся над колодцем и погружал в разверстый люк беспокойный
взор. Пробило одиннадцать часов, полночь, час ночи. Внезапно
барон схватил за локоть Ганимара, который вздрогнул,
просыпаясь.
-- Слышите?
-- Конечно.
-- Что это такое?
-- Это я храпел.
-- Да нет же, послушайте...
-- А! Прекрасно, это рожок автомобиля.
-- Так что?
-- Так вот, не следует полагать, что Люпэн воспользуется
автомобилем как тараном для того, чтобы разрушить ваш замок. И
на вашем месте, господин барон, я бы просто заснул... как
сделаю, с вашего позволения, я сам. Спокойной ночи.
Это был единственный повод для тревоги. Ганимар смог
продолжить прерванный сон, и барон не услышал ничего, кроме его
звучного и размеренного храпа.
На рассвете они вышли из своей каморки. Ясная тишина,
утреннее спокойствие, какое бывает у берегов прохладных вод,
обнимало замок. Кагорн -- сияя от радости, Ганимар --
по-прежнему невозмутимый поднялись по лестнице. Не слышалось ни
звука. Ничего подозрительного.
-- Что я говорил вам, господин барон? В сущности, мне не
следовало соглашаться... Мне неловко...
Он взял ключи и вошел в галерею.
На двух стульях, скорчившись, с повисшими руками, оба
агента спали.
-- Гром и молния! Черт возьми!-- проворчал инспектор. И
тут же раздался крик барона:
-- Картины!.. Сервант!..
Он заикался, задыхался, протягивая руки к пустым местам,
к опустевшим стенам, из которых торчали гвозди, где еще висели
теперь ненужные веревки. Ватто -- исчез! Рубенсы -- похищены!
Гобелены -- сняты! Витрины для драгоценностей -- опустошены!
-- И мои канделябры в стиле Людовика XV В.. И подсвечник
регентства!.. И богородица двенадцатого столетия!..
Он перебегал с места на место в растерянности, в
отчаянии. Называл уплаченные цены, подводил итоги потерям,
нагромождал числа, и все это -- вперемешку, нечленораздельно,
неоконченными фразами. Он топал ногами, корчился, сходя с ума
от ярости и страдания. Словно вконец разоренный человек,
готовый пустить себе пулю в лоб.
И если что-нибудь могло его утешить, то только
изумление, охватившее Ганимара. Не в пример барону, инспектор
не был в состоянии пошевелиться. Словно окаменев, он блуждающим
взором окидывал окружающее. Окна? Заперты. Замки на дверях? Не
тронуты. И никаких проломов в потолке. Следов взлома в полу?
Все было в полнейшем порядке. Все, очевидно, исполнено
методически, по безошибочному, логичному плану.
-- Арсен Люпэн... Арсен Люпэн...-- бормотал он в
полнейшей подавленности.
Он подскочил к обоим агентам, словно гнев его вдруг
подхлестнул, яростно встряхнул их, стал ругать. Ни один,
однако, не проснулся.
-- Их усыпили!
-- Но кто?!
-- Вот еще! Он, черт его возьми! Либо его банда, под его
руководством. Это -- в его манере. Его почерк, ошибки не может
быть.
-- В таком случае я погиб, все пропало.
-- Да, все пропало.
-- Но это же ужасно! Чудовищно!
-- Жалуйтесь в полицию.
-- К чему?
-- Дьявольщина! Надо попытаться, у правосудия -- свои
возможности.
-- Правосудие! Поглядите хотя бы на себя... В эту самую
минуту Вы могли бы поискать улики, обнаружить что-нибудь, а Вы
ни с места...
-- Обнаружить что-нибудь, имея дело с Арсеном Люпэном! О
чем Вы, милейший, Арсен Люпэн никогда не оставляет следов. У
него не бывает случайностей. Я спрашиваю себя порой, не по
своей ли воле он дал мне задержать себя там, в Америке!
-- Значит, мне придется отказаться от своих полотен, от
всего! Но ведь он украл жемчужины моих коллекций! Я отдал бы
целое состояние, чтобы их вернуть. Если против него ничего
нельзя предпринять, пусть он хотя бы назовет цену!
Ганимар пристально взглянул на барона.
-- Пожалуй, в этом есть смысл... Вам это не кажется?
-- Нет, нисколько. Что Вы имеете в виду?
-- Эту мысль, которая ко мне пришла.
-- О какой мысли речь?
-- Мы еще к этому вернемся, если следствие ничего не
даст... Только смотрите, ни слова обо мне, если хотите, чтобы
дело мне удалось.
И добавил сквозь зубы:
-- В сущности, хвастать мне пока нечем.
Оба агента между тем постепенно приходили в себя с тем
пришибленным видом, с которым пробуждаются от гипнотического
сна. С удивлением осматривались, пытались понять, где они.
Ганимар задал им несколько вопросов; они ничего не помнили.
-- И все-таки, вы должны были хоть кого-нибудь заметить!
-- Нет.
-- Вспомните!
-- Да нет же...
-- Вы что-нибудь выпили?
Они поразмыслили. Затем один сказал:
-- Да, я выпил немного воды.
-- Из этого вот графина?
-- Да.
-- Я тоже,-- объявил второй.
Ганимар понюхал сосуд, попробовал содержимое. У воды не
было ни особого привкуса, ни цвета.
-- Так вот, мы теряем время зря. Не за пять минут решают
загадки, заданные Арсеном Люпэном. Но, черт возьми, я клянусь,
что он мне еще попадется. Второй тур выигран им. Но уж третий
останется за мной!
В тот же день жалоба по поводу квалифицированной кражи
была направлена бароном Кагорном против Арсена Люпэна,
содержавшегося в тюрьме Санте.
Барону не раз пришлось, однако, об этом пожалеть, когда
он увидел замок Малаки наводненным жандармами, прокурорами,
следователями, журналистами, всеми любопытствующими,
проникавшими во все углы, в которые им вовсе не полагалось
соваться.
Дело взволновало общественное мнение. Все произошло при
столь необычных обстоятельствах, имя Арсена Люпэна настолько
возбуждало воображение людей, что самые невероятные истории
заполоняли колонки газет, и публика встречала их с доверием.
Но первоначальное письмо, которое опубликовало "Эхо
Франции", (и никто никогда не узнал, кто сообщил газете этот
текст), послание, которым барон Кагорн был нахально
предупрежден насчет того, что его ожидало, вызвало чрезвычайное
волнение. Были предложены самые фантастические объяснения.
Напомнили о существовании знаменитых подземелий. И следствие,
поддавшись влиянию, направило розыск по этому пути.
Замок обшарили снизу доверху. Допросили каждый камень.
Исследовали деревянные обшивки стен, дымоходы, рамы зеркал и
потолочные балки. При свете факелов осмотрели огромные погреба,
в которых феодальные владетели Малаки некогда складывали свое
оружие и припасы. Заглянули в самые недра скалы. Все было
напрасно. Не удалось обнаружить малейшего признака подземного
хода. Потайного хода просто не было.
Пусть так,-- отвечали на это со всех сторон,-- но
предметы меблировки и картины не испаряются сами собой, подобно
призракам. Такие вещи уходят только через двери или окна, и
люди, которые ими завладевают, пробираются внутрь и выходят
тоже через двери или окна. Кто же эти люди? Как они забрались
туда? И как оттуда выбрались?
Органы правосудия Руана, убедившись в своем бессилии,
обратились за помощью к парижским сыщикам. Господин Дюдуа,
начальник Сюрте, направил к ним лучших розыскников своей
железной бригады. Да и лично провел в Малаке сорок восемь
часов. Это тоже ни к чему не привело.
Тогда он и вызвал инспектора Ганимара, чьим услугам ему
приходилось так часто давать высокую оценку.
Ганимар внимательно выслушал наставления своего
начальника; затем, покачав головой, молвил:
-- По-моему, упорные поиски в самом замке не были
правильным решением. Выход совсем в другом месте.
-- В каком же?
-- Там, где Люпэн.
-- Там, где Люпэн! Думать так-- значит допустить его
участие!
-- Я его вполне допускаю. Более того, считаю
несомненным.
-- Послушайте, Ганимар, это ведь нелепо! Арсен Люпэн --
в тюрьме!
-- Арсен Люпэн в тюрьме, допустим. Он под наблюдением,
согласен. Но будь у него на ногах кандалы, на руках -- веревки
и во рту -- кляп, я не изменил бы своего мнения.
-- Почему Вы так упорствуете?
-- Потому что Арсен Люпэн и только он способен соорудить
такую масштабную махинацию и настолько ее усовершенствовать,
чтобы она удалась... Как оно и вышло на самом деле.
-- Слова, Ганимар, слова!
-- Отражающие действительность. Но в этом деле не было
ни подземных ходов, ни поворачивающихся на своей оси каменных
плит, ни других подобных нелепостей. Наш человек не пользуется
такими устарелыми способами. Он весь в сегодняшнем, вернее --
уже в завтрашнем дне.
-- И каков из этого Ваш вывод?
-- Мой вывод привел к тому, что я прошу у Вас по всей
форме разрешения провести с ним час.
-- В его камере?
-- Вот именно. Возвращаясь из Америки, во время
переезда, мы поддерживали самые лучшие отношения, и смею
полагать, что он испытывает некоторую симпатию к тому, кто
сумел его арестовать. Если он сможет что-нибудь для меня
прояснить, не ставя себя под удар, он без колебаний избавит
меня от лишнего путешествия.
Было чуть позднее полудня, когда Ганимар вошел в камеру
Арсена Люпэна. Арестант, лежавший на своей койке, издал возглас
радости.
-- Какая приятная неожиданность! Мой дорогой Ганимар --
меня в гостях!
-- Собственной персоной.
-- Хотелось бы очень многого в том тихом прибежище,
которое я временно для себя избрал... И все-таки я ничего не
желал бы себе более, чем подобной встречи.
-- Ты слишком любезен.
-- Да нет же, нет! Мое уважение к тебе вполне искренне.
-- Я этим горжусь.
-- Я неизменно утверждал: Ганимар -- лучший из наших
детективов. Он почти равен -- видишь, я говорю откровенно,-- он
почти равен Шерлоку Холмсу. И я в отчаянии, что не могу
предложить тебе ничего более достойного, чем этот табурет. И
ничего освежающего -- даже бокала пива. Уж ты прости, ведь
задержался я здесь мимоходом.
Ганимар сел, улыбаясь, и заключенный продолжал, радуясь
возможности поболтать:
-- Боже, как это приятно, когда твой взор может
