Семь приключений Арсена Люпэна - взломщика-джентельмена
Морис Леблан.
"Семь приключений Арсена Люпэна -- взломщика-джентельмена"
Черная жемчужина
Шерлок Холмс приходит поздно
Солнечные зайчики
Арсен Люпэн в тюрьме
Адская ловушка
Красный шарф
Побег Арсена Люпена
Морис Леблан.
Черная жемчужина
Maurise Leblanc. Arsene Lupin gentleman-cambrioleur
Перевод с французского Анатолий Коган
"Семь приключений Арсена Люпэна -- взломщика-джентельмена"
Пронзительный звонок разбудил консьержку дома No9 на авеню
Ош. Она потянула за шнурок, ворча:
-- Я-то думала, что все уже дома. Сейчас не меньше трех
часов ночи!
Ее муж тут пробормотал:
-- Это, может быть, к доктору.
И действительно, чей-то голос спросил:
-- К доктору Харелю... На какой этаж?
-- На третий, налево. Но доктор не принимает по ночам.
-- Придется ему побеспокоиться.
Вошедший проник в вестибюль, поднялся на первый этаж, на
второй, и, даже не задержавшись перед дверью доктора Хареля,
продолжал подъем до пятого. Там он попробовал два ключа. Один
из них привел в действие замок, другой -- второй, страховочный
засов.
"Прекрасно,-- пробормотал он,-- дело значительно
упрощается. Но вначале надо обеспечить себе отступление.
Поглядим... Достаточно ли у меня остается времени, чтобы и
позвонить к доктору, и завершить с ним разговор? Погодим... Еще
немного терпения..."
Минут через десять он спустился и постучал в стекло ложи,
поругивая врача. Ему открыли входную Дверь, которую он за собой
захлопнул. Но она не закрылась; человек успел быстро приложить
к язычку замка железную пластинку, чтобы тот не вошел в гнездо.
И он бесшумно вернулся обратно, без ведома консьержки. На
случай тревоги бегство было обеспечено.
Не торопясь, он снова поднялся на пятый этаж. В передней,
при свете электрического фонарика, положил на стул пальто и
шляпу, сел на другой стул и натянул на ботинки толстые фетровые
носки.
-- Уф, дело сделано... Причем -- без особого труда...
Иногда задумываешься -почему не каждый избирает такое простое
ремесло взломщика? Немного ловкости, сообразительности -- и
ничего приятнее на свете не может быть. Ремесло, не требующее
труда... Профессия для отца семейства... Слишком даже
удобная... Это становится скучным...
Он развернул подробный план квартиры.
-- Вначале надо сориентироваться. Вот это -- прямоугольник
прихожей, в которой я нахожусь. Со стороны улицы -- гостиная,
будуар и столовая. Ходить в ту сторону -- время терять; у
графини, судя по всему, никудышний вкус, ни одной ценной
безделушки там не может быть... Следовательно, прямиком к
цели... Ах! Вот она, трасса коридора, ведущего к комнатам. На
расстоянии трех метров должна встретиться дверь встроенного
платяного шкафа, который сообщается с комнатой хозяйки.
Он сложил свой план, погасил фонарь и двинулся по
коридору, считая на ходу:
-- Один метр... два метра... три метра... А вот и дверь...
Все устраивается отлично... Простая задвижка, небольшая
задвижка отделяет теперь меня от комнаты; более того, я знаю
точно, что эта задвижка находится на высоте в метр сорок три от
пола... Так что, путем легкого надреза, который сейчас и будет
сделан, мы от нее избавимся...
Он извлек из кармана необходимые инструменты, но вдруг
остановился.
--А если, по чистой случайности, задвижка не заперта?..
Надо все-таки попробовать... Дело стоит того... Он повернул
ручку запора. Дверь открылась.
-- Мой милый Люпэн, счастье тебе решительно улыбается.
Чего тебе еще надо? Ты знаешь топографию местности, на которой
предстоит действовать. Тебе известно место, где графиня прячет
черную жемчужину... Следовательно, чтобы черная жемчужина
перешла в твое владение, надобно самое простое --- быть тише,
чем сама тишина, невидимее, чем самый мрак...
Арсен Люпэн потратил еще полчаса на то, чтобы открыть
вторую, застекленную дверь в еще одну комнату. Но сделал это
так осторожно, что даже если бы графиня не спала, никакие
подозрительные шорохи не могли бы ее потревожить.
По указаниям того же плана, оставалось обойти по контуру
стоявший там шезлонг. Дальше было кресло, затем -- столик возле
кровати. На столике находилась шкатулка с бумагой для писем, в
ней -- коробочка и запросто положенная в эту коробку черная
жемчужина.
Он растянулся на ковре и ползком двинулся по контуру
шезлонга, вперед. Но, дойдя до конца, остановился, чтобы унять
биение сердца. Не чувствуя никакого страха, он не мог, однако,
справиться с той безотчетной тревогой, которую испытываешь в
чересчур полной тишине. Это его неизменно удивляло, ибо ему
случалось без волнения переживать и более опасные минуты. Ничто
ему теперь не грозило; почему же сердце билось, словно колокол
набата в час беды? Неужто его волновала спящая женщина, чужая
жизнь, столь близкая теперь к его собственной?
Прислушавшись, он уловил, как ему показалось, размеренное
дыхание. Это успокоило его, словно дружеское присутствие.
Он нащупал кресло; затем, чуть заметными движениями,
подполз к столику, прощупывая мрак протянутой рукой. Пальцы
правой встретили ножку столика.
Наконец-то! Оставалось лишь подняться на ноги, взять
жемчужину и уйти. К счастью -- ибо сердце принялось снова
скакать в груди, как охваченный ужасом зверек, да с таким
шумом, что графиня не могла в конце концов не пробудиться.
Отчаянным усилием воли Люпэн заставил его угомониться; но,
в ту самую минуту, когда он пытался подняться, левая рука
наткнулась на ковре на предмет, в котором он опознал
опрокинутый подсвечник; и тут же появился второй, будильник,
один из тех небольших дорожных будильников, которые заключают в
кожаные футляры.
Что это? Что тут произошло? Он был не в силах понять.
Подсвечник... Будильник... Почему эти вещи не были на обычном
месте? Что же происходило в этой пугающей тьме?
И вдруг у него вырвался крик. Он коснулся... Ох, этот
странный, неподвижный предмет! Неназываемый! Нет, нет, страх
замутил его разум. Двадцать секунд прошло, тридцать; он застыл
в неподвижности, в ужасе, на висках у него выступил пот. А
пальцы все еще хранили ощущение того прикосновения.
Сделав над собой отчаянное усилие, он опять протянул руку.
Пальцы снова прикоснулись к тому предмету, странному,
непроизносимому. Он его ощупал. Заставил руку, чтобы она все
ощупала и отдала ему отчет. Это были волосы, лицо... Холодное,
почти ледяное...
Как ни была бы ужасна действительность, человек, подобный
Арсену Люпэну справляется с ней, как только ее осознает. Он
мгновенно привел в действие выключатель своего фонаря. Перед
ним, залитая кровью, лежала женщина. Страшные раны
обезображивали ее шею и плечи. Люпэн наклонился и внимательно
осмотрел ее. Она была мертва.
"Мертва, мертва",-- повторил он в оцепенении. Он глядел на
остановившиеся зрачки, искаженный гримасой рот,
мертвенно-бледную кожу, на кровь, потоки крови, разлившиеся по
ковру и медленно застывавшие в густой черноте.
Выпрямившись, он повернул выключатель, и комната
наполнилась светом. Стали видны следы яростной борьбы. Постель
была в полнейшем беспорядке, одеяло и простыни сорваны с места.
На полу -- подсвечник, дальше -- будильник, стрелки показывали
одиннадцать часов двадцать минут; затем, еще дальше,
опрокинутый стул, и повсюду -- кровь, лужи крови.
-- А черная жемчужина? -- прошептал он. Шкатулка для
бумаги стояла на месте. В ней лежал и футляр. Но он был пуст.
-- Тьфу ты!-- сказал он себе,-- ты рано похвастался
везением, мой друг Арсен Люпэн... Графиня убита... Черная
жемчужина исчезла... Положение не из блестящих! Надо сматывать
удочки, иначе у тебя могут быть большие неприятности. Он не
сдвинулся, однако, с места.
-- Сматывать удочки? Другой бы, конечно, сразу же их и
смотал. А как должен поступить Люпэн? Нет ли лучшего варианта?
Давай продумаем все по порядку. В конце концов, твоя совесть
спокойна. Поставь себя на место полицейского комиссара, который
должен провести следствие... Да, но для этого нужны более ясные
мозги... А мои в таком состоянии...
Он упал в кресло, обоими кулаками стиснув пылающий лоб.
Дело на авеню Ош -- одно из тех, которые более всего
заинтриговали нас в последнее время, и я бы его, разумеется, не
коснулся, не придай ему участие Арсена Люпэна совсем особое
освещение. Об этом участии мало кто тогда подозревал. Никто,
тем более, не знает об этом полной и весьма интересной правды.
Кто не знал столь часто встречавшуюся в Булонском лесу
Леонтину Залти, бывшую певицу, супругу и вдову графа д'Андийо,
ту самую Залти, роскошь которой ослепляла Париж лет двадцать
тому назад, ту графиню д'Андийо, чьи бриллиантовые и жемчужные
украшения принесли ей европейскую известность? Говорили, что на
своих роскошных плечах эта женщина носит сейфы многих
банкирских домов, вместе с золотыми приисками многих
австралийских компаний. Самые прославленные ювелиры работали на
Залти точно так же, как в былые времена -- на королей и
королев.
И кому не памятна катастрофа, поглотившая все эти
богатства! Банкирские дома, золотые копи -- раскрывшаяся бездна
краха поглотила все. От чудесной коллекции, раскиданной по
всему свету на торгах, осталась только знаменитая черная
жемчужина. Черная жемчужина! То есть целое состояние, если бы
она захотела ее продать.
Графиня этого не пожелала. Она предпочла ограничивать
себя, жить в простой квартире со своей компаньонкой, своей
кухаркой и одним слугой, не расставаясь с этой удивительной
драгоценностью. У этого была причина, которую она не боялась
признать: черная жемчужина была подарком императора! И она,
почти разоренная, принужденная вести самое скромное
существование, оставалась верной подруге своих лучших дней.
-- Пока жива, я с нею не расстанусь, -- говорила она.
С утра до вечера она носила жемчужину на шее. Ночью --
клала в место, известное ей одной.
Эти подробности, пересказываемые газетами, возбуждали
любопытство. И странное дело, понятное, однако, тем, кто знал
разгадку,-- именно арест предполагаемого убийцы углубил тайну и
усилил всеобщее волнение. Через день, действительно, газеты
разнесли следующую новость:
"Нам сообщают об аресте Виктора Данегра, слуги графини
д'Андийо. Полученные против него улики носят исчерпывающий
характер. На люстриновом рукаве его ливрейной куртки, которую
г-н Дюдуа, начальник Сюрте, обнаружил в его мансарде, под
матрацем, найдены пятна крови. Кроме того, на куртке
недоставало пуговицы, обшитой тканью. Так вот, эта пуговица в
самом начале следствия обнаружена под кроватью жертвы.
Представляется вероятным, что после ужина Данегр, вместо
того, чтобы удалиться в свою мансарду, пробрался в каморку для
платьев и оттуда, через застекленную дверь, увидел, куда
графиня прячет жемчужину.
Это предположение, надо сказать, до сих пор не подкреплено
никакими доказательствами. В любом случае, неясным остается еще
один момент. В семь часов утра Данегр посетил табачную лавку на
бульваре Курсель: вначале -консьержка, затем -- продавщица
лавки это засвидетельствовали. С другой стороны, кухарка
графини и ее компаньонка, обе -- спящие в конце коридора,
утверждают, что в восемь часов, когда они вставали, двери
прихожей и двери кухни были заперты двойным поворотом ключа.
Служа более двадцати лет у графини, эти две женщины остаются
вне любых подозрений. И возникает вопрос, каким образом Данегр
сумел выйти из квартиры. Изготовил ли он для себя второй ключ?
Следствие должно прояснить эти противоречивые обстоятельства".
Следствие ничего не прояснило, совсем наоборот. Стало
известно, что Виктор Данегр был опасным рецидивистом,
алкоголиком и развратником, для которого удар ножом был
простейшим делом. Но дело, чем глубже его изучали, казалось,
погружалось во все более непроницаемые потемки, во все более
необъяснимые противоречия.
Вначале некая мадемуазель де Синклев, кузина и
единственная наследница жертвы, объявила, что за месяц до
смерти графиня рассказала ей в письме, каким образом она прячет
черную жемчужину. На следующий день после получения письма она
обнаружила его исчезновение. Кто бы мог его украсть?
Со своей стороны, консьержи рассказали, что открыли дверь
человеку, который поднимался к доктору Харелю. Обратились к
доктору. Никто к нему не звонил. Кем же был незнакомец?
Сообщником?
Эта версия -- о наличии соучастника -- была подхвачена
прессой и публикой. Ганимар, старый главный инспектор Ганимар
ее отстаивал, и не без оснований.
-- Тут пахнет Люпэном,-- говорил он следователю.
-- Ну вот! -- возражал тот,-- вы видите его повсюду,
вашего Люпэна!
-- Я вижу его повсюду, потому что он повсюду и есть.
-- Скажите лучше -- вы видите его каждый раз, когда
что-нибудь представляется вам неясным. Вообще же, говоря о
фактах, отметим следующее: преступление было совершено в
одиннадцать часов двадцать минут вечера, как показывает
будильник, а ночной визит, о котором объявили консьержи,
состоялся лишь в три час утра.
Правосудие часто подчиняется убеждению, подгоняющему
события к первому объяснению, которое было им дано. Преступно"
прошлое Виктора Данегра, рецидивиста, пьяницы и распутника, ока
зало свое воздействие на следователя и, хотя ни единое ново'
обстоятельство не опровергло два или три первоначально
открытых, не вписывавшихся в версию факта, ничто не смогло его
более поколебать. Он закрыл следствие. Несколько недель спустя
начались дебаты в суде.
Они оказались трудными и затянулись надолго. Председатель
вел их без воодушевления. Прокурор нападал без особой
решимости. В таких условиях адвокату Данегра выпала удачная
игра Он указал пробелы и противоречия в следствии. Не было ни
одного вещественного доказательства. Кто изготовил ключ, столь
необходимый ключ, без которого Данегр, после своего ухода, не
сумел бы запереть на два оборота двери в квартире? Кто видел
этот ключ и что стало с ним потом? Кто видел нож убийцы и что с
ним стало?
-- И, во всяком случае,-- заключил адвокат,-- докажите,
что именно мой клиент убил. Докажите, что кража и убийство --
не дело рук того таинственного персонажа, который пробрался в
дом в три часа утра. Часы остановились в одиннадцать двадцать,
скажете вы. И что из того? Разве нельзя поставить стрелки часов
на время, которое вас устраивает? Виктор Данегр был оправдан.
Он вышел из тюрьмы в одну из пятниц, к концу дня,
исхудавший, упавший духом после шести месяцев одиночки.
Следствие, одиночество, суд, совещания присяжных -- все это
вселило в него болезненный страх. По ночам его преследовали
ужасные кошмары, ему снился эшафот. Он весь дрожал от ужаса и
нервной горячки.
Под именем Анатоля Дюфура он снял небольшую комнату на
вершине Монмартра и стал жить случайными заработками,
поденничая то тут, то там.
Жалкое существование! Трижды взятый на работу тремя
различными хозяевами, он был узнан и тут же уволен.
Частенько Данегр замечал, либо ему мерещилось, что за ним
следят какие-то люди, служащие, конечно в полиции, которая не
отказалась от намерения завлечь его в какую-нибудь ловушку. И
он заранее чувствовал чью-то грубую руку, которая хватала его
за ворот.
Однажды вечером, когда он ужинал у кабатчика в своем
квартале, кто-то устроился напротив него. Эта была личность лет
сорока, в черном сюртуке сомнительной чистоты. Сосед по столику
заказал суп, овощи и литр вина.
Разделавшись с супом, он повернулся к Данегру и вперил в
него долгий взгляд.
Данегр побледнел. Этот человек наверняка был одним из тех,
которые выслеживали его на протяжении долгих недель. Чего он от
него хотел? Данегр пытался было встать. Но не смог. Ноги под
ним подкашивались.
Незнакомец налил себе вина и наполнил стакан Да негра.
-- Выпьем, приятель? Виктор пробормотал:
-- Да... да... За Ваше здоровье, приятель...
-- И за Ваше, Данегр! Бедняга вздрогнул:
-- Я!.. Я!.. Да нет же, клянусь...
-- Клянетесь -- о чем? Что Вы -- не Вы? Не слуга графини?
-- Какой слуга? Меня зовут Дюфур. Спросите у хозяина.
-- Дюфур, Анатоль,-- конечно, для хозяина; но Данегр --
для правосудия, Виктор Данегр.
-- Неправда! Это неправда! Вас обманули!
Незнакомец вынул из кармана визитную карточку и протянул
ее Данегру. Тот прочитал:
"Гримодан, бывший инспектор Сюрте. Конфиденциальные
сведения".
Его охватила дрожь.
-- Значит Вы -- из полиции?
-- Теперь уже нет, но это ремесло -- в моем вкусе, и я
продолжаю трудиться в нем... более продуктивным способом. Время
от времени попадаются золотые делишки... подобные Вашему.
-- Моему?
-- Да, Вашему, это -- исключительное дельце, если Вы
проявите желание пойти в нем навстречу.
-- А если не проявлю?
-- Придется. Вы попали в положение, в котором не можете ни
в чем мне отказать.
Туманная догадка начала проясняться в голове Данегра. Он
спросил:
-- В чем дело? Говорите.
-- Хорошо, не будем тянуть. В двух словах: меня послала
мадемуазель де Сэнклев.
-- Де Сэнклев?
-- Наследница графини д'Андийо.
-- И что же?
-- Так вот, мадемуазель де Сэнклев поручила мне
потребовать, чтобы Вы вернули ей черную жемчужину. -- Черную
жемчужину?
-- Которую Вы украли.
-- Но у меня ее нет!
-- Она у вас.
-- Если бы она была у меня, я был бы убийцей.
-- А вы и есть убийца. Данегр попытался засмеяться.
-- К счастью, добрый господин, уголовный суд пришел к
другому мнению. Присяжные единогласно -- вы меня слышите?--
единогласно признали мою невиновность. И если за тобой чистая
совесть и уважение двенадцати достойных граждан...
Бывший инспектор схватил его за руку.
-- Оставим, любезный, болтовню. Слушайте внимательно и
взвешивайте мои слова, они стоят того. Так вот, Данегр, за три
недели до преступления вы похитили на кухне ключ, которым
открывается дверь черного хода, и заказали такой же у Утара,
слесаря, улица Оберкампф, 244.
-- Неправда, неправда,-- буркнул Виктор,-- никто не видел
этого ключа... он просто не существует.
-- Вот он.
После недолгого молчания Гримодан продолжал:
-- Вы убили графиню ножом со стопорным устройством,
купленным на базаре Республики, в тот же день, когда заказали
ключ. У него треугольное лезвие с бороздкой.
-- Все это -- детские сказки, Вы придумываете их наугад.
Никто не видел ножа.
-- Вот он.
Виктор Данегр отшатнулся. Бывший инспектор продолжал:
-- На нем -- пятна ржавчины. Надо ли объяснять вам их
происхождение?
-- Ну и дальше?... У вас есть какой-то ключ, какой-то нож.
Кто может утверждать, что они -- мои?
-- Вначале -- слесарь, затем -- продавец, у которого вы
купили нож. Их память я уже освежил. При встрече с вами они не
преминут вас узнать.
Его слова звучали сухо, сурово, с убийственной точностью.
Данегр скорчился от страха. Ни следователь, ни председатель
уголовного суда, ни прокурор не припирали его так крепко к
стенке, да и не видели с такой ясностью обстоятельства, которые
ему самому не представлялись уже столь отчетливыми.
Он все-таки попытался изобразить невозмутимость.
-- Если таковы все ваши доказательства...
-- Остается еще вот это. Совершив убийство, вы ушли тем же
путем. Но, в середине каморки для платья, охваченный страхом,
вы были вынуждены опереться о стену, чтобы не упасть.
-- Как вы об этом узнали?-- проговорил Данегр, заикаясь.--
Никто не может этого знать.
-- Правосудие -- нет, никому из господ, служащих в
прокуратуре, не могла прийти в голову простая мысль зажечь
свечу и осмотреть стены. Но если бы они это сделали, на белой
известке увидели бы красный знак, очень слабый, но достаточно
отчетливый для того, чтобы узнать в нем отпечаток внутренней
поверхности вашего больного пальца, еще влажного от крови,
которым вы надавили на стену. Вам, конечно, известно, что для
антропометрии это один из главных способов установления
личности.
Виктор Данегр побледнел еще больше. Долгими месяцами он
вел борьбу с целым светом. Но против этого человека, как ему
казалось, бороться было нельзя.
-- И если я верну жемчужину,-- пролепетал он,-- сколько вы
мне дадите?
-- Нисколько.
-- Как так! Вы смеетесь! Я отдам Вам вещь, которая стоит
тысячи, сотни тысяч, и не получу ничего взамен?
-- Получите. Жизнь.
Преступника охватила дрожь. А Гримодан добавил почти
нежным голосом:
-- Будьте благоразумны, Данегр, для Вас жемчужина не имеет
никакой ценности. Вы не можете ее продать. Зачем же ее хранить?
-- Но есть ведь скупщики... И в тот или иной день, по той
или иной -- сходной цене...
-- В тот или иной день будет слишком поздно.
-- Почему?
-- Почему? Да потому, что правосудие опять наложит на Вас
руку, на сей раз -имея доказательства, которыми я его обеспечу.
Оно получит ключ, нож, отпечаток вашего пальца, и вы пропали,
сердечный Вы мой дружок!
Виктор охватил голову руками и погрузился в раздумье. Он
чувствовал себя действительно погибшим, причем -- безвозвратно;
в то же время его охватила огромная усталость, безмерная жажда
покоя и отказа от борьбы.
Он пробормотал:
-- Когда Вам ее отдать?
-- Сегодня же вечером, до часа ночи.
-- Иначе?..
-- Иначе я отправлю по почте письмо, в котором мадемуазель
де Сэнклев рассказывает о Вас все прокурору республики.
Данегр налил себе подряд два стакана вина, которые выпил
залпом. Потом, вставая, сказал:
-- Оплатите счет и пойдемте... С меня хватит этого
проклятого дела.
Наступила ночь. Два человека спустились по улице Лепик и
пошли по внешним бульварам, направляясь к площади Этуаль.
Шагали в безмолвии. Виктор сгорбился от безмерной усталости.
У парка Монсо он сказал:
-- Это -- со стороны дома.
-- Черт! Вы из него выходили, перед своим арестом, только
для того, чтобы отправиться в табачную лавку.
-- Мы пришли,-- сказал Данегр глухим голосом. Они миновали
решетку сада и перешли улицу, на углу которой стояла табачная
лавка. Данегр остановился в нескольких шагах от нее. Его ноги
подгибались. Он рухнул на скамью.
-- Ну что?-- спросил его спутник.
-- Это здесь.
-- Это здесь? Что Вы мне там поете?
-- Да, здесь, перед нами.
-- Перед нами! Имейте в виду, Данегр, не надо...
-- Еще раз говорю Вам, она там.
-- Где же?
-- Между двумя камнями мостовой.
-- Какими?
-- Поищите!
-- Какими?-- повторил Гримодан. Виктор не отвечал.
-- Ах так, милейший! Захотел со мною поиграть?
-- Нет... Но... Я ведь сдохну от нищеты.
-- И ты не решаешься? Хорошо, я--добрый. Сколько тебе
надо?
-- На что купить трюмный билет до Америки.
-- Договорились.
-- И стофранковую бумажку на первые расходы.
-- Получишь две. Говори.
-- Посчитайте булыжники, справа от стока. Она между
двенадцатым и тринадцатым.
-- У самой канавы?
-- Да, ниже тротуара.
Гримодан осмотрелся. Проезжали трамваи, шли люди. Ну и
что? Кто бы мог догадаться?
Он раскрыл складной нож и вонзил лезвие между двенадцатым
и тринадцатым камнем.
-- А если ее нет?
-- Если никто не видел, как я нагибался, чтобы ее
спрятать, она еще там.
Могла ли быть еще там жемчужина! Черная жемчужина, сунутая
в грязь сточной канавы, доступная любому встречному! Черная
жемчужина... целое состояние!
-- На какой глубине?
-- Сантиметрах в десяти.
Он стал рыть мокрый песок. Острие перочинного ножа
наткнулось на что-то твердое. Он расширил пальцами отверстие. И
увидел черную жемчужину.
-- Держи свои двести франков. Билет до Америки я тебе
пришлю.
На следующий день "Французское эхо" напечатало следующую
заметку, подхваченную вечерними газетами:
"Со вчерашнего дня знаменитая черная жемчужина находится в
руках Арсена Люпэна, который отнял ее у убийцы графини
д'Андийо. В скором будущем копии этой бесподобной драгоценности
будут выставлены в Лондоне, Санкт-Петербурге, Калькутте,
Буэнос-Айресе и Нью-Йорке.
Арсен Люпэн ожидает предложения, которые соблаговолят ему
сделать по почте заинтересованные лица".
-- Так получается, что за преступлением всегда следует
наказание, а добродетель вознаграждается,-- заключил Арсен
Люпэн, раскрыв мне закулисную сторону этого нашумевшего дела.
-- Итак, под именем Гримодана, экс-инспектора Сюрте, вы
были самой судьбой избраны для того, чтобы лишить преступника
всех выгод его злодеяния.
-- Вот именно. И должен признать, что это приключение --
из тех, которыми более всего горжусь. Сорок минут, которые я
провел в квартире графини после того, как убедился, что она
мертва, вылились в самые удивительные и глубокие переживания в
моей жизни. За четыре десятка минут, увязнув в самом
безвыходном положении, я восстановил всю схему преступления и
при помощи нескольких улик пришел к убеждению, что виновный мог
быть только кем-нибудь из слуг. С другой стороны, мне стало
ясно, что смогу завладеть жемчужиной только если слуга будет
арестован; и я оставил там пуговицу от куртки. Но для этого
требовалось также, чтобы неопровержимых доказательств его вины
у правосудия не оказалось, -- и я забрал нож, забытый на ковре,
унес ключ, оставленный к замке, запер на два оборота двери и
вытер следы пальцев с известки в каморке для платья. По моему
разумению, это было настоящее озарение...
-- Гениальное,-- вставил я.
-- Гениальное, если угодно, которое не пришло бы, конечно,
в голову первому встречному... За две секунды определить две
основы нужной мне проблемы -арест и оправдание, воспользоваться
могущественной машиной правосудия для того, чтобы загнать ту
дичь, на которую я охочусь, в угол, затравить ее, короче
-привести в такое состояние, чтобы Данегр, оказавшись на
свободе роковым образом попал в ту немудрящую ловушку, которую
я ему устроил...
-- Немудрящую? Мало сказать! Ведь для него не существовало
уже опасности.
-- Конечно, никакой. Ибо любое оправдание окончательно и
необратимо!
-- Бедняга...
-- Кто бедняга? Виктор Данегр? Вы забываете о том, что это
был убийца. Было бы последний несправедливостью, если черная
жемчужина осталась бы у него. Ведь он, подумать только, живет!
Данегр живет!
-- А черная жемчужина принадлежит Вам. Он извлек ее из
потайного карманчика своего бумажника, полюбовался ею,
приласкал ее пальцами и взором и вздохнул:
-- Кто же тот боярин, тот безмозглый и хвастливый раджа,
которому достанется это сокровище? Какой американский
миллиардер станет владельцем этого концентрата красоты и
роскоши, который некогда украшал белые плечи Леонтины Залти,
графини д'Андийо?
Морис Леблан.
Шерлок Холмс приходит поздно
Maurise Leblanc. Arsene Lupin gentleman-cambrioleur
Перевод с французского Анатолий Коган
"Семь приключений Арсена Люпэна -- взломщика-джентельмена"
-- Странное дело, Вельмон! До чего же вы похожи на Арсена
Люпэна!
-- Вы его знаете?
-- О! Как и все прочие -- по фотографиям, из которых ни
одна не повторяет другой, но все вместе оставляют все-таки
впечатление одного и того же лица... которое принадлежит именно
Вам.
Орас Вельмон проявил скорее раздражение.
-- Неужто, дорогой Деванн? И вы не первый, кстати,
подметивший это, поверьте.
-- И это настолько очевидно,-- продолжал настаивать
Деванн,-- что если бы вас не рекомендовал мой кузен д'Эстеван,
и если бы вы не были, к тому же, известным художником, чьи
морские пейзажи приводят меня в восхищение, я спрашиваю себя,
не оповестил ли бы я о вашем присутствии в Дьеппе полицию.
Шутка была встречена общим смехом. В зале большой столовой
замка Тибермесниль, кроме Вельмонта, собрались аббат Желис,
кюре селения, и дюжина офицеров из тех полков, которые
проводили маневры в окрестностях, отозвавшихся на приглашение
банкира Жоржа Деванна и его матери. Один из них воскликнул:
-- Но разве Арсен Люпэн не был действительно замечен на
побережье, после своего нашумевшего дела в скором поезде Париж
-- Гавр?
-- Совершенно верно, с тех пор прошло три месяца, и на
следующей же неделе, в казино, я познакомился с нашим милым
Вельмонтом, который с тех пор соизволил оказать мне честь
несколькими посещениями -- приятными дебютами перед более
основательным визитом... Которым он осчастливит меня в один из
ближайших дней.., но скорее в одну из ночей'
Посмеялись еще, и перешли в бывший зал кордегардии,
обширное, очень высокое помещение, занимающее всю нижнюю часть
Вильгельмовой башни, где Жорж Деванн хранил несравненные
сокровища, накопленные на протяжении веков родом Тибермесниль.
Сундуки и комоды, старинные таганы и канделябры украшали его.
Великолепные ковры и гобелены свисали с каменных стен. В
глубоких амбразурах
-- в стенах стояли скамьи, за которыми виднелись островерхие проемы окон в
свинцовых переплетах. Между дверью и левым окном возвышалась монументальная,
библиотека-шкаф в стиле Ренессанс, на фронтоне которой золотыми буквами было
выведено слово "Тибермесниль", а пониже -- гордый девиз семейства: "Поступай,
как желаешь!"
И, пока закуривали сигары, Деванн продолжил:
-- Однако Вам следует поторопиться, Вельмон, эта ночь для
вас -- последняя.
-- Почему же?-- произнес художник, с решимостью
подхвативший шутку.
Деванн хотел ответить, когда мать подала ему знак. Но
возбуждение, вызванное веселым обедом" желание заинтриговать
гостей возобладали над осторожностью.
-- Вот еще!-- прошептал он про себя,-- теперь об этом
можно говорить. Бояться уже нечего.
Все расселись вокруг него, охваченные острым любопытством.
И он объявил с довольным видом человека, сообщающего важную
новость:
-- Завтра, в четыре часа пополудни, Шерлок Холмс, великий
английский сыщик, для которого не существует тайн, Шерлок
Холмс, самый выдающийся разгадчик секретов, который когда-либо
существовал, необыкновенная личность, казалось бы
-- во всех подробностях созданная из деталей, возбуждающих воображение
романистов, Шерлок Холмс будет моим гостем.
Послышались возгласы. Шерлок Холмс в Тибермесниле? Это --
всерьез? И Арсен Люпэн действительно находится в этих местах?
-- Арсен Люпэн и его шайка не должны быть далеко. Не
считая дела Кагорна, кому еще можно приписать кражи со взломом
в Монтиньи, в Крюше, в Крассвилле, если не нашему национальному
взломщику? Сегодня -- моя очередь.
-- А Вас предупреждали, как было с Кагорном?
-- Один и тот же трюк не удается дважды.
-- Тогда?
-- Тогда? Поглядите!
Он встал и, указывая пальцем одну из полок
библиотеки, небольшое пустое пространство между двумя огромными
ин-фолио:
-- Там стояла книга, издание XVI века, под заглавием
"Тибермеснильская хроника", содержавшая историю замка с того
года, когда его построил герцог Роллоном на месте феодальной
крепости. В книге было три гравюры. Одна представляла собой
общий вид владения, вторая -- план построек, а третья -обратите
особое внимание -- трассу подземного хода, который одним концом
выходит наружу, за первый пояс укреплений, а вторым -- сюда,
да-да, в этот самый зал, где мы находимся. Так вот, эта книга
исчезла еще с прошлого месяца.
-- Черт,-- проронил Вельмон,-- это дурной знак. Но этого
еще недостаточно, чтобы оправдать вмешательство Шерлока Холмса.
-- Конечно, этого было бы мало, не будь еще одного
происшествия, придающего тому, о чем я говорил, более глубокое
значение. В Национальной библиотеке в Париже был второй
экземпляр названной хроники, и в обеих книгах можно было
заметить различия в некоторых деталях, касающихся подземного
хода,-- к примеру
-- профилировки лестницы; в них были также различные дополнения, не
напечатанные, а дописанные чернилами и более или менее стертые. Эти частности
были мне известны, я знал также, что трасса могла быть восстановлена только путем
тщательного сопоставления обеих карт. Но вот, на следующий же день после исчез-
новения моего экземпляра, второй, хранившийся в Национальной библиотеке, был
затребован каким-то читателем, который его унес, и никто не смог установить, при
каких условиях случилась кража. Эти слова были встречены возгласами удивления.
-- Таким образом, дело начало принимать серьезный оборот.
-- На этот раз полиция встревожилась,-- уточнил Деванн,--
и было проведено следствие, которое ни к чему не привело.
-- Как всегда, когда в деле замешен Люпэн.
-- Вот именно. И тогда мне пришло в голову попросить о
содействии Шерлока Холмса, который отвечал, что был бы рад
вступить в такой контакт с Арсеном Люпэном.
-- Какая честь, какая слава для Арсена Люпэна!--сказал
Вельмон.-- Но если наш национальный взломщик, как Вы его
называете, не питает никаких намерений насчет Тибермесниля,
Шерлоку Холмсу просто нечего будет здесь делать.
-- Есть еще одно, что должно глубоко его заинтересовать,--
подземный ход.
-- Но Вы сказали, что один из входов в подземелье
находится в открытом поле, а второй -- в этой самой гостиной!
-- Но где? В каком месте? Линия, изображающая ход, с одной
стороны действительно упирается в кружок, обозначенный двумя
инициалами "ВБ", что означает, конечно, Вильгельмову башню. Но
башня -- круглая, и кто сможет определить, в каком месте ее
окружности заканчивается трасса?
Деванн закурил вторую сигару и налил себе бокал
бенедиктина. Его засыпали вопросами. Он отвечал, наслаждаясь
вызванным интересом. И, наконец, сказал:
-- Секрет утрачен. Никто в мире его не знает. От отца к
сыну, как свидетельствует легенда, могущественные сеньоры
передавали его друг другу на смертном одре, до того дня, когда
Джофруа, последний представитель этого рода, лишился головы на
эшафоте, седьмого термидора второго года, на девятнадцатом году
своей жизни.
-- Но за минувшее столетие, наверно, состоялись поиски?
-- Поиски велись, но понапрасну. И сам я, когда купил
замок у внучатого племянника Лерибура, члена Конвента,
распорядился провести раскопки. Но к чему это могло привести?
Подумайте только: эта башня, со всех сторон окруженная водой,
связана с замком лишь в одном месте, так что подземный ход, по
необходимости, должен быть проложен под старинными рвами. В
книге из Национальной библиотеки, между прочим, показана серия
из четырех лестниц, имеющих сорок восемь ступеней, что говорит
о глубине свыше десяти метров. А лестница, приведенная на
втором плане, указывает расстояние в двести метров. В
действительности вся проблема сосредоточена здесь, между этим
полом, этим потолком и этими стенами. Честное слово, порой
просто хочется их разломать.
-- И никаких других примет нет?
-- Никаких.
Аббат Желисс возразил:
-- Господин Деванн, надо принять еще во внимание те две
цитаты.
-- О!-- со смехом воскликнул Деванн,-- господин кюре--
великий любитель поисков в архивах, мемуарах, и все, что
касается Тибермесниля, безмерно увлекает его преподобие. Но
объяснение, которое он выдвигает, может только запутать дело.
-- Но все-таки?
-- Вы непременно хотите знать?
-- Очень.
-- Знайте же, что, согласно его находкам, два французских
короля знали разгадку этой тайны.
-- Два короля Франции!
-- Генрих IV и Людовик XVI.
-- То есть далеко не первые встречные. Но как об этом
прознал господин аббат?
-- Очень просто,-- продолжал Деванн.-- За два дня перед
битвой под Арком король Генрих IV ужинал и провел ночь в этом
замке. В одиннадцать часов вечера Луиза де Танкревилль, первая
красавица среди нормандских дам, была приведена к нему по
подземному ходу при сообщничестве герцога Эдгара, и который по
этому случаю выдал фамильную тайну. Эту тайну Генрих IV позднее
доверил своему министру Сюлли, который рассказал об этом случае
в своей "Королевской государственной экономии", без другого
комментария, кроме следующей непонятной фразы:
"Топор вращается в воздухе, который трепещет, но
открывается крыло, и следуешь прямо к Богу".
Воцарилось молчание, и Вельмон ухмыльнулся:
-- Ослепительной ясности тут, право, не усмотришь.
-- Конечно. Господин кюре сделал вывод, что Сюлли таким
образом обозначил ключ к тайне, не выдавая ее при этом писцам,
которым диктовал свои мемуары.
-- Предположение остроумное.
-- Согласен, но что может означать топор, который
вращается, и птица, которая улетает?
-- И кому надлежит следовать прямиком к Господу?
-- Непонятно! Вельмон снова обронил:
-- А добрый король Людовик XVI тоже пользовался подземным
ходом для того, чтобы встретиться с прекрасной дамой?
-- Не знаю,-- отозвался Деванн.-- Все, что можно об этом
сказать,-- что Людовик XVI действительно останавливался в 1784
году в Тибермесниле, и что знаменитый железный шкаф,
обнаруженный в Лувре по доносу Гамэна, содержал бумажку со
словами, написанными этим монархом: "Табермеснилъ: 2--6--12".
Орас Вельмон рассмеялся.
-- Победа! Мрак рассеивается все больше! Дважды шесть
равняется двенадцати.
-- Смейтесь сколько угодно, сударь,-- заметил аббат,-- тем
не менее, обе эти цитаты и содержат ответ. И настанет день,
когда кто-нибудь найдет им верное толкование.
-- Шерлок Холмс, для начала,-- предположил Деванн.-- Если
только его не опередит Арсен Люпэн. Что Вы об этом думаете,
Вельмон?
Вельмон поднялся, положил руку на плечо Деванна и объявил:
-- Думаю, что к тем данным, которые содержат обе книги --
ваша и Национальной библиотеки, не хватало сведения величайшего
значения, и что Вы были столь любезны сообщить его мне. За что
и благодарю.
-- Так что?..
-- Так что теперь, когда топор совершил достаточно
оборотов, птица улетучилась, а дважды шесть оказалось равным
двенадцати, мне остается лишь приступить к делу.
-- Не теряя ни минуты.
-- И ни секунды. Стало быть, еще нынешней ночью, до
приезда Шерлока Холмса, я должен ограбить Ваш замок?
-- Времени у Вас на это -- в обрез. Но не хотите ли, чтобы
я Вас проводил?
-- До самого Дьеппа?
-- До самого Дьеппа. Я воспользуюсь этим, чтобы лично
привезти оттуда господина и госпожу д'Андроль вместе с юной
дочерью их друзей, которые прибывают полуночным поездом.
И, обращаясь к офицерам, Деванн добавил:
-- Впрочем, мы снова встретимся все здесь завтра, для
обеда, не так ли, господа? Рассчитываю на вас, так как этот
замок должен быть окружен вашими полками и взят штурмом ровно в
одиннадцать часов.
Приглашение было принято, присутствовавшие расстались, и
немного погодя лимузин 20--30 "Золотая звезда" уносил Деванна и
Вельмона по дороге к Дьеппу. Деванн оставил художника перед
казино и направился на вокзал.
В полночь его друзья высадились из поезда. В половине
первого автомобиль проехал под воротами Тибермесниля. В час
ночи, после легкого ужина, сервированного в гостиной, каждый
ушел к себе. Постепенно погасли все огни. Глубокая тишина ночи
окутала замок.
Но луна раздвинула тучи, которые ее закрывали, и сквозь
два из четырех окон наполнила гостиную белым сиянием. Правда,
ненадолго. Очень скоро луна спряталась за занавесом холмов. И
настал мрак. Тишина сгустила его еще больше. Еще более
непроницаемое безмолвие усилило густую темноту. Лишь время от
времени поскрипывание мебели, либо шуршание камыша на болоте,
омывающем древние стены, нарушало это безмолвие.
Часы перебирали бесконечные четки секунд. Пробило два
часа, и, как и раньше, секунды продолжали падать, торопливо и
монотонно, в тяжелом молчании ночи. Пробило три часа.
И вдруг что-то щелкнуло, словно диск семафора,
открывающийся при приближении поезда, и тонкий лучик света
пронизал гостиную из конца в конец, словно стрела, оставляющая
за собой сверкающий след. Луч вырывался из центральной
каннелюры пилястра, о который опирался с правой стороны фронтон
библиотеки. Вначале остановился ярким кружком на
противоположном панно, затем прошелся во все стороны, словно
беспокойный взор, пронизывающий тьму, погас, чтобы опять
вырваться из мрака, в то время как часть библиотеки
поворачивалась на невидимой оси, чтобы открыть широкое
отверстие, увенчанное сводом.
Вошел человек, державший электрический фонарь. За ним
появились второй и третий, вносившие связку веревок и различные
инструменты. Первый еще раз осмотрел помещение и сказал:
-- Позовите товарищей.
"Товарищи" подошли по подземному ходу -- восьмеро крепких
ребят с энергичными физиономиями. Перенос начался.
Все делалось быстро. Арсен Люпэн переходил от одного
предмета к другому, осматривал его и, смотря по его размерам
или ценности, оставлял на месте или распоряжался:
-- Забирайте!
И предмет забирали, разверстая пасть тоннеля проглатывала
его, он словно исчезал в земной утробе.
Так ушли шесть стульев и шесть кресел в стиле Людовика XV,
гобелены из Абюссона, два канделябра работы Гутьноа, два --
Фрагонара и один -- Наттье, бюст Гудона, несколько статуэток.
Порой Люпэн задерживался перед великолепным ларем или
драгоценной картиной и вздыхал:
-- Чересчур тяжел... Слишком велики размеры... Какая
жалость!
И продолжал свою экспертизу.
За сорок минут гостиная была "расчищена", по -выражению
Арсена. Все было сделано в образцовом порядке, без малейшего
шума, словно все предметы, которыми манипулировали вошедшие,
были упакованы в толстый слой ваты.
Тогда он сказал последнему, уносившему стенные часы работы
мастера Буля:
-- Возвращаться нет смысла. Как условились, едва заполните
грузовик, отправляйтесь до большой риги в Рокфоре.
-- А вы, патрон?
-- Мне пусть оставят мотоцикл.
Когда тот исчез, он вернул на место, задвинув до отказа
поворачивающуюся часть стены. Затем, удалив последние следы
выноса добычи и стерев следы ног, приподнял портьеру и проник в
галерею, служившую для сообщения между башней и замком. В
середине ее стояла витрина -- цель дальнейших поисков Арсена
Люпэна.
Здесь были собраны настоящие чудеса, уникальная коллекция
часов, табакерок, колец, ожерелий, миниатюр прекраснейшей
работы. С помощью клещей он взломал замок и с невыразимым
наслаждением занялся украшениями из золота и серебра,
маленькими шедеврами деликатного, совершенного искусства
ювелиров.
Люпэн повесил на перевязи через плечо широкий матерчатый
мешок, специально сшитый для такой добычи. Наполнил его.
Наполнил также карманы пиджака, панталон, жилета. Протянул
левую руку к еще одной кучке жемчужных дамских сеток для волос,
столь милых сердцу наших прабабушек и которые нынешняя мода так
старательно и любовно возвращает в обиход. Но тут его уха
достиг легкий шум.
Он прислушался: ошибки не было, шум слышался все
явственнее.
И он вспомнил: внутренняя лестница в конце галереи вела к
до сих пор пустовавшим апартаментам, которые, однако, с этого
вечера были отведены той юной девице, за которой, как и за
супругами д'Андроль, Деванн ездил в Дьепп.
Торопливым движением Люпэн нажал на выключатель своего
фонаря: свет погас. Он едва успел добраться до амбразуры окна,
когда на вершине лестницы открылась дверь, и слабый свет проник
в галерею.
У него возникло ощущение -- полу скрытый занавесом, он не
мог этого видеть,-будто кто-то начал осторожно спускаться по
верхним ступеням. Появилась надежда, что незнакомец дальше не
пойдет. Он двинулся, однако, вниз. И вдруг раздался возглас --
спускавшийся заметил витрину, разбитую, наполовину
опустошенную.
По запаху духов Арсен Люпэн понял, что это женщина. Ее
платье почти касалось занавеса, который его скрывал, и ему
показалось, что он слышит, как бьется сердце этой женщины, и
еще -- что она угадывала присутствие другого существа позади
себя, на расстоянии вытянутой руки... "Ей страшно,-- подумал
он,-- она сейчас уйдет... Не может быть, чтобы не ушла..." Она,
однако, не уходила. Свеча, вздрагивавшая в ее руке, перестала
колебаться. Она повернулась, преодолела мгновенное колебание,
слушая, казалось, пугающую тишину, затем резко откинула
занавес.
Они увидели друг друга.
Арсен, потрясенный, проговорил:
-- Вы... это Вы... мадемуазель...
Перед ним стояла мисс Нелли.
Мисс Нелли! Пассажирка трансатлантического лайнера, та
самая, чьи грезы сливались с грезами молодого человека на
протяжении того незабываемого плавания, та, которая
присутствовала при его аресте и которая, не желая его выдавать,
выбросила в море фотоаппарат, в котором он спрятал
драгоценности и банкноты-Мисс Нелли! Милое, улыбающееся
существо, чей образ так часто радовал или наводил грусть на
него в долгие дни заключения!
Случай, поставивший их лицом к лицу в этом замке, в ночной
час, был столь невероятным, что оба окаменели, не говоря ни
слова, изумленные, словно завороженные фантастическим видением,
которое представляли друг для друга.
Шатаясь, сломленная волнением, мисс Нелли опустилась на
стул.
Он остался перед нею на ногах. И постепенно, в
нескончаемые мгновения, которые пролетели друг за другом, он
почувствовал, какое впечатление должен на нее произвести,-- с
руками, нагруженными безделушками, с набитыми карманами, с
доверху наполненным мешком. Небывалое чувство неловкости
охватило его, он покраснел до корней волос, в скверном
положении вора, застигнутого на месте преступления. Для нее с
этих пор, что бы ни случилось, он останется вором, тем, кто
лезет в чужой карман, кто отпирает отмычками двери и тайком
забирается в чужие жилища.
На ковер скатились часы, за ними -- другие. И другие
предметы начинали соскальзывать вниз по его рукам, он не знал
уже, как их удержать. Тогда, внезапно решившись, он бросил
часть добычи на кресло, опорожнил карманы, высыпал содержимое
мешка.
Почувствовав себя свободнее, он шагнул к ней, в намерении
заговорить. Но она отшатнулась; затем, торопливо поднявшись,
словно охваченная страхом, бросилась в гостиную. Портьера упала
за нею, и он поспешил следом. Она была там -ошеломленная,
дрожащая;
ее глаза с ужасом разглядывали огромное, разоренное
помещение.
И он ей сказал:
-- Завтра, в три часа, все будет на своих местах...
Мебель, все... все...
Она не ответила. Он повторил:
-- Завтра, в три часа, обещаю Вам... Ничто на свете не
помешает мне это сделать... Завтра, в три часа...
Долгое молчание установилось между ними опять. Он не смел
его нарушить, волнение девушки причиняло ему подлинное
страдание. Осторожно, не говоря ни слова, он стал от нее
удаляться.
И думал при этом: "Пусть уходит!.. Пусть почувствует себя
свободной, чтобы уйти!.. Чтобы меня более не бояться!.." Но она
вздрогнула и прошептала:
-- Послушайте... Там -- шаги... Кто-то идет... Он
посмотрел на нее с изумлением. Она казалась взволнованной, как
будто опасность грозила ей самой.
-- Ничего не слышно,-- сказал он.-- И все-таки...
-- Как так? Надо бежать... Скорее, бегите...
-- Бежать? Но к чему?..
-- Надо... надо... Ах, да не стойте же!..
Мгновенно подбежав к повороту галереи, она прислушалась.
Нет, никто к ним не шел. Может быть, шум доносился извне?
Несколько секунд она еще ждала; затем, успокоившись,
повернулась.
Арсен Люпэн исчез.
В ту минуту, когда Деванн узнал об ограблении его замка,
он сказал себе: "Это сделал Вельмон, и Вельмон -- не кто иной,
как Арсен Люпэн". Все объяснилось таким образом, и ничто не
могло объясниться иначе. Эта мысль, однако, лишь коснулась его
на лету, таким невероятным представлялось, чтобы Вельмон не был
Вельмоном, известным живописцем, товарищем по клубу ел? кузена
д'Эстевана. И когда срочно оповещенный бригадир жандармов
прибыл, Деванн не подумал даже сообщить ему о таком нелепом
предположении.
В течение всего утра в Тибермесниле царила неописуемая
суета. Жандармы и полевой сторож, полицейский комиссар из
Дьеппа, жители селения -- весь этот люд волновался в коридорах"
либо в парке, либо вокруг замка. Приближение маневрирующих
частей, ружейная пальба усиливали красочность этих живых
картин.
Первые поиски не дали никаких объяснений. Окна были целы,
двери не взломаны; все предметы, следовательно, могли быть
вынесены только через потайной ход. На коврах, однако, не было
следов, на стенах;-- тоже.
Единственное, чего никто не ожидал и что несомненно
напоминало повадки Арсена Люпэна: знаменитая "Хроника" XVI века
вновь заняла прежнее место, и рядом с нею красовалась точно
такая же книга, не что иное, как второй экземпляр, похищенный
недавно в Национальной библиотеке.
В одиннадцать часов прибыли офицеры. Деванн встретил их
весело --- какую досаду ни причиняла ему утрата таких
художественных сокровищ, его богатство позволяло ему не слишком
по этому поводу горевать. Его друзья -- д'Андроль и Нелли --
тоже спустились вниз. '
Когда закончились представления, все заметили отсутствие
одного из гостей. Орас Вельмон. Неужто он не придет?
Его отсутствие возобновило подозрения Жоржа Деванна. Но
ровно в полдень Вельмон появился. Деванн воскликнул:
-- В добрый час! Вот и Вы наконец!
-- Разве я не точен?
-- Конечно, но Вы могли бы и опоздать... после столь
бурной ночи! Разве до Вас не дошла еще новость?
-- Какая новость?
-- О том, что Вы ограбили замок.
-- Ну вот еще!
-- В точности, как я говорю. Но предложите вначале руку
мисс Ундердоун, и пройдемте к столу... Мадемуазель, позвольте
мне представить...
Он прервал свою речь, удивленный волнением молодой
девушки. Затем, вспомнив, заметил:
-- Ведь это правда, кстати, Вы совершили путешествие в
обществе Арсена Люпэна, причем -- не так давно, перед его
арестом... Вас удивляет сходство, не так ли?
Она не ответила. Стоя перед нею, Вельмон улыбался. Он
склонился, она оперлась о его руку. Он подвел ее к ее месту и
сел напротив.
Во время обеда разговор был только об Арсене Люпэне, о
похищенной мебели, о подземном ходе, о Шерлоке Холмсе. Лишь к
концу трапезы, когда перешли к другим темам, Вельмон вмешался в
беседу. Он был поочередно веселым и серьезным, красноречивым и
остроумным. Все его речи, казалось, имели целью пробудить у
девушки интерес. Но она, погрузившись в себя, по-видимому, и не
прислушивалась к ним.
Кофе был подан на террасе, которая господствует над
парадным двором и французским садом, что перед главным фасадом.
На лужайке играл полковой оркестр, и толпа солдат и крестьян
рассыпалась по аллеям парка.
Нелли, однако, помнила слова Арсена Люпэна: "В три часа
все будет на месте, обещаю Вам..."
В три часа! Стрелки больших часов, украшавших правое крыло
замка, показывали два сорок. Она поглядывала на Вельмона,
который мирно раскачивался в удобном кресле-качалке.
Два часа пятьдесят... Два пятьдесят пять... Странное
нетерпение, смешанное с беспокойством, сжимало сердце девушки.
Было ли возможно, чтобы чудо сбылось и совершилось в
назначенную минуту, тогда как замок, вся местность вокруг были
полны народу, а прокурор республики и следователь продолжали
как раз расследование?
И все-таки! Все-таки Арсен Люпэн так торжественно обещал!
Все будет так, как он сказал, думала она под впечатлением
угадываемых в этом человеке энергии, решительности,
уверенности. Такой исход не показался бы ей чудом, но
естественным поворотом, долженствующим осуществиться самой
логикой вещей.
На мгновение их взгляды встретились. Она покраснела и
отвернулась...
Три часа... Прозвучал первый удар, второй, третий... Орас
Вельмон извлек свои часы, поднял взор к курантам, затем положил
часы в карман. Прошло еще несколько секунд. Как вдруг толпа
вокруг лужайки расступилась, открывая дорогу двум фургонам,
только что миновавшим решетку, окружавшую парк, запряженным
парой лошадей каждый. Это были фургоны вроде тех, которые
следуют за полками, перевозя офицерские сундуки и солдатские
ранцы. Перед подъездом они остановились. Возница-сержант
спрыгнул с козел первой из телег и спросил господина Деванна.
На вопросы, которые ему задали, возчик отвечал, показав
приказ, который вручил ему дежурный адъютант, полученный
означенным адъютантом утром, во время рапорта. Согласно этому
приказу, второй взвод четвертого батальона должен был
обеспечить, чтобы предметы мебели, оставленные на перекрестке
Галле, в лесу Арка, были к трем часам доставлены господину
Жоржу Деванну, владельцу замка Тибермесниль. Подписано:
полковник Бовель.
-- На перекрестке,-- добавил сержант,-- все было
приготовлено, расставлено в порядке на траве, под охраной
прохожих. Все это показалось мне очень странным, но приказ есть
приказ.
Музыка умолкла. Фургоны разгрузили, мебель поставили на
место.
Среди возникшего волнения Нелли оставалась одна на краю
террасы. Серьезная, погруженная в смутные размышления, которые
она и не пыталась выразить словами. И вдруг увидела
приближающегося Вельмона. Захотелось избежать встречи, но она
оказалась в углу, образованном перилами, окружавшими террасу, и
выставленные здесь больше кадки с кустарниками и деревцами --
апельсиновыми, лавровыми, розовыми, бамбуком -- не оставляли ей
места для отступления. Она не сдвинулась с места. Солнечный луч
трепетал в ее золотистых волосах, оживляемый качающейся тенью
бамбукового листа. Кто-то чуть слышно произнес:
-- Я сдержал обещание, данное этой ночью.
Арсен Люпэн был рядом; вокруг больше никого.
Он повторил, оставаясь в нерешительной позе, робким
голосом:
-- Я сдержал обещание...
Люпэн ждал слова благодарности, хотя бы жеста, который
выразил бы интерес к его поступку. Она молчала.
Это равнодушие обожгло его горечью. И в то же время Люпэн
глубоко чувствовал все, что разделяло его и Нелли теперь, когда
она узнала правду. Он хотел бы снять с себя вину, заговорить о
том, что могло бы его оправдать, показать, что было все-таки в
его жизни немало значительного, требовавшего мужества. Но слова
гасли еще до того, как были произнесены; Люпэн отдавал себе
отчет во всей нелепости и дерзости любого объяснения. Тогда он
с печалью проговорил:
-- Как все, что было, уже далеко! Помните ли Вы еще долгие
часы на палубе "Прованса"? У Вас, как и сегодня, в руке тогда
была роза, бледная роза, подобная этой... Я у Вас ее попросил,
но Вы, казалось, не расслышали... И все-таки, после Вашего
ухода, я нашел эту розу... Забытую Вами, конечно... С тех пор я
ее берег...
Она опять не ответила, казалась бесконечно далекой. Он
продолжал:
-- Хотя бы в память о тех часах не думайте более о том,
что Вам теперь известно. Пусть прошлое обретет связь с
настоящим. Чтобы я не был более тем, кого Вы видели этой ночью.
И посмотрите же на меня хотя бы на мгновение так, как глядели
тогда... Прошу Вас... Разве я уже не тот?
Она подняла взор и посмотрела, как он того просил. Потом,
без единого слова, коснулась перстня, который он носил на
указательном пальце. Виден был только ободок; но в оправе,
повернутой вовнутрь, сиял великолепный рубин.
Арсен Люпэн покраснел. Перстень принадлежал Жоржу Деванну.
Он с горечью улыбнулся.
-- Вы правы. Как было -- так и будет всегда. Арсен Люпэн
не может стать иным, кроме как Арсеном Люпэном. И между Вами и
ним нет места даже воспоминаниям... Простите меня... Мне
следовало понять, что даже мое присутствие рядом с Вами
оскорбительно...
И он удалился вдоль балюстрады, держа в руке шляпу. Нелли
прошла мимо. У него возникло искушение задержать ее, обратиться
к ней с мольбой... Но дерзости не хватило, и он проводил ее
глазами, как в тот далекий день, когда она уходила по сходням в
нью-йоркском порту. Она поднялась по ступенькам, которые вели к
двери. Еще мгновение ее легкий силуэт вырисовывался среди
мраморных стен вестибюля. Больше он ее не видел.
Солнце закрыла туча. Арсен Люпэн неподвижно разглядывал
следы маленьких туфелек, отпечатавшиеся на песке. И внезапно он
вздрогнул: на кадке с бамбуком, о которую опиралась Нелли,
лежала роза, бледная роза, которую он не посмел попросить.
Забытая, верно, тоже? Намеренно или по рассеянности?
Он пылко схватил цветок. Несколько лепестков оторвалось;
он собрал их, один за другим, словно реликвии.
-- Пора,-- сказал он себе,-- мне здесь больше нечего
делать. Тем более, что, если вмешается Шерлок Холмс, события
могут принять скверный оборот.
Парк был пуст. Но рядом с домиком, расположенным возле
ворот, стояла группа жандармов. Он углубился в заросли, перелез
через стену и пошел, чтобы добраться до ближайшей станции, по
тропинке, змеившейся среди полей. Не прошло и десяти минут, как
тропа сузилась, зажатая между двумя насыпями, и, когда он
вступил в образовавшуюся здесь теснину, кто-то, шагавший ему
навстречу, вошел в нее с противоположной стороны.
Это был мужчина лет пятидесяти, довольно крепкий, гладко
выбритый, чье платье говорило об иностранном происхождении. В
его руке была тяжелая трость, а на шее висела сумка..
Они встретились. Незнакомец сказал с чуть заметным
английским акцентом:
-- Простите, мсье... Как пройти к замку?
-- Идите прямо, мсье, и поверните направо, как только
дойдете до стены. Вас уже с нетерпением ждут.
-- Ах так!
-- Да, мой друг Деванн объявил о Вашем приезде еще вчера
вечером.
-- Тем хуже для Деванна, если он проговорился.
-- И я счастлив первым приветствовать Вас. У мистера
Шерлока Холмса нет более горячего поклонника, чем я.
В его голосе послышалась еле уловимая нотка иронии, о
которой он сразу же пожалел, так как Шерлок Холмс пристально
оглядел его с ног до головы таким острым, всепроницающим
взором, что Арсен Люпэн почувствовал себя схваченным,
зафиксированным, зарегистрированным этим взглядом более
основательно и точно, чем каким-либо фотографическим аппаратом
на протяжении всей своей жизни.
"Снимок сделан,-- подумал он.-- С этим человеком нет более
смысла надевать маску. Только... узнал ли он меня?"
Они обменялись поклонами. Но тут раздался шум. Топот
лошадей, которые скакали к ним, позвякивая сталью. Это были
жандармы. Чтобы не попасть под копыта, путникам пришлось
прислониться спиной к крутой насыпи, поросшей высокой травой.
Жандармы следовали друг за другом редкой цепочкой, и это
продолжалось довольно долго. А Люпэн в это время думал:
"Все сводится к одному вопросу: узнал ли он меня? Если да,
есть шансы на то, что он воспользуется ситуацией. Вопрос не из
простых, тем более -- для меня..."
Когда последний из всадников проехал, Шерлок Холмс
выпрямился и, не говоря ни слова, отряхнул свое платье,
покрывшееся пылью. Ремень его сумки зацепился за колючую ветку;
Арсен Люпэн поспешил помочь. Еще секунду они друг друга
разглядывали. И, если бы кто-нибудь это видел, он стал бы
свидетелем волнующего зрелища -- первой, встречи этих людей,
столь мощно вооруженных, наделенных действительным
превосходством и роковым образом предназначенных для того,
чтобы столкнуться в схватке, как равные силы, которые к этому
толкает сама логика вещей. Затем англичанин молвил
-- Благодарю Вас, мсье.
-- Всегда к Вашим услугам,-- отозвался Люпэн.
Они разошлись. Люпэн направился к станции. Шерлок Холмс --
к замку.
После напрасных поисков следователь и прокурор уехали, и
Шерлока Холмса ожидали с любопытством, которое оправдывала его
высокая репутация. Некоторое разочарование вызвала его
бюргерская внешность, так глубоко отличавшаяся от того образа,
который каждый себе представлял. В нем не было ничего от героя
романа, от загадочной, дьявольской личности, возникающий в
воображении при имени Шерлока Холмса. Деванн, однако,
воскликнул с воодушевлением:
-- О, мэтр, вот и Вы наконец! Какая честь! Я так давно
питал надежду... И даже счастлив, что все так случилось, ибо
это доставило мне удовольствие увидеть Вас. Но, кстати, как Вы
к нам приехали?
-- Поездом.
-- Какая жалость! Ведь я послал за Вами к пристани свой
автомобиль!
-- Ради официальной встречи, не так ли? С музыкой и
барабанным боем. Отличный способ облегчить мне предстоящую
работу,-- буркнул англичанин.
Этот не слишком любезный тон несколько сбил с толку
Деванна, который, пытаясь свести все к шутке, продолжал:
-- Работа, к счастью, будет более легкой, чем я Вам писал.
-- Почему же?
-- Потому что кража состоялась минувшей ночью.
-- Если бы Вы не объявили о моем приезде, сударь, вполне
вероятно, что кража в минувшую ночь не состоялась бы.
-- Когда же?
-- Либо завтра, либо в другой день.
-- Ив таком случае?
-- Люпэн попался бы в западню.
-- А моя мебель?
-- Не оказалась бы похищенной.
-- Моя мебель находится здесь.
-- Здесь?
-- Ее доставили обратно в три часа дня.
-- Самим Люпэном?
-- Двумя воинскими фургонами.
Шерлок Холмс с силой нахлобучил свою каскетку и поправил
сумку. Но Деванн тут воскликнул:
-- Что Вы делаете?
-- Я уезжаю.
-- Но почему?
-- Ваша мебель на месте, Арсен Люпэн уже далеко. Моя роль
окончена.
-- Но мне непременно нужна Ваша помощь, дорогой мсье. То,
что случилось вчера, может повториться завтра, так как мы не
знаем самого главного: каким образом Арсен Люпэн вошел, как он
вышел, и почему он все возвратил несколько часов спустя.
-- Ах, Вам это неизвестно...
Мысль о тайне, которую следовало разгадать, смягчило
Шерлока Холмса.
-- Пусть будет так, мы поищем. Но без проволочек,
согласны? И, если можно, без толпы.
Последние слова явно касались присутствующих. Деванн понял
и проводил англичанина в гостиную. Сухим тоном, фразами,
которые казались отмеренными заранее, к тому же -- с крайней
скупостью, Холмс задал ему ряд вопросов по поводу вчерашнего
вечера, гостей, которые присутствовали, жителей замка. Затем он
просмотрел оба тома "Хроники", сравнил карты подземелья, велел
повторить для себя цитаты аббата Желисса и спросил:
-- Именно вчера впервые зашла речь об этих двух цитатах?
-- Да.
-- Вы никогда не сообщали их господину Орасу Вельмону?
-- Никогда.
-- Хорошо. Велите подготовить автомобиль. Я уезжаю через
час.
-- Через час!
-- Арсену Люпэну понадобилось не больше, чтобы решить
загадку, которую Вы ему задали.
-- Я! Задал загадку!
-- Ну конечно. Вы сами. Арсен Люпэн и Вельмон -- одно и то
же лицо.
-- Я так и подумал... Ах, негодяй!
-- Так вот, вчера, в десять часов, Вы предоставили в его
распоряжение те основные детали истины, которых ему не хватало
и которые он искал уже в течение нескольких недель. На
протяжении одной ночи Арсен Люпэн нашел время для того, чтобы
все выяснить, собрать свою -шайку и ограбить вас. Хотелось бы
быть таким же скорым.
Он прошелся по гостиной из конца в конец, уселся, скрестил
длинные ноги и закрыл глаза.
Деванн ждал, довольно сконфуженный.
"Уснул? -- думал он.-- Задумался?"
На всякий случай, Деванн вышел, чтобы отдать необходимые
распоряжения. Вернувшись, он увидел гостя, стоявшего на коленях
у подножья лестницы и рассматривавшего ковер.
-- Что там такое?
-- Смотрите... вот тут... пятна свечного воска...
-- Да, действительно... Совсем еще свежие...
-- Такие же видны в верхней части лестницы, и еще больше
их вокруг витрины, которую Арсен Люпэн взломал, из которой он
извлек безделушки, чтобы положить их на это кресло.
-- И вы пришли к выводу?..
-- Никакого вывода. Эти факты могли бы, несомненно,
объяснить, почему он Вам все вернул. Но на эту сторону проблемы
у меня просто нет времени. Главное -трасса подземного хода.
-- Вы все-таки надеетесь...
--Я не надеюсь, я знаю. Существует, не так ли, часовня, в
двух или трех сотнях метров от замка?
-- Развалины часовни, где находится могила герцога
Роллона.
-- Велите шоферу подождать нас возле этой часовни.
-- Мой шофер еще не вернулся... Мне сразу сообщат... Но
вы, как видно, полагаете, что подземный ход ведет к часовне. По
каким признакам?..
Шерлок Холмс прервал его речи:
-- Попрошу Вас, сударь, найти фонарь и лестницу.
-- Ах! Вам нужны фонарь и лестница?
-- Очевидно, если я их у Вас прошу.
Деванн, несколько сбитый с толку, позвонил. Требуемые
предметы были тут же доставлены.
Приказы продолжали чередоваться с чисто воинской
решительностью и точностью.
-- Прислоните лестницу к библиотеке, левее слова
"Тибермесниль"...
Деванн приставил лестницу. Англичанин продолжал:
-- Левее... Правее... Стоп! Влезайте!.. Хорошо... Все
буквы в этом слове -рельефные, не так ли?
-- Да.
-- Займемся буквой "аш". Проверьте, не поворачивается ли
она в ту или другую сторону?
Деванн взялся за букву "Н"* и воскликнул:
-- Ну да, поворачивается! Вправо, на четверть оборота. Но
кто Вам это открыл?
Не отвечая на досужий вопрос, Шерлок Холмс продолжал:
-- Можете ли Вы с вашего места дотянуться до буквы "R"?
Да?.. Пошевелите же ее несколько раз взад-вперед, как делают с
засовом, который то задвигают, то выдвигают.
Деванн привел в движение указанную ему букву, и где-то
внутри, к его величайшему удивлению, послышался щелчок.
-- Прекрасно,-- сказал Шерлок Холмс.-- Остается только
переставить Вашу лестницу к другому краю шкафа, то есть к концу
слова "Тибермесниль"... Хорошо... А теперь, если я не ошибаюсь
и все пойдет, как следует, буква "L" откроется, словно окошко.
С некоторой торжественностью Деванн ухватился за букву
"L". Она открылась, но Деванн в тот же миг скатился с лестницы,
так как вся часть библиотеки, расположенная между первой и
последней буквами слова, повернулась на собственной оси и
открыла вход в подземелье.
Шерлок Холмс флегматически проронил:
-- Вы не пострадали?
-- Нет,-- отвечал Деванн, поднимаясь,-- я не пострадал, но
совершенно, признаться, ошеломлен... Эти движущиеся буквы...
Это разверстое подземелье...
-- Ну и что? Разве это не согласуется в точности с цитатой
из мемуаров Сюлли?
-- В чем же, о господи?
-- Черт! "H" поворачивается, "R" трепещет и "L"
открывается.
Все это и позволило Генриху IV принять мадам де
Танкревилль в столь неурочный час.
-- Но Людовик XVI? -- спросил Деванн с совершенно
растерянным видом.
-- Людовик XVI был опытным кузнецом и умелым слесарем. Мне
довелось прочитать "Трактат о замках с комбинациями", который
ему приписывают. Со стороны де Тибермесниля было делом чести
продемонстрировать своему государю этот шедевр механического
искусства. Чтобы запомнить устройство, король записал:
"2--6--72", то есть "HRL>, вторую, шестую и двенадцатую
буквы слова "Thibermesnil".
-- Ах, прекрасно, я начинаю понимать... Однако вот еще
что... Если мне теперь ясно, как выходят из этого зала, я не
могу уразуметь, каким образом Люпэн сумел в него проникнуть.
Так как, заметьте это хорошенько, он проник в него извне.
Шерлок Холмс включил фонарь и прошел на несколько шагов
внутрь подземного хода.
-- Взгляните, весь механизм здесь -- на виду, как пружины
башенных часов, и все буквы видны наоборот. Люпэну оставалось
лишь привести их в движение с этой, обратной стороны
перегородки.
-- Что это доказывает?
-- Что это доказывает? Поглядите хотя бы на это масляное
пятно. Люпэн предвидел даже то, что зубчатые колеса могли
нуждаться в смазке,-- уточнил Шерлок Холмс не без восхищения.
-- Но тогда он знал второй выход?
-- Как знаю его теперь и я. Следуйте за мной.
-- В это подземелье?
-- Вы боитесь?
-- Нет, но Вы уверены, что найдете в нем дорогу?
-- С закрытыми глазами.
Они спустились вначале по двенадцати ступенькам, затем по
еще стольким же, наконец -- дважды по другим двенадцати. Потом
двинулись по длинному коридору, чьи кирпичные стены сохранили
следы последовательных починок и местами сочились влагой.
Влажным был здесь и пол. Влажной была и земля.
-- Проходим под болотом,-- с беспокойством заметил Деванн.
Кулуар привел их к лестнице в двенадцать ступенек, за которой
следовало три других, такой же высоты. Поднявшись по ним не без
труда, они оказались в небольшой пустоте, высеченной прямо в
скале. Дальше дороги не было.
-- Черт возьми,-- пробормотал Шерлок Холмс,-- одни голые
стены, это становится затруднительным.
-- Может, следует вернуться? -- прошептал Деванн.-- Ибо я,
в конце концов, совсем не жажду узнать об этом больше, чем
знаю. Мне уже все ясно.
Но, подняв голову, англичанин вздохнул с облегчением: над
ними виднелась копия того механизма, который запирал вход.
Оставалось лишь заняться теми же тремя буквами. Тяжелый блок
гранита сдвинулся с места. С другой стороны он оказался плитой
на могиле герцога Роллона, на которой была высечена выпуклая
надпись "Тибермесниль". Они оказались в небольшой разрушенной
часовне, о которой говорил британский сыщик.
-- И проследуешь к самому Богу, то есть к часовне,--
сказал он, повторив конец цитаты.
-- Возможно ли такое! -- воскликнул Деванн, пораженный
ясновидением и живостью ума Шерлока Холмса.-- Возможно ли, что
этих скупых указаний оказалось для Вас достаточно?!
-- Ба! -- отозвался англичанин,-- они были даже излишними.
В экземпляре Национальной библиотеки линия хода завершается
слева кружком, а справа, как Вам еще не известно, небольшим
крестиком, но таким смазанным, что разглядеть его можно разве
что в лупу. Этим крестиком обозначена, разумеется, та часовня,
в которой мы теперь находимся.
Бедняга Деванн не верил более ушам.
-- Неслыханно, чудесно, и тем не менее -- детски просто!
Как случилось, что никто до сих пор не прояснил этого секрета?
-- Почему что никто и не соединил трех или четырех
необходимых элементов, то есть указания обеих книг и обеих
цитат. Никто, кроме Арсена Люпэна и меня.
-- Но и меня тоже,-- возразил Деванн,-- и аббата
Желисса... Мы знали оба об этом так же мало, как и Вы, и
все-таки... Холмс улыбнулся.
-- Господин Деванн, не каждый создан для разгадки тайн.
-- Да, но я веду свой поиск уже десять лет, а Вы, всего за
десять минут...
-- Пустяки! Имея хоть капельку опыта...
Они вышли из часовни, и англичанин воскликнул:
-- Смотрите! Нас ждет машина!
-- Но ведь это моя!
-- Ваша? Я-то думал, что шофер еще не вернулся.
-- Правда... Это кажется странным.
Они подошли к автомобилю, и Деванн обратился к шоферу:
-- Эдуард, кто велел Вам приехать сюда?
-- Но,-- ответил тот,-- это был мсье Вельмон...
-- Мсье Вельмон? Значит, Вы с ним встретились?
-- У вокзала, и он велел мне подъехать к часовне.
-- Подъехать к часовне! Но зачем?
-- Чтобы дожидаться тут мсье... И друга мсье... Деванн и
Шерлок Холмс обменялись взглядами... Деванн сказал:
-- Он понял, что разгадка для Вас окажется забавой. Весьма
деликатная дань уважения.
Улыбка удовлетворения тронула тонкие губы сыщика.
Признание пришлось ему по душе. Покачав головой, он проронил:
-- Это настоящий мужчина. Я понял это, едва его увидел.
-- Вы его видели?
-- Мы встретились недавно на дороге.
-- И вы поняли, что это Орас Вельмон, я хочу сказать --
Арсен Люпэн?
-- Нет, но я вскоре об этом догадался... по некоторой
иронии, которую у него подметил.
-- И Вы позволили ему уйти?
-- Право, да... Хотя у меня была возможность... Как раз
проезжало пятеро жандармов...
-- Но, черт возьми! Такого случая нельзя было пропускать!
-- Вот именно, сударь,--проронил англичанин свысока,--
когда речь идет о таком противнике, как Арсен Люпэн, Шерлок
Холмс не пользуется случайными возможностями... Он создает их
сам!
Время, однако, торопило, и поскольку Арсен Люпэн любезно
послал за ними автомобиль, надо было без промедления им
воспользоваться. Деванн и Шерлок Холмс устроились в глубине
комфортабельного лимузина. Эдуард завел мотор, и они
отправились. Мимо проплывали поля, купы деревьев. Плавные
изгибы местности Ко сглаживались у них на глазах. Взор Деванна
привлек внезапно небольшой пакет, лежавший в одном из
внутренних карманов автомобиля.
-- Поглядите, что это? Пакет! Но для кого? Это для Вас!
-- Для меня?
-- Читайте: "Г-ну Шерлоку Холмсу, от Арсена Люпэна".
Британский сыщик взял пакетик, развязал его, снял два листка
бумаги, в который было обернуто его содержимое. Это были часы.
-- Аох! -- вырвался у него чисто английский возглас,
сопровождаемый гневным жестом.
-- Часы? -- молвил Деванн.-- Неужто по случайности?..
Шерлок Холмс промолчал.
-- Вот так история! Ваши часы! Арсен Люпэн возвращает Вам
Ваши часы! Но поскольку возвращает, значит он их у Вас похитил.
Он украл у Вас часы! Ах, такое случается не каждый день! Часы
Шерлока Холмса, которые у него стащил Арсен Люпэн! Можно
помереть со смеху!... Ей-богу!.. Ох, простите меня... Я просто
не могу...
Нахохотавшись вволю, он заявил однако:
-- О! Это действительно мужчина.
Англичанин не пошевелился. До самого Дьеппа он не произнес
ни слова, вперив взгляд в убегающий горизонт. Его молчание
казалось страшным, непроницаемым, более яростным, чем самое
отчаянное бешенство. У пристани он сказал с простотой, без
гнева на сей раз, но тоном, в котором чувствовалась вся воля и
энергия этой незаурядной личности:
-- Да, он -- мужчина, настоящий мужчина, на плечо которого
я буду иметь удовольствие положить руку, которую я вам
протягиваю, господин Деванн. У меня, знаете ли, возникла
уверенность в том, что Арсен Люпэн и Шерлок Холмс, рано или
поздно, встретятся снова. Именно так, и мир слишком мал, чтобы
они не повстречались опять. А в этот день...
Примечание
* Французское слово "hache" означает "топор"; произносится
точно так же, как название его начальной буквы.
Морис Леблан.
Солнечные зайчики
Maurise Leblanc. Arsene Lupin gentleman-cambrioleur
Перевод с французского Анатолий Коган
"Семь приключений Арсена Люпэна -- взломщика-джентельмена"
-- Расскажите что-нибудь, Люпэн.
-- Э, что бы Вам хотелось услышать? Моя жизнь для всех --
как на ладони,-отозвался Люпэн, подремывавший на диване в моем
рабочем кабинете.
-- Ее не знает никто! -- воскликнул я,-- По тому или иному
из ваших писем, напечатанных в газетах, известно, что Вы были
замешаны в той или иной истории, что были зачинщиком еще
какой-то... Но Ваша роль во всем этом, самая сущность
происшедшего, течение каждой драмы -- полностью неизвестны.
-- Ба! Никому не интересные сплетни!
-- Значит, никого не заинтересовал бы Ваш подарок --
пятьдесят тысяч франков -- жене Никола Дюгриваля? Или тот
таинственный способ, с помощью которого Вы разгадали тайну трех
картин?!
-- Странная была загадка, действительно,-- сказал Арсен
Люпэн.-- Могу даже предложить заглавие: "Знак тьмы".
-- А Ваши успехи в свете? -- добавил я.-- И секрет Ваших
добрых дел? Все эти случаи, на которые Вы нередко намекали в
разговорах со мной и которым Вы давали названия: "Обручальное
кольцо", "Бродячая смерть" и так далее... Сколько запоздалых
признаний, мой бедный Люпэн! Наберитесь же храбрости...
Это было время, когда Люпэн, уже прославившийся, не принял
еще участия во многих своих небывалых сражениях; время,
предшествовавшее его великим похождениям в "Полой игле" и
"813". Не думая еще о том, чтобы завладеть вековыми сокровищами
французских королей или ограбить Европу под носом у кайзера, он
довольствовался более скромными предприятиями и разумными
доходами, добываемыми путем будничных усилий, творя зло изо дня
в день, творя также и добро, в силу естественной потребности
или любительских склонностей, как Дон Кихот, который чем-то
забавляется или чем-то тронут.
Он молчал, и я повторил:
-- Люпэн, прошу Вас!..
К моему удивлению, он отозвался:
-- Возьмите, друг мой, карандаш и листок бумаги... Я
повиновался, радуясь тому, что он продиктует мне наконец
несколько тех страниц, в которые умел вложить столько
воображения и воодушевления и которые мне, увы, приходилось
портить неуклюжими пояснениями и нудным изложением.
-- Готово? -- спросил он.
-- Конечно.
-- Тогда пишите: 19--21--18--20--15--21--20.
-- Что такое?
-- Пишите, говорю Вам.
Он сидел на диване, повернувшись к открытому окну, катая в
пальцах сигарету, набитую восточным табаком. И опять произнес:
-- Пишите: 9--12--6--1.
Наступила пауза. Затем он продолжал:
-- 21.
И после нового молчания:
-- 20--6...
Может быть, он сошел с ума? Я взглянул на него и вдруг
заметил, что в его глазах не было уже прежнего равнодушия, что
в них появилось внимание, что они, казалось, следили за
разворачивавшимся где-то в пространстве зрелищем, которое его
увлекало.
Тем не менее он продолжал диктовать, с равными интервалами
между числами:
-- 21--9--18--5.
В окне не было видно ничего, кроме кусочка синего неба с
правой стороны и фасада дома, стоявшего напротив, старинного
особняка, чьи ставни, как обычно, были опущены. Ничего
особенного, ни одной подробности, которая показалась бы мне
необычной среди тех, которые приходилось видеть на протяжении
долгих лет...
-- 12--5--4--1.
И вдруг я понял... Скорее -- подумал, что понял. Ибо было
бы нелепым допустить, что такой человек, как Люпэн, столь
рассудительный, в сущности, под маской неизменной иронии, был
способен попусту тратить время на ребячество. Сомнения, однако,
не оставалось, именно это он считал -- повторяющиеся вспышки
солнечного лучика, игравшего на потемневшем от времени фасаде
старого дома, на уровне третьего этажа.
-- 14--7, -- объявил Люпэн.
Луч погас на несколько секунд, после чего, вспышка за
вспышкой, снова выстрелил в фасад и опять исчез. Я машинально
сосчитал, и сказал громко:
-- 5.
-- Вы тоже поняли? Браво! -- усмехнулся Люпэн. Он
направился к окну, наклонился, словно для того, чтобы
установить точное направление, по которому следовали вспышки;
затем
снова растянулся на диване, сказав мне:
-- Теперь Ваша очередь. Считайте.
Я повиновался, настолько этот чертов парень выглядел
знающим, к чему хотел прийти. Нельзя было, впрочем, не
признать, что регулярность, с которой загорался лучик, вызывала
любопытство, ибо напоминала ритмичные сигналы маяка.
Свет исходил, очевидно, от дома, расположенного на той
стороне улицы, где находились мы, так как солнечные лучи как
раз косо падали в мои окна. Можно было подумать, что кто-то
открывал и закрывал половинку окна, но скорее -развлекался,
отбрасывая солнечные зайчики карманным зеркальцем.
-- Это балуется ребенок! -- воскликнул я несколько минут
спустя, начиная испытывать раздражение от нелепого занятия, к
которому меня приставили.
-- Продолжайте!
И я продолжал считать... Выстраивал числа... А зайчик
продолжал плясать передо мною с истинно математической
размеренностью.
-- Так что? -- спросил Люпэн после несколько более
продолжительной паузы.
-- Честное слово, кажется, настал конец... Вот уже
несколько минут -ничего...
Мы подождали, и поскольку никакие блики не появлялись
более в видимом пространстве, я пошутил:
-- Кажется, мы потратили время зря. Несколько цифр на
листке бумаги -довольно жалкая добыча.
Не сдвинувшись с дивана, Люпэн заметил:
-- Будьте теперь любезны, дорогой, заменить каждое из этих
чисел той буквой алфавита, которая занимает в нем
соответствующее место: А -- как единица, Б -как двойка, а так
далее1.
-- Но это сплошной идиотизм.
-- Совершенный идиотизм, но мы совершаем в нашей жизни
столько идиотских поступков... Совершим же еще один.
Я смирился с перспективой приступить к этому нелепому
занятию и поставил в ряд первые буквы:
0--С--О--Б--Е--Н--Н--О...
Я остановился в удивлении:
-- Слово! -- воскликнул я.-- Образовалось слово! * Я
продолжал, и следующие буквы составили другие слова, которые я
отделял одно от другого по мере их появления. Вскоре, к моему
величайшему изумлению, на моих глазах выстроилась целая фраза.
-- Получилось? -- спросил тут Люпэн.
-- Действительно... Есть, однако, орфографические
ошибки...
-- Не обращайте, пожалуйста, на это внимания, прочитайте
все не спеша...
И я прочитал неоконченную фразу такой, какой она передо
мной предстала:
"Особенно надо уходить от опасности, избегать атаки,
вступать в противоборство с вражескими силами с величайшей
осторожностью, и..."
Я рассмеялся:
-- Вот и стало все ясно! Еще бы! Нас просто ослепили эти
солнечные зайчики! Правда, Люпэн, признайте, что сия череда
благих пожеланий, нанизанных одно на другое какой-нибудь
кухаркой, мало что Вам говорит.
Сохраняя презрительное безмолвие, Люпэн поднялся и взял в
руки листок.
Впоследствии я вспоминал, что, в силу какой-то
случайности, взглянул в ту минуту на часы. Стрелки показывали
5.18 пополудни.
Люпэн тем временем оставался на ногах, держа листок
бумаги, и я смог в свое удовольствие убедиться в необыкновенно
подвижной выразительности его такого еще молодого лица, в его
переменчивости, способной поставить в тупик самого опытного
наблюдателя и составлявшей его главную силу, главное средство
самозащиты. На каких признаках следует задержаться, чтобы
установить основные черты лица, которое преображается по
желанию, даже без применения грима, у которого даже мимолетное
выражение кажется прирожденным? На каких чертах? Был только
один знак, который я знал, неснимаемый: две небольшие
скрещивающиеся морщины, которые проступали на лбу, когда он
проявлял к чемунибудь усиленное внимание. Я увидел их в ту
минуту, отчетливые и глубокие,-крохотный разоблачительный
крестик.
Он отложил листок и проговорил:
-- Детская забава!
Пробило пять часов тридцать минут.
-- Неужто! -- воскликнул я.-- За двенадцать минут Вы все
успели!
Он прошелся по комнате, закурил сигарету и сказал:
-- Окажите мне услугу, позвоните по телефону барону
Репстейну и предупредите, что я буду у него в десять часов
вечера.
-- Барону Репстейну? -- переспросил я.-- Супругу известной
баронессы?
-- Да.
-- И дело серьезное?
-- Очень.
Совершенно сбитый с толку, неспособный ему возразить, я
раскрыл телефонную книгу и снял трубку. Но в эту минуту Люпэн
остановил меня властным жестом и сказал, по-прежнему глядя на
листок, который опять поднял со стола:
-- Нет, не надо ничего говорить... Нет смысла его
предупреждать... Есть нечто более срочное... Нечто странное,
что меня заинтриговало... Почему, черт возьми, эта фраза не
была окончена? Почему эта фраза...
Он торопливо схватил шляпу и трость.
-- Пойдемте. Если я не ошибаюсь, это дело требует
немедленного решения, а я не думаю, что ошибаюсь.
-- Вы что-нибудь знаете?
-- Пока -- ничего.
На лестнице, взяв меня под руку, он сказал:
-- Я знаю то же, что и все. Барон Репстейн, финансист и
спортсмен, чья лошадь Этна в этом году победила на скачках в
Эпсоме и взяла Гран-при в Ланшанне, барон Репстейн стал жертвой
своей жены. Широко известная своими белокурыми волосами,
шикарными туалетами и роскошью, она сбежала пятнадцать дней
тому назад, забрав с собой сумму в три миллиона, похищенную у
мужа, и целую коллекцию бриллиантов, жемчугов и драгоценностей,
доверенную ей княгиней де Берни, которую якобы собиралась
купить. На протяжении двух недель за баронессой гонятся по
Франции и всей Европе, что не так уж трудно, поскольку она
усеивает свой путь золотом и драгоценностями. Всем кажется, что
ее вот-вот задержат. Не далее как позавчера, в Бельгии, наш
национальный сыщик, неутомимый Ганимар, подобрал в одном из
больших отелей путешественницу, против которой накапливались
самые неопровержимые улики. Когда же навели справки,
выяснилось, что это была известная актриса, Нэнси Дарбель.
Баронесса оставалась неуловимой. Барон Репстейн назначил премию
в сто тысяч франков тому, кто поможет найти его жену. Деньги
находятся в руках нотариуса. С другой стороны, чтобы
компенсировать потери княгини де Берни, он продал оптом свои
скаковые конюшни, особняк на бульваре Османн и замок в
Рокенку-Ре.
-- И стоимость их продажи,-- добавил я,-- должна быть
вскоре выплачена. Завтра, как утверждают газеты, княгиня де
Берни получит деньги. Только я действительно не вижу связи
между этой историей, мастерски резюмированной Вами, и той
загадочной фразой...
Люпэн не снизошел до ответа.
Мы проследовали по улице, на которой я жил, и прошли еще
сто пятьдесят или двести метров, когда он сошел с тротуара и
принялся рассматривать дом довольно старой постройки, где
обитало, по-видимому, много жильцов.
-- По моим расчетам,-- заявил он,-- именно отсюда
посылались сигналы, несомненно -- из вот этого, еще открытого
окна.
-- На четвертом этаже?
-- Да.
Он направился к консьержке и спросил:
-- Не поддерживает ли один из Ваших квартиросъемщиков
отношения с бароном Репстейном?
-- Ну как же! Конечно! -- воскликнула добрая женщина.-- У
нас живет этот славный господин Лаверну, который служит
секретарем и управляющим у барона. Я помогаю ему вести его
скромное хозяйство.
-- И можно его повидать?
-- О! Не знаю...
-- Почему же не знаете?
-- Повидать его? Но он очень болен, этот бедный господин.
-- Болен?
-- Вот уже пятнадцать дней... С той самой истории, которая
случилась с баронессой. На второй день он вернулся с сильной
лихорадкой и слег.
-- Но он все-таки поднимается?
-- О! Этого я не знаю.
-- Как так -- не знаете?
-- Его доктор запрещает к нему входить. Он забрал у меня
даже ключ.
-- Кто забрал?
-- Да доктор же. Он сам приходит для того, чтобы за ним
ухаживать, два или три раза на день. Да вот, он как раз вышел
из дома, минут двадцать назад, старик с седой бородой и в
очках, такой сгорбленный... Но куда вы, мсье?
-- Иду наверх, ведите меня,--сказал Люпэн, который
двинулся уже бегом к лестнице. Четвертый этаж, слева, не так
ли?
-- Но мне туда нельзя! -- стонала добрая женщина, следуя
за ним.-- А потом, у меня нет ключа, потому что доктор...
Один за другим, они поднялись наверх. На площадке Люпэн
вынул из кармана небольшой инструмент и, несмотря на протесты
консьержки, ввел его в отверстие замка. Дверь поддалась почти
сразу. Мы вошли.
В конце темной комнаты виднелся свет, проникавший сквозь
приоткрытую дверь. Люпэн бросился вперед и, уже с порога, издал
крик:
. -- Слишком поздно! Ах, сто чертей!
Консьержка рухнула на колени, словно в обмороке.
Войдя в свою очередь в комнату, я увидел на ковре
полураздетого человека, который лежал с подогнутыми ногами, с
вывернутыми руками, с мертвенно бледным лицом, исхудалым до
костей, чьи глаза сохранили выражение ужаса, а рот застыл в
устрашающей конвульсии.
-- Он мертв,-- сказал Люпэн после беглого осмотра.
-- Но как же так? -- воскликнул я.-- Ведь следов крови
нет!
-- Нет, есть,-- возразил Люпэн, показывая на груди
раненого выступавшие изза полурасстегнутой рубахи две или три
красные капельки.-- Его, по-видимому, схватили одной рукой за
глотку, а второй -- укололи в сердце. Говорю "укололи", так как
рана действительно незаметна. Можно подумать -- отверстие,
проделанное очень длинной иглой.
Он пошарил взором вокруг трупа. Там ничего не могло
привлечь внимания, кроме небольшого карманного зеркальца,
маленького зеркальца, которым г-н Лаверну забавлялся, посылая
из окна солнечные зайчики.
Но вдруг, когда консьержка принялась снова причитать и
звать на помощь, Люпэн набросился на нее.
-- Молчать! И слушайте меня! Слушайте и отвечайте... Это
чрезвычайно важно. У господина Лаверну на этой улице был
приятель, не так ли? На этой стороне улицы, направо? Близкий
друг?
-- Да.
-- Его имя?
-- Мсье Дюлатр.
-- Адрес?
-- Номер 92.
-- Еще два слова: тот старый врач с седой бородой и в
очках, о котором вы говорили, приходит давно?
-- Нет. Я его не знала. Он пришел в тот же вечер, когда
господин Лаверну заболел.
Не говоря ни слова, Люпэн опять потащил меня за собой,
спустился вниз и, оказавшись на улице, повернул направо, из-за
чего пришлось пройти мимо моей квартиры. Миновав еще четыре
дома, он остановился перед No 92, небольшим низким домиком, чей
первый этаж был занят виноторговцем, который как раз курил свою
трубку на пороге лавки, рядом с подъездом. Люпэн осведомился о
том, дома ли господин Дюлатр.
-- Мсье Дюлатр уехал,-- отвечал коммерсант,-- с полчаса
назад... он выглядел необычно взволнованным и взял даже
автомобиль, что не входит в его привычки.
-- И Вы не знаете...
-- Куда он спешил? Ей-богу, тайны тут не может быть. Он
довольно громко выкрикнул адрес: "В полицейскую префектуру!" --
вот что крикнул он шоферу.
Люпэн хотел было сам позвать такси, но передумал, и до
меня донеслись его слова:
-- Нет смысла, он намного нас опередил!.. Затем он
спросил, не приходил ли кто-нибудь сюда после ухода господина
Дюлатра.
-- А как же, приходил. Пожилой господин с седой бородой,
который поднялся к мсье Дюлатру, позвонил, а затем -- удалился.
-- Благодарю Вас, мсье,-- сказал Люпэн с поклоном. Он
двинулся дальше медленным шагом, храня молчание, с озабоченным
видом. Не было сомнения, что проблема казалась ему очень
трудной, что не прояснились еще потемки, в которых он, однако,
так уверенно находил дорогу.
Впрочем, он и сам это признал:
-- В таких делах требуется более интуиция, чем рассудок.
Но это дело стократ стоит того, чтобы им заняться.
Мы добрались между тем до бульваров. Люпэн вошел в
читальный зал и долго рылся в газетах последних двух недель.
Время от времени он бормотал:
-- Да... Да... Не более чем предположение... Но им
объясняется все... Гипотеза, отвечающая на все вопросы, не
может быть далекой от истины...
Стемнело. Мы поужинали в небольшом ресторане, и я заметил,
что лицо Люпэна постепенно проясняется. Его жесты стали более
решительными. К нему возвращалось доброе настроение, оживление.
Когда мы вышли и потом, на пути к дому барона Репстейна по
бульвару Османн, со мной опять шел Люпэн, каким он выглядел,
когда был в ударе, Люпэн, принявший решение действовать и
выиграть бой.
Чуть не доходя улицы Курсель мы замедлили шаг. Барон
Репстейн жил слева, между этой магистралью и улицей Фобур
Сэнт-Оноре, в трехэтажном особняке, чей фасад, украшенный
колоннами и кариатидами, был уже виден,
-- Стоп!-- сказал вдруг Люпэн.
-- Что такое?
-- Еще одно доказательство, подтверждающее мое
предположение...
-- Какое еще доказательство? Я ничего не вижу.
-- Зато вижу я... Этого достаточно... Он поднял ворот
своего сюртука, опустил поля мягкой шляпы и молвил:
-- Тысяча чертей, сражение будет жестоким. Ступайте домой,
дружище, и ложитесь спать. Завтра получите отчет о моей
экспедиции... если она будет стоить мне жизни.
-- Что-что?!
-- Хо-хо, риск для меня достаточно велик. Сперва -- арест,
но это еще пустяки. Затем -- смерть, а это уже хуже...
Однако... Он с силой сжал мое плечо.
-- Есть еще одно, чем я рискну,-- возможностью положить в
карман пару миллионов... И тогда я смогу сделать ставку на
такую сумму,-- поглядим, чего я стою, а чего -- нет. Спокойной
ночи, дорогой друг, и, если более не увидимся...
И он продекламировал две строки:
Посадите на могиле иву. Я люблю ее зеленый плач...
И тут же удалился.
Три минуты спустя,-- я продолжаю рассказ по тому
сообщению, которое он любезно сделал мне назавтра,-- три минуты
спустя Люпэн позвонил в парадную дверь особняка барона
Репстейна.
-- Господин барон дома?
-- Да,-- отвечал слуга, с удивлением разглядывая
пришельца,-- но господин барон в такое время никого не
принимает.
-- Господин барон знает о том, что его управляющий Лаверну
убит?
-- Конечно.
-- Тогда позвольте передать ему, что я пришел в связи с
этим убийством, и нельзя терять ни минуты. Сверху до них
донесся голос:
-- Пропустите, Антуан!
Услышав приказ, отданный повелительным голосом, слуга
провел Люпэна на второй этаж. Там была уже открыта дверь, на
пороге которой ждал хозяин. Люпэн его сразу узнал -- в газетах
часто появлялись фотографии барона Репстейна, супруга
знаменитой баронессы и владельца Этны, самой известной лошади
года.
Это был очень высокий широкоплечий мужчина, чье бритое
лицо, выражавшее любезность и чуть даже тронутое улыбкой, не
скрывало тем не менее затаившейся в глазах глубокой грусти. Он
был в элегантно сшитом костюме, в жилете из коричневого
бархата;
на его галстуке Люпэн заметил жемчужину, несомненно --
огромной ценности.
Он пригласил Люпэна в свой рабочий кабинет, большое
помещение с тремя окнами, обставленное книжными шкафами,
зелеными шкафчиками для бумаг, американским письменным столом и
сейфом. И сразу, с заметной поспешностью, спросил:
-- Вам что-нибудь известно?
-- Да, господин барон.
-- В связи с убийством бедняги Лаверну?
-- Да, господин барон, а также в связи с судьбой госпожи
баронессы.
-- Может ли это быть?!.. Говорите скорее, прошу Вас... Он
пододвинул стул. Люпэн сел и начал:
-- Обстоятельства весьма серьезны, господин барон. Я буду
краток.
-- К делу! К делу!
-- Так вот, господин барон, в нескольких словах и без
долгого предисловия. Недавно Лаверну, в течение пятнадцати дней
содержавшийся в своего рода заключении собственным врачом,
Лаверну -- как бы это сказать?-- телеграфным способом передал
некоторые разоблачения с помощью сигналов, которые я частью
записал и которые навели меня на объяснение этого дела. Но сам
он был застигнут на середине своего сообщения и убит.
-- Но кем же? Кем?
-- Своим врачом.
-- Имя этого врача?
-- Мне оно неизвестно. Но один из друзей господина
Лаверну, господин Дюлатр, тот самый, с кем он установил таким
способом контакт, должен его знать и должен также знать точное
и полное содержание сообщения, так как, не дожидаясь его
окончания, он вскочил в автомобиль и помчался в полицейскую
префектуру.
-- Зачем же? Зачем? И каков исход его обращения?
-- Исход, господин барон, таков, что Ваш особняк окружен.
Двенадцать агентов прогуливаются под Вашими окнами. С восходом
солнца они войдут и именем закона арестуют виновного.
-- Убийца Лаверну прячется в этом особняке? Один из моих
слуг? Но нет, ведь вы говорили о враче!..
-- Позволю себе заметить, господин барон, что, отправляясь
в префектуру с сообщением своего друга Лаверну, мсье Дюлатр не
знал еще, что Лаверну с минуты на минуту будет убит. Обращение
господина Дюлатра было связано с совсем другим обстоятельством.
-- А именно?
-- С исчезновением госпожи баронессы, тайну которого он
узнал из сообщения Лаверну.
-- Боже! Что-то наконец известно! Баронесса найдена! Где
же она? Где деньги, которые она у меня похитила?
Барон Репстейн говорил в чрезвычайном возбуждении. Он
поднялся и надвинулся на Люпэна.
-- Договаривайте же, мсье! Я не в силах более ждать. Люпэн
продолжал медленно, нерешительным голосом:
-- Дело в том... Что... Объяснение становится трудным...
Поскольку мы с вами исходим из совершенно противоположных точек
зрения...
-- Я вас не понимаю.
-- Надо, однако, понять меня, господин барон...
Установлено, не так ли,-- я ссылаюсь на сообщения прессы,--
установлено, что баронесса Репстейн делила с Вами тайны всех
Ваших дел, что она могла открывать не только этот несгораемый
шкаф, но также тот сейф в банке Лионского кредита, в котором Вы
хранили все ваши ценности.
-- Это так.
-- Но пятнадцать дней тому назад, вечером, когда Вы
находились в клубе, баронесса Репстейн, присвоившая все эти
ценности без Вашего ведома, вышла отсюда с дорожной сумкой, в
которой находились как все Ваши деньги, так и драгоценности
княгини де Берни?
-- Да.
-- И с тех пор ее больше не видели?
-- Нет.
-- Так вот, существует важная причина того, что ее более
не видели.
-- Какая же?
-- Баронесса Репстейн убита.
-- Убита! Баронесса! Вы сошли с ума.
-- Убита, причем, по-видимому, нынешним вечером.
-- Повторяю, Вы сошли с ума! Как она могла быть убита,
если сыщики идут по ее следам, так сказать, шаг за шагом?
-- По следам другой женщины.
-- Какой это женщины?
-- Сообщницы убийцы.
--- Но кто же он сам?
-- Тот самый человек, который в течение пятнадцати дней,
зная, что Лаверну, в силу того положения, которое он занимал в
этом особняке, раскрыл истину,-держал его взаперти, принудил к
молчанию, угрожал ему, запугивал; тот самый, который, застав
Лаверну, передающего свое сообщение приятелю, хладнокровно
устранил его ударом стилета.
-- Значит, это доктор?
-- Да.
-- Но кто же этот доктор? Кто этот преступный гении, это
дьявольское существо, которое появляется и исчезает, убивает во
мраке, и не вызывает ничьих подозрений?
-- Вы об этом не догадываетесь?
-- Нисколько!
-- И хотите знать?
-- Хочу ли! Вы знаете, где он скрывается?
-- Да.
-- В моем особняке?
-- Да.
-- И полиция разыскивает его?
-- Вот именно.
-- Кто же это?
-- Вы сами.
-- Я?!
Не прошло десяти минут с тех пор, как Люпэн и барон
впервые встретились, а поединок уже начался. Обвинение было
высказано, точное, резкое, беспощадное.
Он повторил:
-- Вы сами, снабженный фальшивой бородой и парой очков,
сгорбившись пополам, как глубокий старик. Короче говоря. Вы,
барон Репстейн; и это Вы, по весомой причине, о которой никто и
не подумал, ибо если это дело не было бы задумано Вами лично,
оно осталось бы необъяснимым. Поскольку же баронессу убили Вы,
чтобы избавиться от нее и тратить Ваши общие миллионы с другой
женщиной, поскольку Вы убили также управляющего Лаверну, дабы
устранить опаснейшего для Вас свидетеля... О, в таком случае
все находит объяснение!
Барон, который в начале разговора стоял, наклонившись к
незваному гостю, с лихорадочной жадностью ловя каждое его
слово,-- барон теперь выпрямился и глядел на Люпэна, будто
перед ним действительно был безумец. Когда же тот окончил свою
речь, он отступил на два или три шага, словно для того, чтобы
произнести слова, которые, в конце концов, так и не прозвучали.
Затем он направился к камину и позвонил.
Люпэн не пошевелился. Улыбаясь, он ждал.
-- Можете ложиться спать, Антуан,-- сказал барон
появившемуся слуге.-- Я провожу мсье.
-- Тушить ли свет, мсье?
-- Оставьте его в вестибюле.
Антуан ушел. А барон, вынув из письменного стола
револьвер, вернулся к Люпэну, положил оружие в карман и
спокойно объявил:
-- Простите, мсье, за эту маленькую предосторожность, к
которой я принужден на тот маловероятный случай, если Вы
действительно -- сумасшедший. Нет, конечно. Вы не сумасшедший.
Но вы пришли сюда с целью, которую я не в силах понять, и
бросили мне такое невероятное обвинение, что мне хотелось бы
непременно узнать его причину.
Его голос выдавал глубокое волнение; печальные глаза,
казалось, наполнились слезами.
Люпэна охватила дрожь. Неужто он ошибся? Гипотеза,
подсказанная ему интуицией, покоилась на хрупкой основе
незначительных фактов; неужто она оказалась ложной? Но тут его
внимание привлекла деталь: в разрезе жилета он заметил острие
булавки, воткнутой в галстук барона, и убедился таким образ ом
в ее необычной длине. Золотой стебелек, к тому же, был
трехгранным и представлял своего рода кинжал, очень тонкий и
изящный, но в опытных руках -смертельно опасный.
Теперь Люпэн уже не сомневался в том, что именно эта
булавка, украшенная великолепной жемчужиной, стала тем оружием,
которое пробило сердце несчастного Лаверну.
Он тихо сказал:
-- Вы дьявольски сильны, господин барон.
Сохраняя серьезный вид, барон по-прежнему молчал, словно
ждал объяснений, на которые имел несомненное право. Несмотря на
все, его поведение все еще смущало Люпэна.
-- Да, дьявольски сильны. Так как вполне очевидно, что
баронесса, реализовав Ваши ценности, действовала по Вашим же
указаниям, точно так же, как в тот день, когда взяла, будто для
покупки, драгоценности княгини. Вполне очевидно также, что
женщина, вышедшая из Вашего дома с дорожной сумкой, была не
Вашей женой, но сообщницей, вероятно -- любовницей, и эта Ваша
любовница намеренно увлекает за собой через всю Европу целый
хвост преследователей, возглавляемых нашим добряком Ганимаром.
Комбинация, надо сказать, замечательная. Чем рискует эта
женщина, поскольку разыскивают не ее, а баронессу? И кого стали
бы искать, кроме баронессы, поскольку Вы назначили премию в сто
тысяч франков тому, кто найдет именно Вашу жену? О! Сто тысяч
франков, доверенных нотариусу,-- какой гениальный ход!
Господин, депонирующий сто тысяч франков у нотариуса, не может
лгать. И разыскивать продолжают баронессу. И предоставляют Вам
возможность спокойно доделать свои делишки, подороже продать
Ваших скакунов, обстановку особняка, получше подготовиться к
бегству. Боже, как это все нелепо.
Барон не дрогнул. Он приблизился к Люпэну и молвил с
прежней невозмутимостью:
-- Кто Вы такой? Люпэн рассмеялся.
-- Какое это, при данных обстоятельствах, может иметь
значение для Вас? Предположим, что я -- посланец судьбы и
явился из мрака безвестности, чтобы Вас погубить.
. Он резко поднялся, схватил барона за плечо и бросил ему
в лицо прерывистыми словами:
-- Либо чтобы спасти тебя, барон. Послушай же. Три
миллиона баронессы, почти все драгоценности княгини, деньги,
которые ты получил сегодня за свои конюшни и недвижимое
имущество,-- все это тут, в твоем кармане или в этом сейфе. Ты
готов к побегу. Там, за портьерой, виден твой чемодан. Бумаги
на твоем столе в порядке. Этой ночью ты должен исчезнуть на
английский манер -- не прощаясь. Этой ночью, тщательно
загримированный, неузнаваемый, со всеми мыслимыми
предосторожностями, ты должен присоединиться к своей любовнице
-- той, ради которой убивал; и это, несомненно, Нэнси Дарбель, та самая
женщина, которую Ганимар задерживал в Бельгии. Есть одно лишь препятствие
-- внезапное, непредвиденное,-- полиция, двенадцать полицейских, которых под
твои окна привели разоблачения Лаверну. Ты сгорел! Так вот, я тебя спасу. Один
звонок по телефону, и к трем или четырем часам утра два десятка моих друзей
устранят появившуюся на твоем пути преграду, выведут из игры двенадцать
агентов префектуры,-- и дело сделано, мы смываемся без лишнего шума. В
качестве условия -- пустяк, для тебя малозначащий,-- раздел миллионов и дра-
гоценностей. Идет?
Он наклонился к барону и внушал ему это с неодолимой
энергией. Тот прошептал:
-- Начинаю понимать. Это шантаж.
-- Шантаж или нет, называй как хочешь, любезный,-- надо
поступать так, как я решил. И не думай, что в последнюю минуту
я сломаюсь. Не говори себе: "Это джентльмен, которого страх
перед полицией заставит призадуматься. Если я рискую, отказывая
ему, он тоже рискует -- ему грозят наручники, камера, все беды
мира, ибо на нас обоих идет травля, как на диких зверей".
Ошибка, господин барон. Я всегда сумею выпутаться. Так что речь
теперь единственно о тебе. Либо
-- все пополам, либо -- эшафот. Идет?
Резкое движение. Барон высвободился, выхватил револьвер и
выстрелил.
Но Люпэн предвидел нападение, тем более что черты барона
утратили свою уверенность и постепенно, под воздействием страха
и ярости, приняли свирепое, почти скотское выражение, которое
свидетельствовало о приближении до сих пор сдерживаемого
взрыва.
Барон выстрелил дважды. Люпэн вначале отскочил в сторону;
затем бросился ему под ноги, схватил и опрокинул. Резким
усилием барон снова высвободился. Противники схватились
врукопашную; борьба стала жестокой, упорной, яростной.
Вдруг Люпэн почувствовал боль на уровне груди.
-- Ах, проклятый!-- заорал он.-- Так было с Лаверну!
Булавка! Он в отчаянном напряжении скрутил барона и схватил его
за глотку, побеждая, окончательно овладевая положением.
-- Болван! Не раскрой ты свои карты, я мог бы еще
отказаться от партии. У тебя, черт тебя побери, такое честное
лицо! А какие мускулы, господи! Был момент -- я уже подумал...
Но теперь ты -- в моих руках. Давайте, друг мой, свою
булавку... А теперь -- улыбочку... Ну нет, это просто гримаса,
может быть -- я слишком вас прижал? Мсье может и дуба дать?
Спокойно, спокойно... Теперь -веревочку на запястья... Вы
позволите?.. Боже, какое между нами теперь согласие! Я просто
тронут!.. Сказать по правде, у меня к тебе возникает настоящая
симпатия... А сейчас, братец, мой, внимание! Прошу тысячу раз
прощения!
Он наполовину выпрямился и изо всех сил нанес барону
сокрушительный удар под диафрагму. Тот захрипел, потерял
сознание, затих.
-- Вот к чему приводит отсутствие логики, милый друг,--
сказал Люпэн.--Я предлагал тебе целую половину твоих богатств.
Теперь ты не получишь ничего... если только что-нибудь выпадет
на мою долю. Так что главное -- в этом. Куда этот сукин сын
спрятал свои деньжонки? В этот сейф? Черт возьми, найти будет
нелегко. К счастью, впереди у нас -- целая ночь...
Он обшарил карманы барона, взял связку ключей; убедившись
в том, что чемодан, спрятанный за портьерой, не содержит
драгоценностей и бумаг, он направился к несгораемому шкафу.
Но в эту минуту остановился: где-то слышался сильный шум.
Слуги? Невозможно, их мансарды находились на самом верху
здания. Он прислушался. Грохот доносился снизу. И он вдруг
понял: услышав оба выстрела, полицейские ломились в парадную
дверь, не ожидая более утра.
-- Дьявольщина!-- воскликнул он,-- я попался! Эти милые
господа являются в ту минуту, когда мы должны были пожать плоды
наших добросовестных трудов! Спокойно, спокойно, Люпэн,
сохраняйте хладнокровие. В чем задача? За двадцать секунд
открыть несгораемый шкаф, запоры сейфа, секрет которых тебе
неизвестен. Потерять голову из-за такого пустяка? Давай, надо
только найти секрет. Сколько же букв в этом слове? Всего
четыре?
Он продолжал размышлять, разговаривая, но также слушая
передвижения, происходившие снаружи. Заперев на два оборота
дверь в прихожую, он вернулся к сейфу.
-- Четыре цифры... Четыре буквы... Четыре буквы... Кто мог
бы, черт возьми, малость подсобить? Самую малость? Кто?.. Да
Лаверну, черт возьми! Бедняга Лаверну, который принял решение,
рискуя жизнью, воспользовался оптическим телеграфом. Боже,
какой я болван! Ну да, ну да, теперь мы у цели. Дьявол, я
чересчур волнуюсь. Люпэн, надо считать до десяти и унять
слишком быстрые биения твоего сердца. Иначе работа не будет
успешной...
Сосчитав до десяти о совершенно успокоившись, он опустился
на колени перед несгораемым шкафом и начал с пристальным
вниманием раскручивать рукоятки запора. Перебрав ключи в
связке, выбрал один, затем -- второй, и безуспешно пытался
ввести их в замок.
-- На третьей попытке приходит успех,-- прошептал он,
пробуя третий ключ.-- Победа! Третий действует! Сезам,
откройся!
Замок щелкнул. Дверца пришла в движение. Люпэн потянул ее
на себя, одновременно высвобождая ключи.
-- Миллионы -- мои,-- сказал Люпэн.-- не сердитесь,
господин барон!
Но тут он одним прыжком отскочил далеко назад, издав крик
ужаса. Колени его подогнулись. Ключи со зловещим бренчанием
сталкивались в его дрожащей руке. И двадцать, тридцать секунд,
несмотря на грохот, поднятый внизу, на отчаянные звонки,
раздававшиеся во всем особняке, он стоял, окаменевший, выпучив
глаза, глядя на представшую ему ужасную, невероятную картину --
полуодетый женский труп, согнутый вдвое в шкафу, втиснутый в
сейф, как слишком большой, с трудом вмещавшийся тюк... И
светлые волосы, свисавшие с головы... И кровь...
-- Баронесса!-- пролепетал он.-- Баронесса! Ах, чудовище!
Стряхнув оцепенение усилием воли, он плюнул в лицо убийце, пнул
его несколько раз ногой.
-- Получай, скотина! Получай, каналья! Будет тебе
эшафот... Будет тебе корзина с отрубями2...
В это время, однако, с верхних этажей, в ответ на призывы
полицейских, стали доноситься громкие крики. Слышался топот
людей, сбегавших вниз по лестнице. Пора было подумать об
отступлении.
Люпэна это тревожило мало. Во время разговора с бароном по
спокойствию противника он успел понять, что в особняке
существует незаметный выход. Разве барон вступил бы с ним в
борьбу, не будучи уверен, что сможет ускользнуть от полиции?
Люпэн прошел в соседнюю комнату. Она выходила в сад. В ту
самую минуту, когда слуги впустили агентов, он перелезал через
перила балкона, соскользнул вниз по водосточной трубе. Он
обошел вокруг построек. Впереди оказалась стена, обсаженная
кустарниками. Он вошел в пространство между ними и стеной,
отыскал калитку, которую отпер ключом из связки. Осталось
только пройти еще двор, пустые комнаты какого-то флигеля и,
несколько минут спустя, он был уже на улице Фобур-Сант-Оноре.
Полиция, конечно, не предусмотрела существование этого выхода.
-- Так что же Вы скажете о бароне Репстейне? -- воскликнул
Люпэн, поведав мне обо всех подробностях той трагической
ночи.-- Бог ты мой! Какая страшная личность! И с каким
недоверием надо порой относиться к внешности! Могу поклясться,
у него" был вид вполне честного человека!
Я спросил:
-- Но... как же насчет миллионов? Драгоценностей княгини?
-- Они были в сейфе. Хорошо помню, я видел тот пакет.
-- И что же?
-- Там они и остались.
-- Неужто!
-- Честное слово там и остались. Я мог бы сказать, что
испугался полиции, что мне помешала вдруг совесть...
Действительность более буднична... Более прозаична, что ли,
друг мой: это слишком скверно пахло.
-- Что-что?
-- Да, уважаемый, дело было в запахе, который шел от этого
несгораемого шкафа, от этого железного гроба... Нет, я не смог.
Закружилась голова... Еще секунда -- мне стало бы плохо.
Идиотский случай, не так ли? Смотрите же, перед Вами-- все, что
я добыл в своей экспедиции,-- булавка для галстука. Такая
жемчужина стоит не менее пятидесяти тысяч франков... Тем не
менее, должен признаться: я дьявольски разочарован. Какая
неудача!
-- Еще один вопрос,-- продолжал я.-- Пароль к сейфу.
-- А что?
-- Как Вы его угадали?
-- О, без особого труда. Странно даже, что я не подумал об
этом раньше.
-- Короче?
-- Ключ содержался в телеграфных посланиях бедняги
Лаверну.
-- Как то есть?
-- Ну да, друг мой, орфографические ошибки...
-- Орфографические ошибки?
-- Тысяча чертей, они ведь были намеренными! Можно ли
допустить, что секретарь, управляющий такого богача допускал
такие промашки? Чтобы он написал "fuire" с лишним "e", "ataque"
с одним "t", "enemies"> с одним "n" и "prudance" с буквой "a"
вместо "e"? Это сразу вызвало у меня удивление. Я соединил эти
четыре буквы и получил слово "ETNA", то есть имя прославившейся
лошади.
-- И этого оказалось достаточно?
-- Еще бы! Достаточно, чтобы навести меня на след дела
Репстейна, о котором кричали все газеты, чтобы вызвать у меня
догадку, что это был пароль к сейфу, так как, с одной стороны,
Лаверну было известно страшное содержимое несгораемого шкафа, а
с другой -- он разоблачил барона. И так, наконец, я пришел к
предположению, что у Лаверна на той же улице жил друг, что оба
были завсегдатаями одного и того же кафе, что они развлекались,
расшифровывая загадки, в том числе криптографические, в
иллюстрированных журналах, что они забавлялись также, посылая
друг другу сообщения солнечными зайчиками.
-- Неужто,-- воскликнул тут я,-- все так просто!
-- Даже слишком. И это приключение доказывает еще раз, что
в раскрытии преступлений есть нечто более высокое, чем
исследование фактов, наблюдение, дедукция, рассуждения и прочие
благоглупости; это, повторяю, интуиция... Интуиция и ум. И у
Вашего Арсена, скажу не хвастая, никогда не было недостатка ни
в первом, ни во втором.
Примечания
1 Читатель должен помнить, что в оригинальном тексте
использовались французские слова.
2 Корзину с отрубями приставляли к гильотине -- в нее
падала голова казненного
Морис Леблан.
Арсен Люпэн в тюрьме
Maurise Leblanc. Arsene Lupin gentleman-cambrioleur
Перевод с французского Анатолий Коган
"Семь приключений Арсена Люпэна -- взломщика-джентельмена"
Нет на свете туриста, достойного этого звания, который
не знает берегов Сены и не замечал между развалинами Жумьежа и
руинами Сэн-Вандрила странный маленький средневековый замок
Малаки, гордо сидящий на своей скале, в самой середине реки.
Арка моста связывает его с дорогой. Основания его мрачных башен
сливаются с гранитом, на котором он стоит,-- огромным блоком,
оторвавшимся от невесть какой горы и выброшенным на это место
каким-то невероятным катаклизмом. Вокруг него, со всех сторон,
тихие воды играют среди камышей, и стебли трав колышатся над
мокрыми грудами речной гальки.
История Малаки сурова, как его имя, и причудлива, как
его силуэт. То была непрерывная череда сражений, осад, штурмов,
грабежей и резни. На посиделках в деревнях округи Ко с дрожью
вспоминают преступления, которые были в нем совершены.
Рассказывают таинственные легенды. Говорят о знаменитом
подземном ходе, который вел когда-то из него к аббатству Жумьеж
и к замку Агнессы Сорель, любовницы Карла VII.
В этом старом пристанище героев и разбойников живет
теперь барон Кагорн, Барон Сатана, как его не так давно звали
на бирже, где он несколько поспешно разбогател. Разорившимся
владельцам Малаки пришлось продать ему, чуть ли не за кусок
хлеба, старинное жилище предков. Барон привез в замок собранные
им замечательные коллекции картин и мебели, фарфора и
деревянных резных панно. И живет здесь один, с тремя старыми
слугами. Никто в эти стены теперь не проникает. Никто ни разу
не любовался под сводами этих древних залов тремя полотнами
Рубенса, которыми владеет барон, двумя Ватто, кафедрой работы
Жана Гужона и другими чудесами, взмахами банковских билетов,
вырванными прямо из рук богатейших завсегдатаев публичных
аукционов.
Барон Сатан боится. Не за себя -- за сокровища,
собранные с такой неизменной страстью, с интуицией любителя,
которого самые дошлые торговцы не могли ни разу надуть. Он
любит их. Любит их жестокой любовью скупца и ревнивой --
супруга.
Каждый вечер, к закату, четыре окованные железом двери,
поставленные в начале и конце моста и перед въездом на парадный
двор, запирают на засовы. Электрические звонки готовы зазвучать
в тишине при малейшем толчке. Со стороны Сены опасаться нечего:
скала там круто обрывается вниз.
И вот, в одну из сентябрьских пятниц, к мосту подошел,
как обычно, почтальон. И, как обычно, барон сам приоткрыл
тяжелую дверь.
Он осмотрел прибывшего так подробно, как если бы не знал
уже, причем -- не первый год, эту веселую, добродушную
физиономию с насмешливым взором старого крестьянина, человека,
который со смехом ему сказал:
-- Это снова я, господин барон. Не другой, надевший мою
блузу и фуражку.
-- Кому можно нынче верить? -- пробормотал Кагорн.
Почтальон вручил ему ворох газет. Затем добавил:
-- Есть для Вас и нечто новое, господин барон. Нечто
новое.
-- Новое?
-- Письмо... Заказное, к тому же...
Отрезанный от мира, не имея никого, кто мог бы проявить
к нему интерес, барон никогда не получал писем. И это сразу
показалось ему плохим предзнаменованием, причиной для
беспокойства. Кто был неизвестный, который решился нарушить его
уединение?
-- Распишитесь вот тут, господин барон...
Он расписался, ворча. Потом, взяв письмо, подождал,
когда почтальон исчез за поворотом, и, побродив, немного
взад-вперед, прислонился к парапету и разорвал конверт. Внутри
оказался сложенный вчетверо листок бумаги, надписанный поверху
от руки:
"Тюрьма Санте, Париж"! Он бросил взгляд на подпись:
Арсен Люпэн". И с удивлением прочитал:
"Господин барон,
В галерее, которая соединяет две Ваши гостиные, имеется
картина Филиппа Шампенья, прекрасная работа, которая мне очень
нравится. Ваши Рубенсы, как и меньший из Ваших Ватто, тоже
соответствуют моему вкусу. В той гостиной, что справа, хочу
отметить сервант в стиле Людовика XIII, гобелены из Бове,
столик Ампир работы Джакоба и сундук в стиле Ренессанс. В той,
что слева,-- всю витрину с драгоценностями и миниатюрами.
На первый раз я готов удовольствоваться перечисленными
предметами, реализация которых, полагаю, не будет трудной. А
посему прошу Вас распорядиться, чтобы они были должным образом
упакованы и отправлены на мое имя (с предварительной оплатой)
на Батиньольский вокзал не позднее, чем через восемь дней... В
противном случае буду вынужден самолично произвести их отправку
в ночь со среды 27 на четверг 28 сентября. И, как того требует
справедливость, не ограничусь уже вышеуказанными предметами.
Прошу извинить за причиняемое беспокойство и принять
выражения совершеннейшего почтения.
Арсен Люпэн.
P. S. Особо прошу не присылать большего из Ваших Ватто.
Хотя Вы уплатили за него в Доме распродаж тридцать тысяч
франков, это всего лишь копия; оригинал картины в годы
Директории был сожжен Баррасом, во время ночной оргии. Можно
справиться по неизданным мемуарам Гарата.
Не стану также претендовать на дамскую цепочку в стиле
Людовика XV, подлинность которой представляется сомнительной".
Письмо потрясло барона Кагорна. За любой другой подписью
оно бы его глубоко обеспокоило; но это подписал сам Люпэн!
Усердный читатель газет, всегда в курсе всего, что
случалось в мире и что касалось преступлений и воровства, он не
оставался в неведении подробностей похождений адского
взломщика. Барон, конечно, знал, что Люпэн, арестованный в
Америке своим врагом Ганимаром, несомненно сидел за решеткой, и
что готовился -- с какими трудами!-- его процесс. Но он знал
также, что от этого человека можно было ожидать всего. А точное
знание замка, размещения картин и мебели к тому же, было весьма
грозным предостережением. Кто мог снабдить его сведениями о
вещах, которые никто не видел, кроме самого барона?
Кагорн окинул взором суровый силуэт Малаки, его крутые
обрывы, окружающие его глубокие воды, и пожал плечами. Нет,
решительно опасности не могло быть. Никто в целом свете не мог
бы пробраться в неприкосновенное святилище его драгоценных
собраний.
Никто, допустим; но Арсен Люпэн? Разве для Арсена Люпэна
существуют двери, подъемные мосты, крепостные стены? К чему .
наилучшим образом устроенные препятствия, самые тщательные
предосторожности, если Арсен Люпэн решил их преодолеть?
В тот же вечер он написал государственному прокурору
Руэна. Послал ему письмо с угрозами Люпэна, потребовав помощи и
защиты.
Ответ не заставил себя ждать: Арсен Люпэн в данное время
содержится в тюрьме Санте, под строгим надзором, лишен
возможности писать письма, послание может быть только делом рук
мистификатора. Все говорило об этом,-- как логика вещей, так и
несомненность фактов. Тем не менее, из предосторожности, к
исследованию почерка был привлечен эксперт. И этот специалист
заявил, что, несмотря на некоторые совпадения, данный почерк не
принадлежал названному заключенному.
"Несмотря на некоторые совпадения"-- барон остановился
лишь на этих обескураживающих словах, где ему виделось наличие
сомнения, которого, по его мнению, было достаточно для
вмешательства правосудия. Страхи его обострились; он без конца
читал и перечитывал письмо. "Буду вынужден самолично произвести
их отправку..." И точная дата: ночь со среды 27 на четверг 28
сентября!
Молчаливый и подозрительный, барон не решился доверить
дело слугам, преданность которых отныне не казалась ему
безупречной. Однако, впервые за несколько лет, его мучила
потребность с кем-нибудь поговорить, посоветоваться.
Оставленный на произвол судьбы местной полицией, не надеясь на
собственные возможности, он был готов поспешить в Париж, чтобы
молить о содействии когонибудь из отставных полицейских.
Прошло два дня. На третий, читая газеты, барон чуть не
подскочил от радости. В "Пробуждении Кодбека" была напечатана
следующая заметка:
"Мы счастливы объявить, что в нашем городе, тому скоро
три недели, находится главный инспектор Ганимар, один из
ветеранов Сюрте. Мсье Ганимар, которому арест Арсена Люпэна,
его последнее достижение, обеспечило европейскую известность,
отдыхает от долгих трудов, приманивая на свои крючок уклейку и
пескаря".
Ганимар! Вот он, наконец, тот союзник, который требуется
барону Кагорну! Кто еще, кроме терпеливого, хитроумного
Ганимара, сумеет расстроить козни Люпэна?
Барон не стал медлить. Шесть километров отделяли замок
от городка Кодбека. Он прошел их быстрым шагом человека,
ведомого надеждой на спасение.
После нескольких бесплодных попыток узнать адрес
главного инспектора, он направился к редакции "Пробуждения",
находившейся на середине набережной. Нашел там сотрудника,
готовившего заметку к печати и тот, подойдя к окну, воскликнул:
"Ганимар? Вы наверняка увидите его на берегу, с удочкой
в руках. Там состоялось наше знакомство -- я случайно увидел
его имя, вырезанное на удилище. Вот он, тот низенький старичок,
который виден там, под деревьями аллеи".
-- В сюртуке и соломенной шляпе?
-- Точно! Ах! Какой странный субъект, неразговорчивый и
угрюмый!
Пять минут спустя барон подошел к знаменитому Ганимару,
представился и попытался завязать разговор. Не добившись
успеха, он взял быка за рога и откровенно изложил свое дело.
Тот выслушал в полной неподвижности, не теряя из виду
рыбу, которую подстерегал, затем повернулся к нему, смерил его
с ног до головы с выражением глубочайшей жалости, и произнес:
-- Милостивый государь, людей, которых хотят ограбить,
не принято предупреждать. Арсен Люпэн, в частности, не
совершает подобных ошибок.
-- И все-таки...
-- Будь у меня малейшие сомнения, сударь, будьте
уверены, удовольствие посадить снова в кутузку дражайшего
Люпэна перевесило бы у меня любые иные соображения. К
сожалению, однако, сей молодой человек находится за решеткой.
-- Но если он сбежит?..
-- Из тюрьмы Санте не убегают.
-- Но он...
-- Он -- не более, чем другой.
-- И все-таки...
-- Отлично, если он сбежит, тем лучше, я его снова
схвачу. Покамест же -- спите сном младенца и перестаньте пугать
уклейку, которая, кажется, собирается клюнуть на мой крючок.
Разговор был окончен. Барон возвратился домой, несколько
успокоенный беспечностью Ганимара. Он проверил запоры, обнюхал
слуг, и прошло еще сорок два часа, в течение которых ему почти
удалось убедить себя, что страхи его беспочвенны. Нет,
решительно нет, как сказал ему Ганимар; людей, которых хотят
ограбить, об этом не предупреждают. ^
Назначенное число приближалось. Утром 27-го ничего
особенного не случилось. Но в три часа дня позвонил какой-то
малец.
Он доставил телеграмму.
"Вокзале Батиньоля никаких отправлений нет. Приготовьте
все на завтра.
Арсен".
Барона опять снова охватило смятение. До такой степени,
что он стал подумывать, не уступить ли настояниям Люпэна.
Он бросился в Кодбек. Ганимар удил рыбу на прежнем
месте, сидя на складном стуле. Не говоря ни слова, барон
протянул ему телеграмму.
-- Ну и что?-- произнес инспектор.
-- Как ну и что? Ведь все случится завтра!
-- Что именно?
-- Кража со взломом! Разграбление моих коллекций!
Ганимар положил удочку, повернулся к нему и, скрестив
руки на груди, нетерпеливо воскликнул:
-- И Вы вообразили, что я займусь такой нелепой
историей!
-- Какое вознаграждение угодно Вам назначить за то,
чтобы провести ночь с 27-го на 28-е в моем замке?
-- Ни единого су, и не морочьте мне голову.
-- Назначьте цену; я богат, я очень богат. Внезапность
этого предложения, видимо, сбила с толку Ганимара, который
продолжал уже спокойнее:
-- Я здесь провожу отпуск и не вправе во что-либо
встревать.
-- Никто об этом не узнает. Обязуюсь, что бы ни
случилось, хранить молчание.
-- О! Ничего и не произойдет.
-- Хорошо, предлагаю три тысячи франков. Достаточно?
Инспектор принял понюшку табака, подумал и проронил:
-- Согласен. Но должен объявить честно: деньги пропадут
зазря.
-- Меня это не тревожит.
-- В таком случае... Наконец, в чем можно быть
уверенным,
имея дело с таким дьяволом, как Люпэн! В его подчинении
может быть целая банда... Вы уверены в своих слугах?
-- Как сказать...
-- Не будем, стало быть, на них рассчитывать. Я
предупрежу телеграммой двух здоровяков из моих приятелей -- с
ними дело будет вернее. А теперь -- ступайте, нас не должны
видеть вместе. До завтра, в девять часов.
На следующий день, в назначенный Ганимаром срок, барон
Кагорн приготовил свой арсенал, наточил оружие и совершил
прогулку вокруг замка Малаки. Ничто подозрительное не привлекло
его внимания.
Вечером, в восемь тридцать, он отпустил свою прислугу.
Они жили во флигеле, выходившем фасадом на дорогу, но в
некотором отдалении от нее, у оконечности замка. Оказавшись в
одиночестве, барон осторожно открыл все четыре двери. Мгновение
спустя кто-то тихо подошел.
Ганимар представил двоих своих помощников, крепких ребят
с бычьими шеями и могучими руками. Затем потребовал некоторых
разъяснений. Разобравшись, где что находится, от тщательно
запер и забаррикадировал входы, через которые можно было
проникнуть в находившиеся под угрозой залы. Осмотрел стены,
приподнял ковры, затем поставил своих агентов в центральной
галерее.
-- Никаких глупостей, братцы. Мы здесь не для того,
чтобы спать. При малейшей тревоге открывайте окна, выходящие во
двор, и зовите меня. Поглядывайте и в сторону реки; .десять
метров обрывистой скалы вряд ли испугают таких чертей.
Он запер их, забрал ключи и сказал барону:
-- А теперь -- на наш пост!
Инспектор избрал для ночлега каморку, вырубленную в
толще оборонительной стены, между двумя главными входами, где
раньше было место дозорного. Одно смотровое окошко открывалось
на мост, другое--во двор. В углу виднелось нечто вроде
отверстия колодца.
-- Как вы меня заверили, господин барон, этот колодец
служил единственным входом в подземелья и, насколько помнят
живущие, он заделан?
--Да.
-- Таким образом, если не существует другого выхода,
неизвестного для всех, кроме Арсена Люпэна, мы можем быть
спокойны.
Он поставил в ряд три стула, с удобством на них
растянулся, зажег свою трубку и вздохнул:
-- Сказать правду, господин барон, надо было очень
захотеть надстроить этаж над домиком, в котором я собираюсь
окончить свои дни, чтобы взяться за такую примитивную работу.
Расскажу об этом когда-нибудь своему приятелю Люпэну: он будет
держаться за бока от смеха.
Барон, однако, не смеялся. Чутко прислушиваясь, он с
растущей тревогой вопрошал тишину. Время от времени он
наклонялся над колодцем и погружал в разверстый люк беспокойный
взор. Пробило одиннадцать часов, полночь, час ночи. Внезапно
барон схватил за локоть Ганимара, который вздрогнул,
просыпаясь.
-- Слышите?
-- Конечно.
-- Что это такое?
-- Это я храпел.
-- Да нет же, послушайте...
-- А! Прекрасно, это рожок автомобиля.
-- Так что?
-- Так вот, не следует полагать, что Люпэн воспользуется
автомобилем как тараном для того, чтобы разрушить ваш замок. И
на вашем месте, господин барон, я бы просто заснул... как
сделаю, с вашего позволения, я сам. Спокойной ночи.
Это был единственный повод для тревоги. Ганимар смог
продолжить прерванный сон, и барон не услышал ничего, кроме его
звучного и размеренного храпа.
На рассвете они вышли из своей каморки. Ясная тишина,
утреннее спокойствие, какое бывает у берегов прохладных вод,
обнимало замок. Кагорн -- сияя от радости, Ганимар --
по-прежнему невозмутимый поднялись по лестнице. Не слышалось ни
звука. Ничего подозрительного.
-- Что я говорил вам, господин барон? В сущности, мне не
следовало соглашаться... Мне неловко...
Он взял ключи и вошел в галерею.
На двух стульях, скорчившись, с повисшими руками, оба
агента спали.
-- Гром и молния! Черт возьми!-- проворчал инспектор. И
тут же раздался крик барона:
-- Картины!.. Сервант!..
Он заикался, задыхался, протягивая руки к пустым местам,
к опустевшим стенам, из которых торчали гвозди, где еще висели
теперь ненужные веревки. Ватто -- исчез! Рубенсы -- похищены!
Гобелены -- сняты! Витрины для драгоценностей -- опустошены!
-- И мои канделябры в стиле Людовика XV В.. И подсвечник
регентства!.. И богородица двенадцатого столетия!..
Он перебегал с места на место в растерянности, в
отчаянии. Называл уплаченные цены, подводил итоги потерям,
нагромождал числа, и все это -- вперемешку, нечленораздельно,
неоконченными фразами. Он топал ногами, корчился, сходя с ума
от ярости и страдания. Словно вконец разоренный человек,
готовый пустить себе пулю в лоб.
И если что-нибудь могло его утешить, то только
изумление, охватившее Ганимара. Не в пример барону, инспектор
не был в состоянии пошевелиться. Словно окаменев, он блуждающим
взором окидывал окружающее. Окна? Заперты. Замки на дверях? Не
тронуты. И никаких проломов в потолке. Следов взлома в полу?
Все было в полнейшем порядке. Все, очевидно, исполнено
методически, по безошибочному, логичному плану.
-- Арсен Люпэн... Арсен Люпэн...-- бормотал он в
полнейшей подавленности.
Он подскочил к обоим агентам, словно гнев его вдруг
подхлестнул, яростно встряхнул их, стал ругать. Ни один,
однако, не проснулся.
-- Их усыпили!
-- Но кто?!
-- Вот еще! Он, черт его возьми! Либо его банда, под его
руководством. Это -- в его манере. Его почерк, ошибки не может
быть.
-- В таком случае я погиб, все пропало.
-- Да, все пропало.
-- Но это же ужасно! Чудовищно!
-- Жалуйтесь в полицию.
-- К чему?
-- Дьявольщина! Надо попытаться, у правосудия -- свои
возможности.
-- Правосудие! Поглядите хотя бы на себя... В эту самую
минуту Вы могли бы поискать улики, обнаружить что-нибудь, а Вы
ни с места...
-- Обнаружить что-нибудь, имея дело с Арсеном Люпэном! О
чем Вы, милейший, Арсен Люпэн никогда не оставляет следов. У
него не бывает случайностей. Я спрашиваю себя порой, не по
своей ли воле он дал мне задержать себя там, в Америке!
-- Значит, мне придется отказаться от своих полотен, от
всего! Но ведь он украл жемчужины моих коллекций! Я отдал бы
целое состояние, чтобы их вернуть. Если против него ничего
нельзя предпринять, пусть он хотя бы назовет цену!
Ганимар пристально взглянул на барона.
-- Пожалуй, в этом есть смысл... Вам это не кажется?
-- Нет, нисколько. Что Вы имеете в виду?
-- Эту мысль, которая ко мне пришла.
-- О какой мысли речь?
-- Мы еще к этому вернемся, если следствие ничего не
даст... Только смотрите, ни слова обо мне, если хотите, чтобы
дело мне удалось.
И добавил сквозь зубы:
-- В сущности, хвастать мне пока нечем.
Оба агента между тем постепенно приходили в себя с тем
пришибленным видом, с которым пробуждаются от гипнотического
сна. С удивлением осматривались, пытались понять, где они.
Ганимар задал им несколько вопросов; они ничего не помнили.
-- И все-таки, вы должны были хоть кого-нибудь заметить!
-- Нет.
-- Вспомните!
-- Да нет же...
-- Вы что-нибудь выпили?
Они поразмыслили. Затем один сказал:
-- Да, я выпил немного воды.
-- Из этого вот графина?
-- Да.
-- Я тоже,-- объявил второй.
Ганимар понюхал сосуд, попробовал содержимое. У воды не
было ни особого привкуса, ни цвета.
-- Так вот, мы теряем время зря. Не за пять минут решают
загадки, заданные Арсеном Люпэном. Но, черт возьми, я клянусь,
что он мне еще попадется. Второй тур выигран им. Но уж третий
останется за мной!
В тот же день жалоба по поводу квалифицированной кражи
была направлена бароном Кагорном против Арсена Люпэна,
содержавшегося в тюрьме Санте.
Барону не раз пришлось, однако, об этом пожалеть, когда
он увидел замок Малаки наводненным жандармами, прокурорами,
следователями, журналистами, всеми любопытствующими,
проникавшими во все углы, в которые им вовсе не полагалось
соваться.
Дело взволновало общественное мнение. Все произошло при
столь необычных обстоятельствах, имя Арсена Люпэна настолько
возбуждало воображение людей, что самые невероятные истории
заполоняли колонки газет, и публика встречала их с доверием.
Но первоначальное письмо, которое опубликовало "Эхо
Франции", (и никто никогда не узнал, кто сообщил газете этот
текст), послание, которым барон Кагорн был нахально
предупрежден насчет того, что его ожидало, вызвало чрезвычайное
волнение. Были предложены самые фантастические объяснения.
Напомнили о существовании знаменитых подземелий. И следствие,
поддавшись влиянию, направило розыск по этому пути.
Замок обшарили снизу доверху. Допросили каждый камень.
Исследовали деревянные обшивки стен, дымоходы, рамы зеркал и
потолочные балки. При свете факелов осмотрели огромные погреба,
в которых феодальные владетели Малаки некогда складывали свое
оружие и припасы. Заглянули в самые недра скалы. Все было
напрасно. Не удалось обнаружить малейшего признака подземного
хода. Потайного хода просто не было.
Пусть так,-- отвечали на это со всех сторон,-- но
предметы меблировки и картины не испаряются сами собой, подобно
призракам. Такие вещи уходят только через двери или окна, и
люди, которые ими завладевают, пробираются внутрь и выходят
тоже через двери или окна. Кто же эти люди? Как они забрались
туда? И как оттуда выбрались?
Органы правосудия Руана, убедившись в своем бессилии,
обратились за помощью к парижским сыщикам. Господин Дюдуа,
начальник Сюрте, направил к ним лучших розыскников своей
железной бригады. Да и лично провел в Малаке сорок восемь
часов. Это тоже ни к чему не привело.
Тогда он и вызвал инспектора Ганимара, чьим услугам ему
приходилось так часто давать высокую оценку.
Ганимар внимательно выслушал наставления своего
начальника; затем, покачав головой, молвил:
-- По-моему, упорные поиски в самом замке не были
правильным решением. Выход совсем в другом месте.
-- В каком же?
-- Там, где Люпэн.
-- Там, где Люпэн! Думать так-- значит допустить его
участие!
-- Я его вполне допускаю. Более того, считаю
несомненным.
-- Послушайте, Ганимар, это ведь нелепо! Арсен Люпэн --
в тюрьме!
-- Арсен Люпэн в тюрьме, допустим. Он под наблюдением,
согласен. Но будь у него на ногах кандалы, на руках -- веревки
и во рту -- кляп, я не изменил бы своего мнения.
-- Почему Вы так упорствуете?
-- Потому что Арсен Люпэн и только он способен соорудить
такую масштабную махинацию и настолько ее усовершенствовать,
чтобы она удалась... Как оно и вышло на самом деле.
-- Слова, Ганимар, слова!
-- Отражающие действительность. Но в этом деле не было
ни подземных ходов, ни поворачивающихся на своей оси каменных
плит, ни других подобных нелепостей. Наш человек не пользуется
такими устарелыми способами. Он весь в сегодняшнем, вернее --
уже в завтрашнем дне.
-- И каков из этого Ваш вывод?
-- Мой вывод привел к тому, что я прошу у Вас по всей
форме разрешения провести с ним час.
-- В его камере?
-- Вот именно. Возвращаясь из Америки, во время
переезда, мы поддерживали самые лучшие отношения, и смею
полагать, что он испытывает некоторую симпатию к тому, кто
сумел его арестовать. Если он сможет что-нибудь для меня
прояснить, не ставя себя под удар, он без колебаний избавит
меня от лишнего путешествия.
Было чуть позднее полудня, когда Ганимар вошел в камеру
Арсена Люпэна. Арестант, лежавший на своей койке, издал возглас
радости.
-- Какая приятная неожиданность! Мой дорогой Ганимар --
меня в гостях!
-- Собственной персоной.
-- Хотелось бы очень многого в том тихом прибежище,
которое я временно для себя избрал... И все-таки я ничего не
желал бы себе более, чем подобной встречи.
-- Ты слишком любезен.
-- Да нет же, нет! Мое уважение к тебе вполне искренне.
-- Я этим горжусь.
-- Я неизменно утверждал: Ганимар -- лучший из наших
детективов. Он почти равен -- видишь, я говорю откровенно,-- он
почти равен Шерлоку Холмсу. И я в отчаянии, что не могу
предложить тебе ничего более достойного, чем этот табурет. И
ничего освежающего -- даже бокала пива. Уж ты прости, ведь
задержался я здесь мимоходом.
Ганимар сел, улыбаясь, и заключенный продолжал, радуясь
возможности поболтать:
-- Боже, как это приятно, когда твой взор может
отдохнуть на лице честного человека! Мне до чертиков надоели
физиономии стукачей и легавых, которые по десять раз на день
проверяют мои карманы и эту скромную камеру, чтобы убедиться,
что я не готовлюсь к побегу. И кто бы мог подумать, что
правительство так мною дорожит!
-- У него есть на это основания.
-- Ну нет! Какое было бы счастье, если бы мне позволили
спокойно пожить в своем уголке!
-- На чужие средства.
-- Не правда ли? Все было бы так просто! Но я
заболтался, наговорил кучу глупостей, а ты, может быть,
торопишься. Приступим к делу, Ганимар! Чему обязан чести такого
посещения?
-- Делу Кагорна,-- прямо заявил сыщик.
-- Стоп! Одну минутку! У меня ведь столько разных дел!
Пои-щу-ка в памяти досье дела Кагорна... Ах, вот оно, наконец.
Дело Кагорна, замок Малаки, департамент Нижняя Сена. Два
.Рубенса, один Ватто и несколько мелких предметов.
-- Вот именно, мелких.
-- Ох! Ей-богу, все это не так уж важно. Бывает лучше.
Но история тебя, вижу, заинтересовала, и для меня этого
достаточно... Я слушаю тебя, Ганимар.
-- Надо ли тебе говорить о том, как продвигается розыск?
-- Нет смысла, я читал утренние газеты. Позволю себе
даже сказать, что продвигаетесь вы довольно медленно.
-- Именно поэтому я прибегаю к твоей любезности.
-- Весь к твоим услугам!
-- Для начала: дело действительно направлялось тобой?
-- От А до Я.
-- Письмо с предупреждением? Телеграмма?
-- От твоего покорного слуги. Должны быть, кажется,
кое-какие квитанции.
Люпэн раскрыл ящичек столика из некрашеного дерева,
который, вместе с табуретом и койкой, составлял всю обстановку
камеры, извлек из него два клочка бумаги и протянул их
инспектору.
-- Вот так штука!-- воскликнул тот.-- Я-то думал -- с
тебя не спускают глаз, тебя постоянно обыскивают. На самом же
деле ты почитываешь газеты, коллекционируешь почтовые
квитанции...
-- Ба! Эти люди так недалеки! Они вскрывают подкладку
моего пиджака, исследуют подметки моих ботинок, простукивают
стены этой каморки, но никому и в голову не приходит, что Люпэн
не настолько прост, чтобы избрать столь доступный их взорам
тайник. На этом и основывался мой расчет.
Ганимар, развеселившись, воскликнул:
-- Странный парень! Ты меня просто ставишь в тупик.
Расскажи мне все, как было.
-- Ох-ох, какой же ты быстрый! Раскрыть тебе мои
тайны... Мои маленькие хитрости... Это очень серьезный шаг.
-- Разве я ошибся, рассчитывая на твое доброе
расположение?
-- Вовсе нет, Ганимар... Поскольку ты настаиваешь...
Арсен Люпэн сделал несколько шагов по камере, потом,
остановившись, спросил:
-- Что ты думаешь о моем письме барону?
-- Что ты хотел подразвлечься, повеселить малость
публику.
-- Ну вот еще! Подразвлечься! Уверяю тебя, Ганимар, я
был о тебе лучшего мнения. Стоит ли терять время на такие
детские шалости мне, Арсену Люпэну! Разве я стал бы сочинять
подобное письмо, если мог ограбить барона, не написав ему?
Поймите же, и ты, и прочие, что письмо было необходимейшей
отправной точкой, той пружиной, которая привела в движение всю
машину. Давай поступим по порядку и подготовим вместе, если не
возражаешь, ограбление замка Малаки.
-- Слушаю.
-- Итак, представим себе основательно запертый замок,
забаррикадированный, каким было жилище барона Кагорна. Стану ли
я отказываться от предприятия и говорить "прощайте" сокровищам,
которыми хочу завладеть, по той причине, что замок, где они
содержатся, для меня недоступен?
-- Очевидно, нет.
-- Прибегну ли я к штурму замка, как в далекую старину,
во главе шайки авантюристов?
-- Ребячество!
-- Либо попытаюсь незаметно в него проникнуть?
-- Невозможно.
-- Остается средство, по-моему -- единственное: сделать
так, чтобы владелец замка сам меня в него пригласил.
-- Оригинальный способ. .
-- Причем весьма легкий! Предположим, что в один
прекрасный день хозяин замка получает письмо, предупреждающее
его о том, что задумал против него некий Арсен Люпэн, известный
взломщик. Как он поступит?
-- Обратится к прокурору.
-- Который над ним посмеется, ибо названный Арсен Люпэн
в настоящее время находится за решеткой. Отсюда -- паника в
душе нашего приятеля, готового призвать на помощь даже первого
встречного, не так ли?
-- Несомненно.
-- И если он случайно прочтет, хотя бы на капустном
листке, что некий знаменитый сыщик проводит отпуск в соседнем
населенном пункте...
-- Он поспешит к этому сыщику.
-- Ты сам сказал. С Другой стороны, однако, допустим,
что в предвидении этого неизбежного демарша Арсен Люпэн
попросит кое-кого из самых ловких своих друзей поселиться в
Кодбеке, войти в контакт с сотрудником "Пробуждения", газеты,
на которую подписан барон, и дать ему понять, что он и есть
такой-то, сиречь -- знаменитый полицейский? Что тогда
произойдет?
-- В газете будет объявлено о присутствии названного
сыщика в городе Кодбек.
-- Отлично. Теперь -- одно из двух: либо рыбка -- то
есть Кагорн -- на это не клюнет, и тогда ничего не случится.
Либо, и это наиболее вероятно, он прибежит, весь дрожа; и вот
уже Кагорн умоляет одного из моих друзей помочь ему -- против
меня же.
-- Все более любопытно.
-- Разумеется, мнимый полицейский вначале откажет ему в
содействии. За этим последует телеграмма от Арсена Люпэна.
Припадок ужаса у барона, который опять молит моего приятеля о
помощи и предлагает ему щедрую плату за свое спасение.
Указанный приятель наконец соглашается, приводит с собой двоих
молодцов из нашей шайки, которые за ночь, проведенную бароном
на глазах у его защитника, извлекают наружу через окно
известное число вещей, осторожно опустив их на веревках в
шлюпку, приготовленную для этого заблаговременно. Просто, как
Люпэн.
-- Все это прямо-таки замечательно!-- воскликнул
Ганимар.-- Трудно переоценить и смелость замысла, и
продуманность его деталей. Но не представляю, какой полицейский
достаточно знаменит для того, чтобы его имя до такой степени
привлекло, заворожило барона.
-- Такой есть, причем -- единственный.
-- Кто же он?
-- Известнейший из известных, личный враг Арсена Люпэна,
короче -- инспектор Ганимар.
-- Я сам!
-- Ты, Ганимар, ты, и вот в чем тут изюминка: если ты
туда отправишься, и барон решится дать показания, тебе в конце
концов станет ясно, что твоя обязанность -- арестовать самого
себя, точно так же, как в Америке ты арестовал меня. Ха-ха! Мой
реванш не без юмора: заставить Ганимара арестовать Ганимара!
Арсен Люпэн от души смеялся. Инспектор, глубоко задетый,
прикусил губу. Ему шутка не показалась такой смешной.
Появление надзирателя дало ему время прийти в себя.
Тюремщик принес обед, который Арсен Люпэн, по особому
разрешению, заказывал в соседнем ресторане. Поставив на стол
поднос, тот удалился. Арсен устроился поудобнее, преломил свой
хлеб, поел немного и продолжал:
-- Но будь спокоен, дорогой Ганимар, тебе не придется
туда отправляться. Считаю своим долгом сделать сообщение,
которое немало тебя удивит: дело Кагорна будет вскоре
прекращено.
-- Как то есть?
-- Прекращается дело, говорю тебе.
-- Вот еще, я только что побывал у начальника Сюрте!
-- Ну и что? Разве г-н Дюдуа знает больше, чем я, о том,
что меня касается? Ты узнаешь, что Ганимар, прости -- мнимый
Ганимар, сохранил наилучшие отношения с бароном. Последний же
-- и тут кроется главная причина того, что он не дал
показаний,-- поручил ему деликатнейшую миссию сторговаться со
мной по поводу соглашения. Так что к этому времени, уплатив
определенную сумму, барон, вероятно, опять вступил во владение
милых его сердцу безделушек. В ответ на что он отзовет свою
жалобу. Стало быть, не будет и кражи. Следовательно,
прокуратуре придется закрыть дело...
Ганимар обратил на заключенного изумленный взор.
-- Но как ты обо всем узнал?
-- Получил телеграмму, которую ожидал.
-- Ты получил телеграмму?
-- Только что, дорогой друг. Только из учтивости не стал
читать ее в твоем присутствии. Но, если позволишь...
-- Ты надо мной смеешься, Люпэн?
-- Изволь осторожно снять скорлупу с вот этого яичка
всмятку. И ты убедишься сам, что я над тобой нисколечко не
насмехаюсь.
Ганимар машинально повиновался, разбив яйцо лезвием
ножа. И не сдержал возгласа удивления. В пустой скорлупе был
спрятан листок голубой бумаги. По просьбе Люпэна, он его
развернул. Это была телеграмма, точнее -- часть телеграммы, от
которой оторвали данные почтового отделения. Он прочитал:
"Соглашение заключено. Сто тысяч шариков выплачены. Все
идет как надо".
-- Сто тысяч шариков?--повторил он.
-- Ну да, сто тысяч франков. Маловато, конечно, но
времена нынче тяжкие... У меня такие накладные расходы! Знал бы
ты мой бюджет!.. Бюджет большого города!
Ганимар поднялся. Плохое настроение у него развеялось.
Он ненадолго призадумался, окинул мысленным взором случившееся,
чтобы обнаружить в нем слабую сторону. Затем произнес тоном, в
котором слышалось восхищение знатока:
-- Нам еще везет, что такие, как ты, не рождаются
дюжинами, иначе пришлось бы прикрыть нашу лавочку.
Арсен Люпэн скромно опустил глаза и ответил:
-- Право! Надо ведь человеку развлечься, употребить на
что-то свой досуг. Тем более, если дело могло выгореть только
благодаря тому, что я сидел в тюрьме.
-- Вот еще!-- воскликнул Ганимар.-- Твой процесс, твоя
защита, следствие -- всего этого еще мало, чтобы доставить тебе
развлечение?
-- Нет, ибо я принял решение не присутствовать на суде.
-- Ох, ох!
Арсен Люпэн твердо повторил:
-- Я не буду присутствовать на процессе, Ганимар.
-- Действительно?!
-- А как же, дорогой! По-твоему, я буду гнить на сырой
соломе? Ты меня просто обижаешь. Арсен Люпэн остается в тюрьме
лишь то время, которое устраивает его самого, ни минутой
больше.
-- Было бы разумнее, для начала, не попадать в нее,--
ироническим тоном заметил инспектор.
-- Вот как! Милостивый государь надо мной подтрунивает!
Милостивый государь напоминает, что именно он имел честь
обеспечить мой арест! Знай же, досточтимый друг, что никто, и
ты -- не более, чем другие, не смог бы меня схватить, если бы в
решающую минуту меня не сковало во много раз более важное
обстоятельство.
-- Ты меня удивляешь.
-- На меня смотрела женщина, Ганимар, а я ее любил.
Можешь ли ты понять, что значит чувствовать на себе взор
женщины, которую любишь? Все остальное мало значило для меня,
клянусь. Вот почему я сегодня здесь.
-- И довольно давно, позволь тебе это напомнить.
-- Вначале мне хотелось все забыть. Не надо смеяться,
приключение было чудесным, я с волнением вспоминаю до сих пор о
нем. С другой стороны, у меня ведь не железные нервы. У жизни в
наши дни такой лихорадочный темп! И надо уметь в подходящие
моменты устраивать себе, так сказать, курс лечения
одиночеством.
А для такого режима подобное место -- просто находка.
Лечение "Санте"-- по всем правилам медицины* !
---------------------------------------------------------------------------
* Игра слов: название тюрьмы "Санте"-- по-французски
означает "здоровье".
---------------------------------------------------------------------------
-- Арсен Люпэн,-- заметил Ганимар,-- ты опять бросаешь
мне вызов.
-- Ганимар,-- отозвался Люпэн,-- сегодня у нас --
пятница. В следующую среду я приду выкурить сигару к тебе
домой, на улицу Перголезе, в четыре часа пополудни.
-- Арсен Люпэн, я буду ждать.
Они обменялись рукопожатиями, как старые друзья, ценящие
друг друга по истинному достоинству, и сыщик направился к
двери.
-- Ганимар! Тот обернулся.
-- Что такое?
-- Ганимар, ты забыл у меня часы.
-- Мои часы?
-- Ну да, они зачем-то забрели в мой карман. Люпэн
возвратил часы, притворно извиняясь.
-- Уж ты прости... Дурная привычка... У меня, правда,
забрали мои, но это не повод для того, чтобы я завладел
твоими... Тем более, что у меня теперь есть хронометр, на
который грешно жаловаться, ибо служит он мне отлично.
Он вынул из того же ящичка большие золотые часы,
массивные и удобные, дополненные тяжелой цепью из того же
металла.
-- А эти -- из чьего они кармана?-- осведомился Ганимар.
Арсен Люпэн небрежно присмотрелся к инициалам, вырезанным на
крышке хронометра.
-- "Же-Бе"... Что бы это могло, черт возьми, означать?
Ах да, вспоминаю. Жюль Бувье, наш милый следователь, прекрасный
человек.
Адская ловушка
После скачек, когда густой поток зрителей прошел к выходу
с трибуны мимо него, Никола Дюгриваль с живостью поднес руку к
внутреннему карману своего пиджака. Жена спросила его:
-- Что с тобой?
-- Не могу успокоиться... С такими деньгами! Боюсь за них.
На что она отозвалась:
-- Поэтому и не могу тебя понять. Разве разумно носить при
себе такую сумму! Все наше достояние! Нам было не так легко его
заработать.
-- Ба!-- сказал он,-- кто может знать, что оно там, в моем
бумажнике!
-- Конечно, конечно,-- проворчала она.-- К примеру, тот
маленький слуга, которого мы уволили на прошлой неделе,
прекрасно это знал. Не так ли, Габриэль?
-- Да, тетушка,-- отозвался молодой человек, который
держался рядом.
Супруги Дюгриваль и их племянник Габриэль были довольно
известны на ипподромах, завсегдатаи которых видели их почти
каждый день. Дюгриваль, полный мужчина с красным лицом, с видом
бонвивана; его жена, тоже тяжеловесная, с вульгарной
физиономией, всегда одетая в платье сливового цвета, потертость
которого бьиа чересчур очевидной; наконец -- племянник, совсем
еще молодой, тощий, бледный, со светлыми, слегка вьющимися
волосами.
Семейство обычно сидело с начала до конца скачек. Это
Габриэль играл за дядю, следил за лошадью в загоне, собирал со
всех сторон слухи среди групп жокеев и конюхов, сновал между
трибунами и заключал пари.
Счастье в тот день улыбнулось им, ибо соседи Дюгриваля
трижды видели, как племянник приносит ему деньги.
Завершался пятый заезд. Дюгриваль закурил сигару. В эту
минуту, затянутый в жакет каштанового цвета господин, лицо
которого окаймляла седеющая бородка, приблизился к нему и
доверительно спросил:
-- Не у Вас ли, мсье, стащили вот эти часы?
И показал золотые часы, подвешенные на цепочке.
Дюгриваль подскочил.
-- Ну конечно у меня!.. Видите, здесь выгравированы мои
инициалы -- Н. Д. Никола Дюгриваль.
И тут же испуганно схватился за карман пиджака. Бумажник
был еще там.
-- Ах,-- промолвил он, потрясенный,-- мне, стало быть,
повезло. Но как это все-таки могло случиться? Известен ли
негодяй?
-- Да, он задержан, сидит в отделении. Будьте любезны
проследовать за мной, надо внести в это дело ясность.
-- С кем имею честь?
-- Делангль, инспектор Сюрте. Я предупредил уже господина
Маркенна, полицейского офицера.
Никола Дюгриваль двинулся вслед за инспектором, и оба,
обойдя трибуны, направились к комиссариату. Они были шагах в
пятидесяти от цели, когда кто-то подошел к инспектору и
торопливо ему сообщил:
-- Тот тип, что с часами, раскололся, мы идем по следам
целой банды. Мсье Марке нн просит Вас подождать у места, где
заключаются пари, и понаблюдать за тем, что делается вокруг
четвертого барака.
В указанном месте стояла толпа, и инспектор Делангль
проворчал:
-- До чего идиотский уголок... Наконец, за кем мне
следить? Мсье Маркенн вечно что-то придумает...
Он отстранил людей, которые чересчур его теснили.
-- Черт! Надо работать локтями и держаться за бумажник.
Вот так и Вас, наверно, зацепили, мсье Дюгриваль.
-- Не могу понять, каким образом...
-- О! Знали бы Вы, как действуют эти господа! Огонь, да и
только! Один наступает Вам на ногу, другой чуть не выкалывает
Вам глаз своей тростью, а третий вытаскивает у Вас бумажник.
Три движения, и дело сделано... Я сам, говорящий с Вами, на том
попался.
Он оборвал себя на полуслове и сердито воскликнул:
-- Черт возьми, сколько мы будем здесь торчать! Какая
толкучка! Это становится невыносимым... А, господин Маркенн
подает мне знак... Одну минутку, прошу Вас... И главное --
оставайтесь на месте...
Расталкивая всех плечами, он проложил себе дорогу в толпе.
Никола Дюгриваль проследил за ним взором. Но, потеряв из
виду, отошел немного в сторону, чтобы его не толкали.
Прошло несколько минут. Начинался шестой заезд, когда
Дюгриваль заметил жену и племянника, которые его искали. Он
объяснил им, что инспектор Делангль как раз советуется с
полицейским офицером.
-- Деньги-то при тебе?-- спросила жена.
-- Черт возьми,-- отвечал он,-- клянусь тебе, мы с
инспектором не давали никому подходить слишком близко.
Он пощупал пиджак, сдержал вырвавшийся было крик, сунул
руку глубоко в карман, начал издавать смутные возгласы, тогда
как мадам Дюгриваль в ужасе лепетала:
-- Что? Что случилось?
-- Украли!-- простонал он.-- Бумажник! Пятьдесят купюр!
-- Не может быть!-- воскликнула она.-- Не может быть!
-- Ну да, инспектор, мазурик... Это он!
Она принялась издавать пронзительные вопли:
-- Держите вора! Моего мужа обокрали! Пятьдесят тысяч
франков, мы погибли!.. Держите вора!
Их тут же окружили полицейские, отвели в комиссариат.
Дю-гриваль повиновался машинально, совершенно ошарашенный.
Супруга продолжала вопить, нагромождая объяснения, осыпая
мнимого инспектора проклятиями.
-- Ищите его! Найдите его! Жакет каштанового цвета...
Бородка клином... Ах, проклятый, он пустил нас по миру!
Пятьдесят тысяч франков! Но... Но... Что ты делаешь,
Дюгриваль?!
Она бросилась к мужу. Слишком поздно! Он поднес к виску
дуло пистолета. Раздался выстрел. Дюгриваль упал. Он был мертв.
Еще не забыт шум, поднятый газетами по поводу этого дела,
как они воспользовались этим поводом для того, чтобы еще раз
обвинить полицию в бездеятельности и бестолковости. Можно ли
было допустить, чтобы карманник вот так, среди бела дня, в
таком людном месте сыграл роль инспектора полиции и
безнаказанно обокрал порядочного человека?
Жена Никола Дюгриваля раздувала ажиотаж своими
причитаниями и интервью, в которых участвовала. Один из
репортеров сумел сфотографировать ее перед телом мужа, в ту
минуту, когда она простирала над ним руку и клялась отомстить
за покойника. Рядом с нею, с выражением ненависти на лице,
стоял племянник Габриэль. И тоже, негромкими словами, с
яростной решимостью клялся настичь и покарать убийцу.
Описывали скромное жилище, в котором они обитали в
Батиньо-ле. И поскольку оба были лишены любых средств к
существованию, одна из спортивных газет открыла в их пользу
сбор.
Что касалось таинственного Делангля, он оставался
неуловимым. Были арестованы двое подозрительных, которых
пришлось тут же отпустить. Бросились по нескольким следам, тут
же оставленным; стали называть несколько имен и наконец
обвинили Арсена Люпэна, что вызвало получившую широкую
известность телеграмму прославленного взломщика, отправленную
из Нью-Йорка через шесть дней после инцидента.
ВОЗМУЩЕНИЕМ ПРОТЕСТУЮ ПРОТИВ КЛЕВЕТЫ СОЧИНЕННОЙ ЗАГНАННОЙ
В УГОЛ ПОЛИЦИЕЙ. ШЛЮ СОБОЛЕЗНОВАНИЯ НЕСЧАСТНЫМ ПОТЕРПЕВШИМ.
ОТДАЮ СВОЕМУ БАНКИРУ РАСПОРЯЖЕНИЕ ДЛЯ ВРУЧЕНИЯ ИМ ПЯТИДЕСЯТИ
ТЫСЯЧ ФРАНКОВ.--ЛЮПЭН.
И действительно, на следующий же день после опубликования
телеграммы неизвестный позвонил в дверь мадам Дюгриваль и
вручил ей конверт. В нем было пятьдесят банковских билетов по
тысяче франков каждый.
Этот неожиданный поворот вовсе не утихомирил разыгравшиеся
страсти. И новое событие в этом деле лишь усилило ажиотаж. Два
дня спустя люди, жившие в том же доме, где обитали мадам
Дюгриваль и Габриэль, были разбужены в четыре часа утра
ужасными криками. Сбежались к их квартире. Консьержу удалось
открыть дверь. При свете зажженной соседом свечи нашли
Габриэля, лежавшего в своей комнате, связанного по рукам и
ногам и с кляпом во рту. В соседнем помещении мадам Дюгриваль
истекала кровью из обширной раны на груди.
Она успела прошептать:
-- Деньги... Забрали... Все купюры...
И потеряла сознание.
Что же там произошло?
Прийдя в себя, Габриэль рассказал -- мадам Дюгриваль
позднее дополнила рассказ племянника,-- что он был разбужен
появлением двоих мужчин; один из них связал его, второй --
наложил повязку с кляпом. В темноте ему не удалось их
разглядеть, но до него доносился шум борьбы, выдержанной его
тетушкой против грабителей. Ужасающей борьбы,-- заявила мадам
Дюгриваль. Явно зная расположение комнат, руководимые к тому же
бог весть какой интуицией, бандиты сразу направились к
небольшому шкафу, в котором она хранила деньги, и, несмотря на
ее сопротивление, несмотря на крики, завладели всей суммой.
Уходя, один из них, которого она укусила за руку, ударил ее
ножом, после чего оба убежали.
-- Каким путем?-- спросили его.
-- Через дверь моей комнаты, а потом, надо полагать, через
вестибюль.
-- Невозможно! Их заметил бы консьерж!
Ибо вся тайна в том и состояла: каким образом бандиты
проникли в дом и как смогли из него выйти? Никакого прохода для
этого не существовало. Может быть, это был кто-нибудь из
жильцов? Тщательно проведенное расследование показало, что
такое предположение абсурдно.
Тогда?
Главный инспектор Ганимар, которому было поручено это
дело, сказал, что не знал другого, которое бы так сбивало его с
толку.
-- Сложно в тех случаях, когда дело связано с Люпэном. И
все-таки это не Люпэн... Нет, за этим что-то есть... Что-то
двусмысленное, нечистое... Впрочем, если это сделал Люпэн, для
чего ему было отнимать пятьдесят тысяч франков, которые он им
прислал? Другой каверзный вопрос: какая связь существует между
второй кражей и первой на ипподроме? Все это непонятно, и
складывается впечатление, а такое бывает со мною редко, что
искать бесполезно. Я, по крайней мере, отказ ываюсь.
Но следователь вошел в азарт. Репортеры соединили свои
усилия с розыском, который вело правосудие. Праславленный
английский детектив переправился через пролив. Богатый
американец, помешанный на полицейских историях, назначил
немалую премию тому, кто доставит первые указания, способные
пролить свет. Но шесть недель спустя об этом знали не больше.
Публика присоединилась к мнению Ганимара, да и сам следователь
устал бродить в потемках, которые течение времени могло только
еще более сгустить.
И жизнь в квартире вдовы Дюгриваль продолжалась. Благодаря
заботам племянника она довольно скоро поправилась. Утром
Габриэль устраивал ее в кресле в столовой, возле окна,
занимался хозяйством, уходил затем за покупками. И готовил
завтрак, не принимая даже помощи, которую ему предлагала
консьержка.
Изнервничавшись из-за непрекращавшегося расследования и
особенно -- из-за постоянных интервью" тетка и племянник никого
более не принимали. Даже консьержка, чья болтовня беспокоила и
утомляла мадам Дюгриваль, к ним более не допускалась. Она
отыгрывалась на Габриэле, задевая его каждый раз, когдо он
проходил мимо ложи.
-- Будьте осторожны, господин Габриэль, за Вами обоими
шпионят. Вас подстерегают какие-то люди. Вот и вчера -- мой муж
застал какого-то типа в ту минуту, когда он присматривался к
Вашим окнам.
-- Пустяки,-- отвечал Габриэль,-- это полиция нас
охраняет. Тем лучше!
Но однажды, к четырем часам пополудни, в конце улицы
произошло яростное столкновение между двумя торговцами овощами
вразнос. Консьержка сразу оставила ложу, чтобы послушать брань,
которою обменивались противники. Но не успела она повернуться к
ней спиной, как молодой человек среднего роста, в сером костюме
безупречного покроя проскользнул в дом и торопливо поднялся по
лестнице. На третьем этаже он позвонил.
Не услышав ответа, позвонил еще раз.
После третьего звонка дверь открылась.
-- Здесь живет мадам Дюгриваль?-- спросил он, снимая
шляпу.
-- Мадам Дюгриваль еще нездорова и не может никого
принимать,-- ответил Габриэль, стоявший в передней.
-- Мне очень нужно с ней переговорить.
-- Я ее племянник, и мог бы ей передать...
-- Хорошо,-- сказал незнакомец.-- Будьте добры, передайте
же мадам Дюгриваль, что я случайно получил ценные сведения в
отношении кражи, от которой она пострадала, и я хотел бы
осмотреть квартиру, чтобы самому проверить ряд подробностей. У
меня есть немалый опыт ведения таких расследований, и мое
вмешательство может оказаться ей весьма полезным.
Габриэль с мгновение его рассматривал, затем сказал:
-- В таком случае, полагаю, тетушка будет согласна...
Извольте войти.
Открыв дверь в столовую, он пропустил незнакомца вперед.
Но в ту минуту, когда он переступил порог, Габриэль поднял руку
и внезапным движением ударил его кинжалом точно в правое плечо.
В столовой раздался смех.
-- Попал!-- крикнула мадам Дюгриваль, бросаясь к ним из
кресла, в котором сидела.-- Браво, Габриэль. Надеюсь ты не убил
его, бандита?
-- Не думаю, тетушка. Лезвие тонкое, и я придержал удар.
Человек зашатался, простирая вперед руки, побледнев, как
смерть.
-- Болван!-- осклабилась вдова.-- Ты попался! Наконец-то
-- тебя здесь давно ждут. Давай, сукин сын, вались. Не
нравится, что ли? Никуда не денешься, давай. Сперва на одно
колено перед хозяюшкой. На второе теперь... Как мы прекрасно
воспитаны, однако! Трах, вот мы упали совсем... Исус-Мария,
если бы мой бедный Дюгриваль мог увидеть его теперь! А сейчас,
Габриэль, за дело!
Она прошла в свою комнату и открыла зеркальный шкаф, в
котором висело несколько платьев. Раздвинув их, она открыла
вторую дверцу, в глубине шкафа, откуда можно было войти в
комнату, расположенную в соседнем доме.
-- Помоги-ка его отнести, Габриэль. Будешь ухаживать за
ним получше, не так ли? Полный вес золота -- вот покамест его
цена.
Однажды утром раненый пришел в себя. Приподняв веки, он
огляделся. Он лежал в помещении гораздо большем, чем то, в
котором ему нанесли удар. В комнате, Притененной толстыми
занавесками, висевшими на всех окнах, почти без мебели.
Было, однако, достаточно света для того, чтобы он увидел
сидевшего рядом на стуле юного Габриэля Дюгриваля.
-- Ах, это тот самый мальчик,-- прошептал он.-- Поздравляю
тебя, малыш. Кинжал у тебя и деликатный, и верный.
И снова уснул.
В этот и в последовавшие дни он просыпался несколько раз и
неизменно видел перед собой бледное лицо юноши, его тонкие
губы, и черные глаза, выражавшие жестокость.
-- Ты меня пугаешь,--шептал он порой.--Если ты поклялся
меня убить, не стесняйся. Но странное дело! Мысль о смерти
всегда казалась мне самой забавной из всех. Тогда как с тобой,
старик, дело приобретает действительно зловещую окраску. Доброй
ночи, лучше пойду бай-бай!
Следуя указаниям тетки, Габриэль ухаживал за ним со всей
возможной внимательностью. Температура у раненого уже почти не
поднималась, он начал питаться бульоном и молоком. Он набирался
сил и даже шутил.
-- Когда же состоится первая прогулка выздоравливающего?
Колясочка уже готова? Оскаль хотя бы зубки, скотина. У тебя вид
поганого плаксы, готового на любое преступление. Хотя бы
улыбочку для папочки.
Но однажды, проснувшись, он ощутил необычное, неприятное
стеснение. После некоторых усилий он убедился в том, что во
время сна его ноги, туловище и руки были привязаны к железным
частям койки тонкой стальной проволокой, которые при малейшем
движении врезались в тело.
-- Ах,-- сказал он на сей раз своему надзирателю,--
начинается большая игра. Цыпленку пора пустить кровь.
Оперировать будешь ты, архангел Габриэль? В таком Случае,
дружище, тебе следует хорошенько почистить свою бритвочку.
Обслуживание должно быть стерильным, черт побери!
Его речь была прервана скрипом открываемого запора.
Раскрылась дверь напротив, и в комнату вступила мадам
Дюгриваль.
Она медленно приблизилась, вынула из кармана револьвер,
взвела курок и положила оружие на ночной столик.
-- Брр...--проговорил узник,--можно подумать, что мы--в
театре Амбигю... Действие четвертое... Суд над предателем...
Казнь совершается представительницей прекрасного пола... руками
самой Грации... Какая честь! Мадам Дюгриваль, прошу только не
портить мне лицо, моя надежда -- на Вас...
-- Молчи, Люпэн.
-- Ах, Вы уже знаете?.. Черт возьми, Вы не лишены чутья.
-- Молчи, Люпэн.
В ее голосе было нечто столь торжественное, что это
произвело на узника впечатление. Он умолк.
Люпэн -- это действительно был он -- внимательно наблюдал,
однако, за своими тюремщиками. Одутловатое, багровое лицо мадам
Дюгриваль резко контрастировало с тонкики чертами племянника,
но на обоих запечатлелось одинаковое выражение неумолимой
жестокости. Вдова наклонилась к нему и спросила:
-- Готов ли ты ответить на мои вопросы?
-- Почему бы нет?
-- Тогда слушай меня.
-- Я весь превратился в слух.
-- Как тебе удалось узнать, что Дюгриваль носил все свои
деньги в кармане?
-- Из болтовни прислуги.
-- Маленького слуги, который служил у нас?
-- Да.
-- И это ты для начала стащил часы Дюгриваля, чтобы
внушить ему доверие?
-- Да.
Она сдержала яростный жест.
-- Болван! Какой болван! Ты грабишь моего мужа, ты
толкаешь его к самоубийству, и, вместо того, чтобы смыться, да
подальше, чтобы спрятаться, ты продолжаешь играть в Люпэна в
самом сердце Парижа! Разве ты забыл, что я поклялась над
головой покойника найти убийцу?
-- Это меня теперь и забавляет,-- отозвался Люпэн.-- Какой
у Вас был повод подозревать меня?
-- Повод? Но ты ведь себя выдал сам!
-- Я?
-- Конечно... Те пятьдесят тысяч франков...
-- Вот еще! Простой подарок!
-- Вот именно, подарок, который ты распоряжаешься по
телеграфу послать мне, чтобы все поверили, что в день скачек ты
находился в Америке. Подарок! Хитрая шутка! Мысль о бедняге,
которого ты убил, не давала тебе покоя. И ты вернул деньги
вдове, разумеется -- открыто, так как существует галерка, и
такому шуту, как ты, всегда нужна шумиха. Все просто
замечательно. Однако, милейший, в таком случае не надо было
возвращать мне те самые купюры, которые были украдены у
Дюгриваля. Да, да, трижды идиот, те же самые, никоим образом не
другие. У нас были записаны номера, у Дюгриваля и меня. И ты
был настолько глуп, что послал мне именно тот пакет. Понимаешь
теперь, что ты наделал?
Люпэн рассмеялся.
-- Какая милая ошибка! Не я за нее в ответе, мною были
даны совсем другие распоряжения... Однако, как бы то ни было,
винить могу только самого себя.
-- Ну вот, ты признался. Ты словно расписался под своей
кражей, и под своим приговором тоже. Оставалось лишь тебя
найти. Найти? Нет, гораздо лучше. Люпэна не следует искать,
Люпэна надо заставить явиться. О, эта мысль, достойная мастера.
Она появилась у моего мальчишки-племянника, который ненавидит
тебя так же, как и я, если это только возможно, и который знает
тебя, как облупленного, по всем книгам, которые о тебе
написаны. Он знает твое любопытство, твою потребность в
интриге, твою манию шарить в потемках, распутывать то, что не
удавалось распутать другим. Знает ту разновидность мнимой
доброты, которая тебе свойственна, ту нелепую чувствительность,
которая заставляет тебя проливать крокодиловы слезы над твоими
же жертвами. Он и задумал всю эту комедию! Придумал
происшествие с двумя грабителями. Вторую кражу пятидесяти тысяч
франков. Ах, клянусь тебе Богом, удар ножом, который я нанесла
себе своею же рукой, не причинил мне ни капли боли. И клянусь
тебе еще, что мы провели немало приятных минут, ожидая тебя,
малыш, и я, наблюдая за твоими сообщниками, которые бродили под
нашими окнами, изучая место действия. Ведь ты возвратил вдове
Дюгриваль пятьдесят тысяч франков, и было немыслимо, чтобы ты
допустил их утрату бедной вдовой. Ты должен был прийти -- из
тщеславия, из пустой кичливости. И ты пришел!
Вдова разразилась пронзительным смехом.
-- Ну, как мы тебя разыграли? Всем Люпэнам Люпэн! Всем
мастерам мастер! Недосягаемый и невидимый! Вот он лежит,
завлеченный в западню женщиной и мальчишкой... Лежит
собственной персоной, у нас! Связанный по рукам и ногам, не
более опасный, чем полевой жаворонок! Вот он!.. Вот он!..
Дрожа от торжества, она принялась расхаживать по комнате
как дикий зверь, не спускающий глаз со своей жертвы. Люпэн ни
разу в жизни не чувствовал в человеческом существе столько
ненависти и дикой ярости.
-- Довольно, поговорили,-- сказала тут она. Взяв себя в
руки, вдова возвратилась к нему и совсем другим, глухим голосом
отчеканила:
-- За минувших двенадцать дней, Люпэн, и благодаря
документам, найденными твоих карманах, я использовала время с
толком. Мне известны все твои дела, все твои комбинации, все
твои подставные имена, вся организация твоей банды, все явочные
логова, которые у тебя есть в Париже ив иных местах. Я посетила
даже одно из них самое секретное, то, в котором ты прячешь свои
бумаги, с.вои реестры и подробные описания всех твоих
финансовых операций. Результат этих поисков? Вполне приличный.
Вот четыре чека, взятые из твоих книжек и соответствующие
счетам, которые ты открыл в разных банках, под четырьмя
различными именами. В каждый из них я вписала сумму в десять
тысяч франков. Больше было бы опасно. А теперь -- подписывай.
-- Дьявол!-- насмешливо заметил Люпэн,-- да это просто
шантаж, честнейшая мадам Дюгриваль!
-- Тебя это возмущает?
-- Конечно, возмущает.
И ты признаешь, что противник тебя достоин?
-- Противник меня во всем превзошел. Таким образом,
ловушка, которую мне устроили, задумана не просто вдовой,
жаждущей мести, но также хитроумной деловой женщиной,
стремящейся к приумножению своих капиталов?
-- Совершенно верно.
-- Поздравляю. И, может быть, сам мсье Дюгриваль?
-- Ты угадал, Люпэн. В конце концов, какой смысл от тебя
скрывать? Это облегчит свою совесть. Да, Люпэн, Дюгриваль
работал в той же отрасли, что и ты. О, не по крупному! Мы--люди
скромные: золотую монетку тут или там... Бумажник, который
Габриэль, натасканный нами, мог стащить на скачках слева или
справа... Вот так и склеили свое небольшое состояние, вроде как
на капусте...
-- Вот так оно лучше,-- сказал Люпэн.
-- Отлично. И если я об этом говорю, то только для того,
чтобы ты хорошенько понял, что перед тобою -- не дебютантка, и
что надеяться тебе не на что. Помощи ждать неоткуда. Квартира,
в которой мы находимся, сообщается с моей комнатой. У нее есть
потайной выход, о котором никто не подозревает. Это была особая
квартира Дюгриваля. Здесь он принимал своих друзей. Здесь
хранились его рабочие инструменты, средства гримировки и
переодевания... Его телефон. Так что надежды напрасны. Твои
сообщники отказались от поисков в этом направлении. Я направила
их по другому следу. Ты пропал. Начинаешь ли хотя бы это
понимать?
-- Да.
-- Тогда подпиши.
-- После этого я буду свободен?
-- Сначала получу деньги.
-- А затем?
-- Затем, клянусь душой, клянусь вечным спасением, ты
будешь свободен.
-- Не очень-то верится.
-- У тебя остается выбор?
--Это правда. Давай.
Она высвободила правую руку Люпэна и вложила в нее ручку,
уточняя:
-- Не забывай, на каждом из чеков--другое имя, и почерк
каждый раз меняется.
-- Не бойся.
Он проставил свою подпись.
-- Габриэль,-- сказала вдова.-- Сейчас десять часов. Если
в двенадцать я не вернусь, значит этот негодяй сыграл со мною
фор-тель на свой манер. Тогда -- размозжи ему голову. Оставляю
тебе револьвер, которым застрелился твой дядя. Из шести
патронов остается пять. Этого вполне достаточно.
И она удалилась, напевая.
Довольно долго длилось молчание, затем Люпэн прошептал:
-- Я не дал бы и двух су за мою шкуру.
Он закрыл на мгновение глаза, потом сказал вдруг Габриэлю:
-- Сколько?
И, так как тот молчал, он возвысил голос:
-- Я спрашиваю: сколько? Отвечай, черт тебя побери! У нас
одно и то же ремесло: я ворую, ты воруешь, он ворует... Мы
просто созданы для согласия. Ну? Идет? Мы с тобой смываемся?
Предлагаю тебе место в моей банде, шикарное место. Сколько ты
хочешь для себя? Десять тысяч? Двадцать? Назначь цену, и не
стесняйся, в сундуке денег полным-полно.
Дрожь ярости объяла его при виде невозмутимого выражения
стража.
-- Ах, он даже не отзывается! Что же, ты так любил его,
этого Дюгриваля? Слушай, если хочешь меня освободить... Ответь
же! Но тут Люпэн умолк. В глазах молодого человека по-прежнему
читалось выражение жестокости, которое он уже видел. Можно ли
было надеяться, что он дрогнет?
-- Тысяча дьяволов,-- скрипнул он зубами,-- не подыхать же
мне тут, как собаке. Ах! Если бы я мог!..
Напрягаясь, чтобы разорвать узы, он совершил усилие,
которое вырвало у него крик боли. И упал обратно на койку в
изнеможении.
--Ну вот,-- вымолвил он минуту спустя,-- вдова сказала
ясно:
я пропал. Ничего не поделаешь. Царство тебе небесное,
Люпэн.
Прошло пятнадцать минут, полчаса...
Приблизившись к Люпэну, Габриэль увидел, что глаза у него
закрыты, дыхание -- ровное, как у спящего. Но тот сказал:
-- Не думай, что я сплю, малыш. В такие минуты не спят. Но
думают, к чему пришли. Надо ведь, не так ли? Я думаю также о
том, что должно последовать... На этот счет у меня -- своя
теория... Каким бы ты меня ни видел, я -- сторонник
метапсихоза, переселения душ... Объяснять пришлось бы слишком
долго... Знаешь что, малыш, может -- пожмем друг другу руку?
Перед тем, как расстаться? Нет? Тогда--прощай... Будь здоров и
многих лет тебе, Габриэль...
Он опустил веки, замолчал. И не пошевелился более до
самого возвращения мадам Дюгриваль. Вдова вошла торопливо, чуть
ранее полудня. Она выглядела чрезвычайно взволнованной.
-- Деньги у меня,-- сказала она племяннику.-- Сматывайся.
Я присоединяюсь к тебе в автомобиле, который ждет внизу.
-- Но...- . . , .., ; ' , , ,. ,,.
-- Ты мне не нужен, чтобы покончить с этим типом.
Справлюсь сама. Но, если хочешь поглядеть, как скорчится рожа
мерзавца... Давай сюда инструмент.
Габриэль подал ей револьвер, и вдова продолжала:
-- Сжег ли ты бумаги.
-- Да.
-- Хорошо. Сейчас он получит свое, и -- ходу. Выстрел
может привлечь соседей. Они должны найти обе квартиры пустыми.
Она подошла к койке.
-- Ты готов, Люпэн?
-- Просто сгораю от нетерпения.
-- У тебя нет поручений для меня?
-- Никаких.
-- Тогда...
-- Одно только слово!
-- Говори.
-- Если на том свете мне встретится Дюгриваль, что
передать ему от тебя?
Она пожала плечами и приложила дуло к его виску.
-- Отлично,-- сказал он,-- и главное -- не дрожите, милая
дама... Для Вас все пройдет без боли, уверяю Вас... По счету,
не так ли? Раз... два... три...
Вдова нажала на спуск. Раздался выстрел.
-- И это смерть?--сказал Люпэн.--Странно. Мне думалось,
там совсем не так, как в жизни.
Прогремел второй выстрел. Габриэль вырвал оружие из ее
руки и осмотрел его.
-- Ах,-- сказал он,-- кто-то извлек из патронов пули.
Остались только гильзы.
На несколько мгновений племянник и тетка застыли в
растерянности.
-- Возможно ли? -- пробормотала она.-- Кто бы мог это
сделать? Кто-нибудь из инспекторов? Следователь? Она помолчала
и хрипло проговорила:
-- Послушай... Какой-то шум...
Они прислушались, вдова подошла даже к передней. Но тут же
вернулась, разъяренная неудачей и пережитым испугом.
-- Никого... Соседей, наверно, нет дома... Так что время у
нас есть... Ах, Люпэн, ты уже смеялся... Габриэль, давай нож!
-- Он в моей комнате. '
-- Принеси!
Габриэль торопливо удалился. Вдова топала ногами от
бешенства.
-- Я дала клятву!.. Ты подохнешь, проклятый!.. Я поклялась
Дюгривалю, и каждое утро, каждый вечер повторяла клятву. Я
повторяю ее -- на коленях, да, на коленях перед Богом, который
меня слышит. Отомстить за мертвого -- мое право! Ах... Ну да,
Люпэн, ты больше не смеешься... Силы ада, ты кажется, боишься.
Он боится! Я вижу это по его глазам! Габриэль, детка,
подойди!.. Погляди в его глаза! Он дрожит! Давай нож, я воткну
его ему в сердце!.. Пока дрожь у него не прошла!.. Ах ты, трус!
Скорее, скорее, Габриэль, давай нож!
-- Не могу его найти,-- объявил молодой человек,
прибежавший в полной растерянности.-- В моей комнате его нет.
Не могу ничего понять!
-- Тем лучше!-- крикнула вдова, словно обезумев,-- тем
лучше! Я сделаю это руками!
Она схватила Люпэна за глотку и стала судорожно душить
его, всеми десятью пальцами, изо всех сил, душить насмерть.
Люпэн захрипел и обмяк. Он действительно погиб.
Вдруг донесся грохот со стороны окна. Одно из стекол
разлетелось на осколки.
-- Что? Что там?-- пролепетала вдова, выпрямляясь.
Габриэль, еще более бледный, чем обычно, проговорил:
-- Не знаю... не знаю...
-- Кто бы это мог? -- повторяла вдова.
Она не смела пошевелиться в ожидании дальнейшего. И что
особенно повергало ее в ужас,-- что на полу, вокруг них, не
было видно никакого метательного снаряда, тогда как стекло
очевидно разбилось под ударом достаточно тяжелого и крупного
предмета, несомненно -- камня. Минуту спустя она принялась
искать -- под кроватью, под комодом.
-- Ничего нет,-- сказала вдова наконец.
-- Нет,-- повторил за ней племянник, который тоже искал.
Тогда она продолжала, опустившись на стул:
-- Я боюсь... Нет больше сил... Добей его...
-- Я тоже боюсь...
-- И все-таки, все-таки...-- бормотала она,-- надо это
сделать, я дала клятву...
В последнем усилии она возвратилась к Люпэну и охватила
его шею скрюченными пальцами. Но тот, всматривавшийся в ее
бледное лицо, отчетливо чувствовал, что у нее не хватит уже сил
на убийство. Он становился для нее священным, неприкосновенным.
Таинственная сила защищала его от всех нападений, сила, которая
три раза спасала уже его необъяснимым образом и которая найдет
еще, чем уберечь его от смерти.
Она тихо сказала Люпэну:
-- До чего же ты должен меня презирать!
-- Ей-Богу, нет. На твоем месте я бы умер от страха.
-- Гадина! Воображаешь, что тебе подают помощь... Что твои
друзья близко? Это невозможно, негодяй!
-- Я знаю. Не они меня защищают... Никто меня не
защищает...
-- Тогда в чем дело?
-- Тогда, как ни крути, пришло в действие что-то странное,
фантастическое, чудесное, что пугает тебя до колик, добрая
женщина.
-- Проклятый!.. Скоро ты перестанешь скалиться!
-- И буду тем удивлен.
-- Погоди ж у меня!
Она подумала еще и спросила племянника:
-- Что бы ты посоветовал?
-- Привяжи снова его руку и уйдем отсюда,-- ответил тот.
Роковые слова! Это значило приговорить Люпэна к самой страшной
смерти, к смерти от голода.
-- Нет,-- отозвалась вдова.-- Он может найти еще
спасительную соломинку. Есть кое-что получше.
Она сняла телефонную трубку. Получив контакт, попросила:
-- Номер 822--48, пожалуйста. И несколько мгновений
спустя:
-- Алло... служба Сюрте?.. Господин главный инспектор
Ганимар у себя?.. Не раньше двадцати минут? Очень жаль!.. В
конце концов... Когда он появится, передайте ему следующее от
имени мадам Дюгриваль... Да-да, мадам Никола Дюгриваль...
Передайте -- пусть приезжает ко мне. Он откроет дверь моего
зеркального шкафа, и, открыв ее, увидит, что шкаф прикрывает
выход из моей комнаты в другие две. В одной из них лежит крепко
связанный мужчина. Это вор, убийца Дюгриваля. Вы мне не верите?
Поставьте в известность господина Ганимара,уж он-то мне
поверит. Ах, чуть не забыла имя преступника. Это Арсен Люпэн.
Не добавив ни слова, она повесила трубку.
-- Дело сделано, Люпэн. В сущности, такая месть нравится
мне не меньше. Уж посмеюсь я досыта, следя за дебатами дела
Люпэна! Ты идешь, Габриэль?
-- Да, тетушка.
-- Прощай, Люпэн, мы вряд ли еще увидимся, так как уезжаем
за границу. Обещаю прислать тебе на каторгу конфеты.
-- Шоколаду, матушка, лучше шоколаду. Мы съедим его
вместе.
-- Прощай!
-- До свидания!
Вдова с племянником удалилась, оставив Люпэна,
прикованного к койке.
Он пошевелил сразу свободной рукой, пытаясь высвободиться.
Но тут же понял, что не сумеет ни разорвать, ни развязать
стальной проволоки, которой был связан. Обессиленный высокой
температурой и тяжкими испытаниями, чего мог он добиться в
течение двадцати или тридцати минут, которые, вероятно,
оставались до прибытия Ганимара?
Он не рассчитывал более и на друзей. Если в этот день
трижды избежал верной смерти, это следовало приписать,
очевидно, счастливым случайностям, но не чьему-то
своевременному вмешательству. Его друзья не довольствовались бы
столь невероятными сюрпризами: они просто освободили бы его.
Нет, надо было проститься с любыми надеждами. Ганимар был
уже, наверно, в пути. Ганимар найдет его на этом месте. Это
неизбежно. Это уже -- свершившийся факт.
И перспектива этой встречи угнетала его невероятно. Он
слышал уже издевки старинного приятеля. Представлял себе взрывы
смеха, которыми завтра будет встречена невероятная новость.
Если бы его арестовали в разгар действия, так сказать -- на
поле битвы, внушительным отрядом противников, пускай! Но быть
задержанным, схваченным, скорее -- подобранным вот так, при
таких обстоятельствах,-- это было действительно чересчур
нелепо. Люпэн, столько раз ставивший в смешное положение
других, прекрасно понимал, как унизительна была для него
развязка в деле Дюгриваль, каким смешным будет он казаться всем
после того, как дал себя поймать в адской ловушке БДОВЬ! и в
итоге всего был "подан" полиции как блюдо, приготовленное из
хорошенько поджаренной и искусно приправленной дичины.
-- Чертова вдова!-- проворчал он.-- Лучше бы она просто
перерезала мне глотку!
Он прислушался. В соседней комнате раздались чьи-то шаги.
Ганимар? Нет, как бы он ни спешил, инспектор не мог еще
оказаться на месте. Ганимар не стал бы действовать таким
образом, не открыл бы дверь так осторожно, как сделал
неизвестный посетитель. Лю-пэну вспомнились три чудесных
вмешательства, которьм был обязан жизнью. Могло ли случиться,
чтобы действительно существовал кто-то, кто защитил его от
вдовы, кто хочет помочь ему еще раз? Если так, кто же это?
Не видимый еще Люпэном, незнакомец наклонился за спинкой
койки. Люпэн услышал, как звенят плоскогубцы, снимавшие
стальные путы. Вначале высвободилась грудь, потом -- руки,
наконец -- ноги. Чей-то голос сказал:
-- Одевайтесь.
Совсем ослабевший, он приподнялся в ту минуту, когда
неизвестный выпрямился.
-- Кто Вы такой?--прошептал он.--Кто Вы? Чувство
бесконечного удивления охватило его. Рядом с ним стояла женщина
в черном платье, с головой, покрытой кружевом, частично
скрывавшим лицо. И женщина, насколько он мог судить, молодая,
элегантная и стройная.
-- Кто Вы такая?--повторил он.
-- Надо уходить,-- сказала женщина,-- время не ждет.
-- Если бы я мог!-- ответил Люпэн, после отчаянной, но
напрасной попытки.-- У меня нет сил подняться.
-- Выпейте вот это.
Она налила в чашку молока, и в тот момент, когда
протягивала сосуд, кружева раздвинулись, открыв лицо.
--Ты! Это ты!--пробормотал он.--Вы--здесь? Вы были?.. Он с
изумлением рассматривал женщину, черты которой представляли
такое разительное сходство с лицом Габриэля, чье лицо,
правильное и нежное, было так же бледно, а губы сложены с тем
же жестким, неприятным выражением. Сестра не могла бы быть
столь похожей на брата. Это было, несомненно, то же самое
существо. И, ни минуты не думая, что Габриэль мог бы скрываться
под женской одеждой, Люпэн, наоборот, проникся убеждением, что
перед ним была женщина, а юноша, преследовавший его своей
ненавистью и ударивший кинжалом, в действительности был
женщиной. Ради удобства в своем ремесле супруги Дюгриваль
приучили ее к мужскому платью.
-- Вы... Вы...-- повторял.-- Кто бы мог подумать... Она
вылила в чашку содержимое небольшого пузырька.
-- Выпейте вот это,-- велела она.--Это -- сердечное. Он
заколебался, подумав об отраве.
-- Это я Вас спасла,-- напомнила она.
-- Правда, правда,--кивнул он.--Это Вы извлекли пули?.
-- Да.
-- И спрятали нож.
-- Вот он, в моем кармане.
-- И вы разбили стекло, когда Ваша тетка меня душила?
-- Я, тем самым пресс-папье которое лежало на столе. Я
выбросила его на улицу.
-- Но зачем? Зачем?
-- Выпейте.
-- Вы не хотели, чтобы я умер? Но зачем тогда ударили меня
вначале?
-- Пейте.
Он залпом опорожнил чашку, не отдавая себе отчета, откуда
это внезапное доверие.
-- Одевайтесь... Да побыстрее..,-- велела она и отошла к
окну. Он повиновался, и она вернулась к нему, ибо он упал,
обессиленный, на стул.
-- Надо уходить, надо, времени у нас в обрез... Соберитесь
с силами.
Она пригнулась, чтобы он оперся о ее плечо, и повела его к
лестнице.
Люпэн шагал, шагал, как шагают во сне, в одном из тех
странных сновидений, в которых происходят самые невообразимые
вещи на свете, но в которых видится счастливый исход долгого
кошмара.
Его коснулась внезапно мысль, от которой он усмехнулся.
-- Бедняга Ганимар! Вот уж кому действительно не везет. Я
правду дал бы пару су, чтобы присутствовать при своем аресте.
Спустившись по лестнице благодаря спутнице, которая
поддерживала его с невероятной энергией, он оказался на улице,
перед автомобилем, в который она его усадила.
-- Поехали,--сказала она шоферу.
Люпэн, у которого от свежего воздуха и быстрого движения
закружилась голова^ плохо отдавал себе отчет о маршруте и
подробностях поездки. Он пришел полностью в себя в одной из
квартир, которые занимал, под охраной одного из своих слуг,
которому молодая женщина отдавала как раз наставления.
-- Оставьте нас,--сказала она наконец слуге.
И так как она стала удаляться, он задержал ее за полу
платья.
-- Нет... нет... Вы должны мне сперва объяснить... Для
чего Вы меня спасли? Вернулись ли Вы без ведома тетки? Для чего
Вы меня спасли -- из жалости?
Она молчала. Держась очень прямо, слегка откинув голову,
она сохраняла загадочное, жесткое выражение. Но на миг ему
показалось, что рисунок ее губ выражал менее жестокости, чем
горечи. Ее глаза, прекрасные черные глаза выдавали печаль. И
Люпэн, еще не понимая, силой интуиции осознал, что в ней
происходило. Он схватил ее руку. Она оттолкнула его во
внезапной вспышке, в которой он почувствовал ненависть, почти
отвращение. И, поскольку он ее не отпускал, воскликнула:
-- Оставьте меня! Оставьте меня!.. Разве Вы не знаете, что
Вы мне отвратительны?!.
Они взглянули друг на друга, Люпэн -- сбитый с толку, она
-- взволнованная, охваченная трепетом; ее бледное лицо
окрасилось неожиданным румянцем. Он тихо проронил:
-- Если я был Вам отвратителен, надо было дать мне
умереть... Это было так просто... Почему же Вы этого не
сделали?
-- Почему, почему! Откуда мне это знать?!.
Ее черты исказились. Он торопливо спрятала лицо в ладони,
и он заметил две слезы, скатившиеся между пальцами.
Глубоко взволнованный, он хотел было обратиться к ней с
ласковыми словами, как к девчушке, которую хотят утешить, с
добрыми советами, спасти ее в свою очередь, оторвать от
скверной жизни, которую она вела.
Но эти слова звучали бы нелепо, слетая с его уст. Он не
знал более, что сказать, теперь, когда понял все, когда он мог
представить, как молодая женщина у изголовья больного ухаживала
за человеком, которого она ранила, восхищаясь его мужеством и
веселостью, привязываясь к нему, влюбляясь в него, и трижды,
вопреки себе самой, конечно, в своеобразном безотчетном порыве,
вперемешку с приступами досады и ярости, спасала его от смерти.
Все это выглядело таким странным, было так неожиданно, а
эта развязка так взволновала Люпэна, что на этот раз он уже не
пытался ее остановить, когда она направилась к двери, пятясь и
не спуская с него глаз.
Она опустила голову, слабо улыбнулась и исчезла.
Он резко позвонил.
-- Проследи за этой женщиной,-- сказал он появившемуся
слуге.-- Впрочем, нет, оставайся здесь... Так будет лучше...
Довольно долго он оставался в глубоком раздумье. Образ
молодой женщины витал над ним неотступно. Потом он снова
просмотрел в памяти всю эту любопытную, волнующую и трагическую
историю, в которой он был так близок к гибели, и, взяв со стола
зеркало, долго всматривался, с некоторой снисходительностью, в
свое лицо, на котором переживания и болезнь не так уж сильно
отразились.
-- Вот что значит, однако,-- проговорил он наконец,-- быть
недурным собой.
Морис Леблан.
Красный шарф
В то утро, выйдя из дома в обычное время, чтобы не
опоздать на службу во Дворец правосудия, главный инспектор
Ганимар обратил внимание на странное поведение незнакомца,
шагавшего впереди него вдоль улицы Перголезе.
Через каждые пятьдесят -- шестьдесят шагов этот прохожий,
бедно одетый, в соломенной, несмотря на ноябрь, шляпе,
наклонялся либо для того, чтобы завязать шнурки обуви, либо
чтобы подобрать упавшую трость, либо по другому поводу. И
каждый раз при этом вынимал из кармана и воровато клал на край
тротуара маленький кусочек апельсиновой корки.
Пустая мания, наверно, ребяческое развлечение, которому
вряд ли кто-нибудь уделил бы внимание, но Ганимар был из тех
догадливых наблюдателей, которых ничто не оставляет
равнодушными и которые успокаиваются лишь тогда, когда узнают
тайную подоплеку фактов. И он пошел по следам странного
незнакомца.
И вот, в ту минуту, когда тот повернул направо, на авеню
Великой Армии, инспектор заметил, что он обменивается знаками с
мальчишкой лет двенадцати, который шел мимо домов с левой
стороны улицы.
Еще через двадцать метров странная личность нагнулась и
поправила низ штанины. Апельсиновая корка отметила эту
остановку. В тот же момент мальчишка остановился и с помощью
кусочка мела начертил на доме, мимо которого проходил, белый
крест, заключенный в круг.
Оба продолжили свою прогулку. Минуту спустя -- новая
остановка. Неизвестный поднял булавку и оставил корку. И
сорванец напротив написал на стене второй крест, который также
заключил в белый круг.
"Сто чертей,-- подумал главный инспектор с довольным
урчанием,-- это многое обещает... О чем могли сговориться эти
два вероятных клиента?"
Оба "клиента" тем временем спустились по авеню Фридланд и
по Фобур-Сент-Оноре, без того, впрочем, чтобы случилось
что-нибудь, что можно было бы взять на заметку.
С почти равными промежутками двойная операция
возобновлялась, так сказать, автоматически. Было, однако,
очевидно, с одной стороны, что человек с апельсиновыми корками
делал свое дело только тогда, когда выбирал дом, который
следовало отметить, а мальчишка, с другой, отмечал нужный дом
только после того, как замечал сигнал своего спутника.
Согласованность между ними, таким образом, представлялась
несомненной, и подмеченные главным инспектором действия
приобретали в его глазах все больший интерес.
На площади Бово мужчина заколебался. Потом, словно приняв
решение, нагнулся и дважды отряхнул низ своих штанин. Тогда
мальчишка сел на тротуар под самым носом солдата, который стоял
на часах возле здания министерства внутренних дел, и пометил
камень в ограде двумя крестами и двумя окружностями.
Против Елисейского дворца -- та же церемония, с той
разницей, что на тротуаре, по которому перед президентской
резиденцией прохаживался часовой, появилось три знака вместо
двух.
-- Что бы это значило?--прошептал, побледнев от волнения,
Ганимар, который, против собственной воли, думал о своем
неизменном противнике Люпэне, как бывало всякий раз, когда
возникали какие-либо таинственные обстоятельства,-- Что бы все
это значило?
Он охотно схватил бы и допросил обоих "клиентов". Но был
слишком опытен, чтобы совершить такую глупость. Впрочем,
человек с апельсиновыми корками как раз закурил сигарету, и его
напарник, тоже державший какой-то окурок, подошел к нему с
явным намерением попросить прикурить.
Оба обменялись несколькими словами. Мальчишка быстро
протянул компаньону какойто предмет, который, как показалось
главному инспектору, имел очертания револьвера в кобуре. Оба
наклонились вместе над этим предметом, и мужчина, повернувшись
к стене, шесть раз поднес руку к карману тем движением, которым
заряжают подобное оружие.
Окончив эту работу, они повернули назад, дошли до улицы
Сюрена, и инспектор, следовавший за ними так близко, как это
было возможно, с риском привлечь их внимание, увидел, что оба
проследовали в ворота старинного дома, у которого все ставни
были закрыты, кроме как на четвертом и последнем этажах.
Он бросился следом. В конце проезда, в глубине большого
двора, инспектор заметил вывеску маляра, а с левой стороны--
лестничную клетку.
Он стал подниматься, и на первом же пролете ускорил шаги,
так как сверху до него донесся сильный шум, в котором,
казалось, можно было также различить удары.
Когда Ганимар добрался до последней площадки, дверь была
открыта. Он вошел, на секунду прислушался, уловил шум борьбы,
добежал до комнаты, из которой он исходил, и застыл на пороге,
тяжело дыша, удивленный зрелищем, которое перед ним
предстало,-- человека с апельсиновыми корками и мальчишку,
которые громко стучали стульями о паркет.
В ту же минуту из соседней комнаты появилось третье лицо.
Это был молодой человек двадцати восьми -- тридцати лет,
носивший короткие бакенбарды, очки, комнатную куртку, подбитую
каракулевым мехом, и казавшийся иностранцем, скорее всего --
русским.
-- Здравствуй, Ганимар,-- сказал он. И обернувшись к тем
двоим:
-- Спасибо, друзья мои, поздравляю с успехом. Вот
обещанное вознаграждение.
Он вручил им стофранковый билет, вытолкнул из комнаты и
запер обе двери на лестницу.
-- Уж ты меня прости, старина,-- объявил он Ганимару.--
Мне нужно с тобой переговорить... Причем--срочно...
Он протянул ему руку и, поскольку инспектор продолжал
стоять в ошеломлении, с лицом, перекошенным бешенством,
воскликнул:
-- Ты, кажется, не понимаешь... Хотя все предельно ясно...
Мне понадобилось срочно тебя повидать... Так что...
И словно отвечая на еще не высказанные возражения:
-- Да нет, старик, ты ошибаешься. Если бы я тебе написал
или позвонил по телефону, ты бы не пришел... Либо заявился бы
во главе целого полка. Я же хотел повидать тебя одного и
подумал, что нет лучшего способа, чем послать этих двух людей с
задачей сеять апельсиновые корки, рисовать крестики и нолики,
короче -- отметить тебе дорогу к этому месту. Но в чем дело? Ты
вроде совершенно оглушен. Что случилось? Может, ты меня не
узнаешь? Я -- Люпэн... Арсен Люпэн... Поройся в памяти... Разве
это имя ничего тебе не напоминает?
-- Скотина,-- процедил сквозь зубы Ганимар. Изобразив
полное отчаяние, Люпэн сердечно проговорил:
-- Ты сердишься? Я вижу это по твоим глазам... Дело
Дюгри-валь, не так ли? Я должен был подождать, чтобы ты пришел
меня арестовать?.. Черт побери, мне это как-то не пришло в
голову! В следующий раз, клянусь...
-- Каналья,-- пробурчал Ганимар.
-- А я-то думал, тебе будет приятно! Честное слово, так
себе и сказал: "Мой добрый, толстый Ганимар, мы ведь с ним так
давно не виделись! Он просто бросится мне на шею".
Ганимар, который все еще не сдвинулся с места, вышел,
казалось, из оцепенения. Он посмотрел вокруг, взглянул на
Люпэна, подумал, вероятно, не броситься ли ему, действительно,
на шею, затем, овладев собой, взял стул и устроился на нем,
словно вдруг решился выслушать своего противника.
-- Прекрасно,-- сказал Люпэн,-- поговорим. Трудно и
мечтать о более спокойном местечке. Этот старинный особняк
принадлежит герцогу де Рошлор, который в нем никогда не живет и
который сдал мне внаем этот этаж, передав места общего
пользования в распоряжение предпринимателя-маляра. У меня есть
несколько подобных жилищ, весьма удобных. Здесь, несмотря на
внешность русского барина, меня знают как господина Жана
Дюбрей, бывшего министра... Ты меня поймешь: я избрал
необременительную профессию, чтобы не слишком привлекать
внимание...
-- Какое мне до всего этого дело?--прервал его Ганимар.
-- Ты прав, я заболтался, а ты, наверно, торопишься.
Извини, разговор не будет долгим... Пять минут... Приступаю...
Сигару? Не желаешь? Прекрасно. Я тоже.
Он сел и забарабанил пальцами по столу, раздумывая, затем
приступил к делу.
-- Семнадцатого октября 1599 года, в прекрасный теплый,
радостный день... Ты слушаешь, Ганимар?.. Итак, 17 октября 1599
года... В сущности, надо ли непременно возвращаться к правлению
Генриха Т/ и рассказывать тебе о хронике Нового моста? Вовсе
нет, ты не слишком вникал в историю Франции, и я рискую внести
лишний сумбур в твои мысли. Довольствуйся же знанием того, что
в эту ночь, к часу утра, лодочник, проплывавший под последней
аркой означенного Нового моста, со стороны левого берега,
услышал, как перед носом его баржи в реку свалилось что-то, что
было сброшено с высоты моста и явно предназначалось для самого
дна реки. Его собака бросилась в ту сторону, громко лая, и
когда лодочник добрался до носа своего судна, он увидел, что
пес треплет в пасти обрывок газеты, которая, по-видимому,
служила оберткой, для каких-то предметов. Он подобрал те
предметы, которые не упали в воду, и, вернувшись в свою каюту,
осмотрел находку. Знакомство показалось ему любопытным, и,
поскольку он поддерживает связь с одним из моих друзей, он с
его помощью преду-' предил меня. Этим же утром меня разбудили,
чтобы поставить в известность об этом деле и ввести во владение
подобранными предметами. И вот они перед тобой.
Он показал эти вещи, разложенные на столе. Вначале --
обрывки номера газеты. За ними -- большая хрустальная
чернильница, к крышке которой был привязан длинный обрывок
бечевки. Потом был осколок стекла, затем -- нечто склеенное из
картона, превращенное в тряпку. Наконец тут был обрывок
ярко-красного шелка, заканчивавшийся шариком из той же ткани,
того же цвета.
-- Ты видишь наши вещественные доказательства, мой добрый
друг,--сказал Люпэн.-- Конечно, решить возникшую загадку было
легче, если бы в нашем распоряжении были остальные предметы,
которые глупое животное раскидало куда попало. Мне, однако,
кажется, что вполне можно найти решение, подумав и приложив
хоть немного сообразительности. А это как раз -- твои лучшие
качества. Что ты об этом скажешь?
Ганимар не пошевелился. Он словно выразил готовность
выслушивать болтовню Люпэна, но собственное достоинство
запрещало ему отзываться на нее хотя бы единым словом либо даже
кивком головы, который мог быть истолкован как одобрение или
несогласие.
-- Мы с тобой, очевидно, полностью согласны,-- продолжал
Люпэн, словно и не замечая безмолвия главного инспектора.-- И
могу таким образом резюмировать единой заключительной фразой
это дело, как о нем рассказали представленные вещественные
доказательства. Вчера вечером, между девятью часами и
полуночью, некая девица эксцентричного поведения была ранена
ударами ножа, а затем задушена насмерть хорошо одетым мужчиной,
носящим монокль, принадлежавшим к завсегдатаям ипподрома, с
которым указанная девица съела три пирожных безе и один эклер в
кафе.
Люпэн закурил сигарету и заметил, взяв Ганимара за рукав:
-- Ну, это тебе не слишком нравится, главный инспектор! Ты
воображал, что в области следственных дедукций такие достижения
недоступны профану. Ошибка, милостивый государь. Люпэн
жонглирует своими выводами словно детектив из романа. Мои
доказательства? Ослепительные в чисто детской простоте.
И он продолжал, указывая каждый предмет по ходу своей
демонстрации:
-- Итак, вчерашним вечером, после девяти часов (вот этот
обрывок газеты помечен вчерашней датой и указанием "вечерний
выпуск"; кроме того, вот здесь, приклеенный к бумаге, виден
кусочек тех желтых лент, под которыми номера отправляют
абонентам, то есть те номера, которые поступают на дом только с
почтой, развозимой после девяти вечера). Итак, после девяти
вечера хорошо одетый мужчина (соблаговоли отметить, что на краю
вот этого осколка стекла видно круглое отверстие монокля,
каковой является главным образом признаком аристократической
принадлежности), вошел в кондитерскую (перед тобою -- узкая
картонная конструкция в форме коробки, где еще видно немного
крема от пирожных, которые в нее положили). Имея при себе такой
пакетик, господин с моноклем отправился к указанной молодой
особе, чей шарфик из ярко-красного шелка в достаточной мере
свидетельствует об эксцентричных повадках хозяйки.
Присоединившись к ней, по пока еще неизвестным причинам, он
вначале ударил ее ножом, после чего задушил упомянутым алым
шарфом (возьми, главный инспектор, свою лупу, и ты увидишь на
красном шелке более темные пятна, являющиеся вот здесь следами
окровавленного ножа, который о него вытерли, а тут --
отпечатками окровавленной руки, схватившейся за ткань).
Совершив свое преступление, чтобы не оставить следа, он извлек
из кармана: 1) газету, на которую подписан и которая (прочти
вот этот отрывок) издается для любителей скачек,-- ее название
нетрудно установить; 2) веревку, которая представляет собой
часть кнута (эти две подробности тебе докажут, не так ли, что
наш незнакомец не только интересуется бегами, но и сам
занимается лошадьми). Затем он собирает осколки своего монокля,
шнурок которого порвался во время борьбы. Отрезает с помощью
ножниц (обрати внимание на следы разрезов) запачканную часть
шарфика, оставив другую, без сомнения, в судорожно сжатых руках
жертвы. Скомкав картонную коробку из кондитерской, он кладет в
образовавшийся ком способные навести на его след предметы, из
которых многие должны быть теперь на дне Сены, где и находится,
к примеру, его нож. Заворачивает все в газету, перевязывает
бечевкой и привязывает в качестве груза эту чернильницу.-Затем
сматывает удочки. Немного позже пакет падает на баржу речника.
Вот и все. Ох, мне стало жарко. Что скажешь об этой истории?
Он несколько минут наблюдал за Ганимаром, чтобы проверить,
какое действие произвел на инспектора его доклад. Ганимар не
нарушил своего молчания.
Люпэн засмеялся.
-- В сущности, Ганимар, ты сражен наповал. Но бросаешь
себе самому вызов. Зачем, думаешь ты, дьявол Люпэн передает мне
это дело вместо того, чтобы оставить его себе, настигнуть
убийцу и отнять у него'добычу, если тут замешана кража? Вопрос
вполне логичный,,не спорю. Но... тут есть одно "но", у меня,
правда, на него нет времени, в эти дни я просто завален
работой. Взлом в Лондоне, другой-- в Лозанне, подмена ребенка в
Марселе, спасение юной девицы, вокруг которой бродит смерть,--
все это сразу на меня и свалилось. И я себе сказал: а что, если
подкинуть это дельце доброму другу Ганимару? Теперь, когда
тайна наполовину прояснилась, он сумеет добиться решения. А
какую я ему окажу услугу! Как он от этого выиграет!
-- Сказано -- сделано. В восемь часов утра я отправил к
тебе ту самую личность с апельсиновыми корками. Ты клюнул, и
вот, к девяти утра, ты прибыл сюда, трепеща от любопытства.
Люпэн встал. Он слегка наклонился к инспектору и сказал,
глядя прямо в глаза:
-- Точка знаменует собой конец. Для меня это дело закрыто.
Вскоре, вероятно, ты узнаешь, кто жертва, вполне возможно--
балеринка либо певичка из кафешантана. С другой стороны, многое
говорит о том, что преступник живет поблизости от Нового моста,
скорее -- на левом берегу. Наконец, вот тебе вещественные
доказательства. Дарю. Трудись. Оставлю себе только этот клочок
шарфика. Если тебе понадобится восстановить весь шарф, принеси
мне остаток, тот, который правосудие обнаружит на шее убитой.
Доставь мне его через месяц, день в день, то есть 28 декабря в
10 часов. Ты меня наверняка найдешь. И ничего не опасайся: все
это вполне серьезно, милый друг, клянусь тебе. Никакого обмана.
Можешь действовать смело. Кстати, еще подробность, не лишенная
значения:
при задержании человека с моноклем будь внимателен. Он
левша. Прощай, старик, желаю тебе удачи!
Люпэн сделал пируэт, открыл дверь и исчез еще до того, как
Ганимар подумал, как ему надлежит поступить. Одним прыжком
инспектор бросился следом, но сразу убедился, что ручка запора,
благодаря незнакомому ему механизму, не поворачивается.
Потребовалось десять минут, чтобы снять винты замка, еще десять
ушло на запоры в передней. Когда он сбежал по лестнице с
четвертого этажа, у Ганимара не оставалось никакой надежды
догнать Арсена Люпэна.
Об этом, впрочем, он и не думал. Люпэн внушал ему
странное, сложное чувство, в котором были и страх, и злость, и
невольное восхищение, и смутная догадка, что, несмотря на все
его усилия, на упорство его поисков, он никогда не справится с
подобным противником. Он преследовал его по долгу и ие
самолюбия, но в постоянном страхе быть обманутым этим
искуснейшим мистификатором и выставленным в смешном положении
перед публикой, всегда готовой посмеяться над его
злоключениями.
В частности, история с алым шарфиком тоже казалась ему
весьма двусмысленной. С одной стороны, конечно, любопытной, но
также неправдоподобной! Тем более, что объяснения Люпэна, на
первый взгляд, столь логичные, могли с трудом выдержать
достаточно строгий экзамен.
Нет,--думал Ганимар,--все это -- пустые россказни...
Набор предположений и гипотез, ни на что не опирающихся. Я не
дам себя провести.
И, добравшись до набережной Орфевр, 36, он принял уже
решение считать эту историю словно бы и не случившейся.
Он поднялся к дежурному Сюрте. Там один из коллег ему
сказал:
-- Ты уже видел шефа?
-- Нет,
-- Он справлялся только что о тебе.
-- Вот как?
-- Да, поезжай за ним.
-- Куда? ,
-- На улицу дю Берн... Ночью там совершено убийство...
-- А! И кого убили?
-- Много не скажу... Кажется, певичку из кафешантана...
Ганимар отозвался просто:
-- Сто тысяч чертей!
Двадцать минут спустя он вышел из метро и направился к
улице дю Берн.
Жертва убийства, известная в театральном мире под
прозвищем Женни Сапфир, занимала скромную квартирку на третьем
этаже. В сопровождении полицейского главный инспектор
проследовал вначале через две комнаты, затем вошел в помещение,
где находились уже следователи, которым поручили расследование,
начальник Сюрте господин Дюдуа и медицинский эксперт.
При первом же взгляде Ганимар вздрогнул. Он увидел
лежавшее на диване безжизненное тело молодой женщины, пальцы
которой намертво вцепились в обрывок красного шелка! На плече,
выступавшем из корсажа с глубоким вырезом, виднелись две раны,
вокруг которых кровь уже застыла. Искаженное, почти почерневшее
лицо выражало безумный ужас.
Врач-эксперт, окончивший как раз осмотр, произнес:
-- Первые заключения не вызывают сомнений. Жертву дважды
ударили кинжалом, затем -- задушили. Смерть от удушья очевидна.
"Сто тысяч чертей!"-- сказал опять про себя Ганимар,
вспоминая слова Люпэна, нарисованную им картину преступления.
Следователь пытался возразить:
-- На шее, однако, не видно синяков...
-- Удушение,-- заявил доктор,-- могло быть выполнено с
помощью этого шелкового шарфика, бывшего на убитой; от него и
остался этот обрывок, за который она, повидимому, цепля.-юь
обеими руками, пытаясь себя защитить.
--Почему же,-- спросил следователь,-- от него только
клочок?
-- Остальная часть, вероятно--пропитанная кровью, могла
быть у несена убийцей. Вот здесь легко различить торопливые
надрезы, сделанные ножницами.
-- Сто тысяч чертей!-- в третий раз сквозь зубы повторил
Ганимар.-- Проклятый Люпэн все разглядел, не будучи здесь ни
минуты!
-- А мотивы преступления?-- спросил следователь.-- Замки
взломаны, содержимое шкафов переворошено. Нет ли на сей счет
каких-либо сведений, мсье Дюдуа?
Начальник Сюрте на это отвечал:
-- Могу по крайней мере выдвинуть гипотезу, основанную на
показаниях служанки. Жертва, талант которой был довольно
посредственным, но известная своей красотой, совершила два года
тому назад путешествие в Россию, откуда вернулась с
великолепным сапфиром, подаренным, по слухам, персоной, близкой
к царскому двору. Женни Сапфир, как ее с тех пор стали
называть, чрезвычайно гордилась этим подарком, хотя, из
осторожности, его не носила. Не будет ли естественным
предположить, что кража этого камня и стала причиной убийства?
-- Знала ли служанка то место, в котором он находился?
-- Нет, его не знал никто. И беспорядок в этой комнате
может служить доказательством, что убийца тоже его не знал.
-- Сейчас допросим горничную,--молвил следователь.
Господин Дюдуа отвел главного инспектора в сторонку и сказал:
-- У вас какой-то странный вид, Ганимар. Что случилось? Вы
о чем-нибудь догадываетесь?
-- Ни о чем, шеф.
-- Тем хуже. Нам в Сюрте очень нужен громкий успех. Уже
несколько преступлений такого рода остались нераскрытыми. На
этот раз надо найти виновника, причем -- быстро.
-- Будет трудно, шеф.
-- Надо, Ганимар, надо. Послушайте меня. Если верить
горничной, Женни Сапфир, которая вела весьма размеренный образ
жизни, частенько, в течение месяца, после возвращения из
театра, то есть к половине одиннадцатого вечера, принимала у
себя мужчину, который оставался у нее примерно до полуночи.
"Это человек светский,-- утверждала Женни Сапфир,-- он
собирается на мне жениться". "Светский мужчина", впрочем,
предпринимал все предосторожности для того, чтобы не быть
увиденным, поднимая воротник и надвигая на лицо поля шляпы,
когда проходил перед ложей консьержки. А Женни Сапфир, еще до
его появления, всегда отпускала горничную. Именно эту личность
мы и должны найти.
-- Он не оставил никаких следов?
-- Никаких. Перед нами, очевидно, крепкий орешек, который
хорошо подготовил свое преступление и совершил его при всех
возможных шансах остаться безнаказанным. Его арест сделает нам
честь. Я рассчитываю на вас, Ганимар.
-- Вы рассчитываете на меня, шеф,-- повторил инспектор--
Что ж, посмотрим, посмотрим... Не скажу "нет"... Однако...
Он выглядел чрезвычайно взвинченным, и его волнение
удивило господина Дюдуа.
-- Однако,-- продолжал тот,-- однако, клянусь вам... Вы
слышите, шеф, клянусь вам...
-- Вы клянетесь? В чем?
-- Да так... Поглядим, шеф--Поглядим...
И только выйдя наружу, оказавшись опять в одиночестве,
Ганимар завершил эту фразу. Завершил ее громким голосом,
притопнув ногой, с сильнейшим гневом в голосе:
-- Но клянусь перед самим Господом, что арест будет
произведен моими собственными средствами, без того, чтобы я
употребил хотя бы малую толику тех сведений, которые доставил
мне этот негодяй. Нет! Ни за что!
Меча громы и молнии против Люпэна, в ярости от того, что
на него навалили это дело, но полный решимости добиться его
разгадки, Ганимар долго бродил без цели по улицам. С гудящей
головой он пытался внести хоть немного порядка в собственные
мысли и отыскать среди хаотично разбросанных фактов хоть
крохотную подробность, не подозреваемую Люпэном, которая могла
бы привести его к успеху.
Ганимар торопливо пообедал у виноторговца, затем продолжил
прогулку и вдруг остановился, озадаченный, сконфуженный. Он
увидел, что снова входит в ворота на улице Сюрена, во двор того
самого дома, в который Люпэн заманил его несколькими часами
раньше. Превосходившая его волю сила привела его сюда опять.
Решение вопроса, видимо, таилось в этом месте; здесь
должны были находиться подлинные составные части истины. Что бы
он ни делал, рассуждения Люпэна были такими точными, его
расчеты такими верными, что, до глубины души смущенный таким
необычайным проникновением в события, он мог начать дело только
с той точки, на которой противник его оставил.
Отказавшись от сопротивления, Ганимар поднялся на
четвертый этаж. Квартира была открыта. Никто не притронулся к
оставленным им предметам -- "подаркам" .Люпэна. Он забрал их с
собой.
С той минуты он рассуждал и действовал, можно сказать,
машинально, по подсказкам мастера, не слушаться которого уже не
мог.
Допустив, что преступник живет поблизости от Нового моста,
следовало по дороге, ведущей от этого моста к улице дю Берн,
найти очень важную для разгадки кондитерскую, открытую по
вечерам, в которой были приобретены пирожные. Долго искать ее
не пришлось. Возле вокзала Сент-Лазар кондитер показал ему
картонные коробочки, как по форме, так и по материалу во всем
подобные той, которая находилась в распоряжении Ганимара. К
тому же одна из продавщиц помнила, что накануне ей пришлось
обслужить некоего господина, прятавшего лицо в меховом
воротнике, но у которого она заметила монокль.
-- Вот мы и проверили первую примету,-- подумал
инспектор,-- наш человек действительно носит монокль.
Ганимар соединил затем обрывки газеты для любителей скачек
и показал их киоскеру, который легко распознал страницу из
"Иллюстрированного Ипподрома". Он тотчас же отправился в
редакцию "Ипподрома", где затребовал список подписчиков. И взял
на заметку имена и адреса всех абонентов, которые жили в
окрестностях Нового моста, прежде всего, поскольку это сказал
Люпэн, на левом берегу реки.
Затем вернулся в Сюрте, собрал полдюжины людей и направил
их куда следовало, снабдив соответствующими указаниями.
В семь часов вечера последний из посланных возвратился и
сообщил ему добрую весть. Некий мсье Превай, подписчик
"Ипподрома", жил в квартире на первом этаже на набережной
Августинцев. Накануне вечером он вышел в меховой шубе из дома,
получил у консьержки письма и газету "Иллюстрированный
Ипподром", куда-то удалился и возвратился только к полуночи.
Этот мсье Превай носил монокль. Он был завсегдатаем бегов
и сам владел несколькими лошадьми, на которых принимал участие
в заездах либо сдавал внаем.
Следствие продвигалось так быстро, и результаты так точно
соответствовали предсказаниям Люпэна, что Ганимар, слушая
рапорт агента, был потрясен. Он еще раз смог убедиться в
необычайной широте возможностей, которыми располагал Люпэн. Ни
разу еще, на всем протяжении своей долгой жизни, он не
встречался с такой проницательностью, с таким острым и быстрым
умом. Он проследовал к господину Дюдуа.
-- Все готово, шеф. У вас есть ордер?
-- Что-что?
-- Я говорю: все готово для ареста, шеф.
-- Вы уже знаете, кто убийца Женни Сапфир?
-- Да.
-- Но как вы узнали? Расскажите! Ганимар испытал некоторые
угрызения совести, немного покраснел, но все-таки ответил:
-- Помогла случайность, шеф. Убийца бросил в Сену все, что
могло его изобличить. Часть брошенного была подобрана и
доставлена мне.
-- Но кем?
-- Неким лодочником, который не пожелал сообщить своего
имени, опасаясь мести. Но все необходимые приметы оказались в
моих руках. Дело было легким.
И инспектор рассказал о своих дальнейших действиях.
-- И вы называете все это случайностью!-- воскликнул мсье
Дюну а.-- Утверждаете, что дело было легким! Да ведь это одно
из ваших лучших предприятий! Ведите его до конца сами, дорогой
Ганимар, и будьте осторожны.
Ганимар спешил. Он отправился на набережную Августинцев со
своими помощниками, которых расставил вокруг дома. Консьержка
при этом сообщила, что жилец столовался в городе, но после
ужина регулярно заходил к себе.
И действительно, незадолго до девяти вечера, высунувшись
из окна, она предупредила Ганимара, который издал легкий свист.
Господин в цилиндре, в меховой шубе, следовал по тротуару,
проложенному вдоль самого берега. Он пересек мостовую и
направился к дому.
Ганимар двинулся навстречу.
-- Вы -- мсье Превай?
-- Да, а вы кто такой?
-- У меня к вам поручение...
Он не успел окончить фразу. При виде людей, которые
появились из полумрака, Превай живо отступил к стене; держась
лицом к неожиданным противникам, он прислонился спиной к лавке,
расположенной на первом этаже, шторы которой были опущены.
-- Назад!-- крикнул он.-- Я вас не знаю!
Правой рукой он размахивал тяжелой тростью, тогда как
левая, заложенная за спину, казалось, пыталась открыть дверь.
Ганимар подумал, что тот мог убежать по какому-нибудь
потайному ходу.
-- Бросьте шутки,-- сказал он, подходя,-- вы попались...
Сдавайтесь...
Но в то мгновение, когда он схватил трость преступника,
Ганимару вспомнилось предупреждение Люпэна. Превай был левшой.
Так что левой рукой он как раз доставал револьвер.
Инспектор живо нагнулся, заметив движение противника.
Раздались два выстрела. Никто, однако, не пострадал.
Мгновение спустя Превай получил удар рукоятью револьвера
по подбородку и был сбит с ног. В девять часов он был водворен
в камеру.
Ганимар в это время пользовался уже немалой известностью.
Последнее задержание, выполненное с такой быстротой и простыми
средствами, о чем полиция постаралась пошире раструбить,
доставило ему внезапную славу. На Превай навалили все
преступления, остававшиеся до тех пор безнаказанными и газеты
вознесли до небес подвиги Ганимара.
Следствие в самом начале продвигалось энергичено. Было
установлено, что Превай -- настоящее имя Тома Дерок -- уже имел
дело с правосудием. Сделанный у него обыск хотя и не доставил
новых доказательств, привел к обнаружению связки бечевок,
подобных той, которой был перевязан пакет, и кинжалов, которые
могли причинить такие же раны, как те, которые были нанесены
жертве.
Но на восьмой день все переменилось. Превай, до тех пот
отказывавшийся отвечать, теперь, в присутствии своего адвоката,
представил алиби: в вечер преступления он был в Фоли-Бержер.
-- Заранее подготовленное алиби,-- возразил следователь.
-- Докажите,-- отвечал Превай.
Состоялись очные ставки. Барышне из кондитерской
показалось, будто она узнает господина с моноклем. Консьержке с
улицы Берни показалось, что она узнает господина, который
посещал Женни Сапфир. Но никто не решался на большее.
И следствие не располагало ничем очевидным, той прочной
почвой, на которой можно было бы построить серьезное обвинение.
Следователь пригласил Ганимара и рассказ ал ему о своих
затруднениях.
-- Я не могу более настаивать, мне не хватает улик.
-- Но ведь у вас есть убеждение, господин следователь! Дал
бы себя Превай задержать без сопротивления, не будь он виновен?
-- Он утверждает, что принял это за разбой. Точно так же
он твердит, что никогда не видел Женни Сапфир, и действительно,
мы не находим никого, кто мог бы его поймать на лжи. Далее,
допуская, что сапфир был им украден, мы не смогли найти этот
камень у него.
-- Но он не обнаружен и в другом месте,-- заметил Ганимар.
-- Пусть так, но это не доказательство против него. Знаете
ли, что нам требуется, мсье Ганимар, причем -- поскорее? Вторая
часть красного шарфа.
-- Вторая часть?
-- Да, так как очевидно, что, если убийца ее забрал, на
ней должны быть отпечатки его окровавленных пальцев.
Ганимар не отвечал. В течение многих дней он уже
чувствовал, что дело обретет такой оборот. Никакое другое
доказательство не стоило этого. При наличии же шелкового шарфа,
и только в этом случае, виновность подозреваемого становилась
неопровержимой. А положение, в котором оказался Ганимар,
требовало, чтобы эта виновность была доказана. Ответственный за
арест, прославленный им, объявленный самым грозным противником
злоумышленников, он стал бы предметом всеобщих насмешек, если
бы тот был отпущен.
К несчастью, единственное и неопровержимое доказательство
было в руках Люпэна. Как мог он его заполучить?
Ганимар стал искать; он не жалел усилий в новых
расследованиях, повторил все следствие заново, провел бессонные
ночи, распутывая тайну улицы дю Берн, проследил за всей жизнью
Превай, поднял десяток сыщиков, чтобы найти недосягаемый
сапфир. Все было напрасно.
27 декабря в коридоре Дворца правосудия ему снова
встретился следователь:
-- Ну что, господин Ганимар, есть что-нибудь новое?
-- Нет, господин следователь.
-- В таком случае я закрываю дело.
-- Подождите еще день.
-- К чему? Нам нужен второй конец шарфа; вы его нашли?
-- Он будет у меня завтра.
-- Завтра?
-- Да. Но доверьте мне тот кусок, который у вас.
-- В обмен на что?
-- На мое обещание восстановить весь шарф.
-- Договорились.
Ганимар направился в кабинет следователя. И вышел из него
с обрывком шелка.
-- Тысяча чертей,-- ворчал он при этом,-- придется пойти
за этой проклятойуликой и заполучить ее... Если, конечно, мсье
Лю-пэн осмелится прийти в условленное место.
Он, в сущности, не сомневался -- Люпэну для этого хватит
смелости. И именно это его бесило. Но зачем Люпэну понадобилось
такое свидание? Какую он при этом преследовал цель?
Охваченный беспокойством, с яростью в душе, терзаемый
ненавистью, он решил предпринять все предосторожности не только
для того, чтобы не попасть в засаду, но и чтобы не пропустить
удобного случая схватить своего врага. И назавтра, 28 декабря,
в день, назначенный Люпэном, исследовав в течение целой ночи
старинный особняк на улице Сюрен и убедившись, что другого
выхода, кроме больших ворот, отсюда не было, предупредив также
своих помощников, что операция предстоит опасная, он вместе с
ними прибыл на будущее поле битвы.
Ганимар оставил их в кафе напротив. Приказ был строгим:
если он покажется в одном из окон четвертого этажа либо не
вернется через полчаса, полицейские должны ворваться в дом и
задержать любого, кто попытается из него выйти.
Главный инспектор убедился в том, что его, револьвер
исправен, что он легко вынимается из кармана. Затем поднялся
наверх.
Его несколько удивило, что все оставалось таким, каким
было, когда он отсюда ушел, двери -- открытыми, запоры --
взломанными. Убедившись в том, что окна главного помещения
действительно выходят на улицу, он обошел остальные три комнаты
квартиры. В них не оказалось никого.
-- Мсье Люпэн побоялся прийти,-^ промолвил он не без
тайного удовлетворения.
-- Ты дурак,--прозвучал за его спиной чей-то голос.
Обернувшись, он увидел на пороге старика рабочего в длинной
блузе-спецовке.
-- Не ищи более никого,-- сказал тот.-- Это я, Люпэн. С
сегодняшнего утра я работаю в малярной мастерской, внизу.
Сейчас -- время завтрака. И вот я поднялся к тебе.
Он с веселой улыбкой разглядывал Ганимара. И воскликнул:
-- Правда! Я обязан тебе чертовски приятной минутой,
старик. Не отдал бы ее за десять лет твоей жизни, и все-таки я
тебя люблю! Не так ли, дорогой мой артист? Разве не все у меня
предусмотрено, рассчитано? От А до Я? Не разобрал ли я по
косточкам это дело? Не проник ли в тайну шарфа?- Были, конечно,
в моих доводах и пробелы, не хватало и звеньев в цепи, не скажу
-- нет... Но какой шедевр сообразительности, как все было в
точности восстановлено, Ганимар! С какой интуицией разгадано
все, что случилось! Но также, все, что должно было Произойти
после, от раскрытия преступления до твоего прибытия сюда в
поисках последнего доказательства! Какая чудодейственная
проницательность, друг мой! Шарф у тебя?
-- Половинка, конечно. Вторая у тебя?
-- Вот она. Давай сопоставим.
Они разложили обрывки на столе. Разрезы, проделанные
ножницами, в точности совпадали. Да и цвет ткани был
тождественным.
-- Полагаю, однако, ты пришел не только за этим,-- сказал
Люпэн.-- Тебя интересуют следы крови. Следуй за мной, Ганимар,
в этой комнате слишком темно.
Они пришли в соседнее помещение, выходившее во двор,
действительно -- более светлое, и Люпэн приложил обрывок
шарфика к стеклу.
-- Погляди,-- молвил он, слегка отстраняясь.
Инспектор задрожал от радости. Он увидел как отчетливые
следы пяти пальцев, так и отпечаток всей ладони. Улика была
неопровержимой. Окровавленной рукой, той самой, которой он
нанес Женни Сапфир ножевые раны, убийца схватил шарф и затянул
его на ее шее.
-- И это отпечаток левой руки,-- сказал Люпэн.-- Откуда и
мое предупреждение, в котором не было ничего
сверхъестественного. Ибо, если ты, допускаю, и признаешь мое
умственное превосходство, старый друг, мне не хотелось бы,
чтобы ты считал меня колдуном.
Ганимар торопливо спрятал кусок шелка в карман. Люпэн не
стал возражать.
-- Бери, старик, я принес это для тебя. Мне так приятно
доставить тебе хоть капельку радости! Видишь сам, никакой
ловушки здесь нет, одна любезность... Товарищеская услуга,
добрый жест старого друга. И еще, сказать правду, капелька
любопытства... Да, позволь еще раз взглянуть на тот кусочек
шелка... Тот, который был в полиции... Не бойся же. Не бойся, я
его верну... Только взгляну...
Небрежными движениями, в то время как Ганимар невольно
слушал его, Люпэн поигрывал шариком, которым заканчивалась
половинка шарфа.
-- Какими же они бывают хитроумными, эти дамские изделия!
Это обстоятельство, во время следствия, не ускользнуло от
твоего внимания? Женни Сапфир, изготовлявшая сама свои платья и
шляпы, была в этом особенно изобретательна. И этот шарфик,
конечно, тоже -- ее произведение... Это, впрочем, я подметил с
первого же дня. Любопытный по природе, как я имею честь тебе
признаться, я основательно исследовал тот обрывок шелка,
который ты положил в карман, и внутри шарика, которым он
оканчивался, обнаружил маленький образок, который бедняжка
зашила в него на счастье. Трогательная подробность, не так ли,
Ганимар? Маленькая медалька с изображением Богоматери
Воспомоществую-щей.
Инспектор не отрывал от него глаз, заинтригованный до
глубины души. Люпэн продолжал:
-- Тогда я себе сказал: до чего же интересно, наверно,
будет осмотреть вторую половину шарфика, ту, которую полиция
найдет на шее жертвы! Ибо эта вторая половина, которая попала
наконец в мои руки, оканчивается такой же деталью. И я узнаю,
существует ли второй тайничок и что в нем скрывается...
Посмотри-ка, друг мой, как ловко он устроен! И притом как
прост! Довольно взять тонкий красный шнурок и оплести им
пустотелый деревянный шарик, оставив внутри него, в самой
серединке, пустоту, по необходимости -- небольшую, но
достаточную для того, чтобы поместить в ней маленький
образок... Либо еще что-нибудь... Какую-нибудь драгоценность...
Например -- сапфир...
В то же самое мгновение он завершил удаление шелкового
шнурка и, высвободив деревянный шарик, извлек из него
прекрасный голубой камень чистейшей воды и совершеннейшей
огранки.
-- Ну, что я говорил тебе, дорогой друг?
Он поднял голову. Инспектор, бледный как смерть, выпучив
глаза, казался ошеломленным, завороженным сверкающим перед ним
драгоценным камнем. Инспектор понял наконец всю махинацию,
задуманную Люпэном.
-- Скотина,-- пробормотал он, повторяя ругательство,
прозвучавшее на их первой встрече.
Оба теперь стояли, выпрямившись, друг против друга.
-- Верни мне это,-- сказал инспектор. Люпэн протянул ему
кусок ткани.
-- И сапфир тоже!-- приказал инспектор.
-- Ты просто дурак.
-- Верни, иначе...
-- Иначе что, идиот? -- воскликнул Люпэн.-- Вот как! И ты
думал, что я подарил тебе это дело за твои красивые глаза?
-- Верни мне это!
-- Ты еще ничего не понял? Вот еще! В течение четырех
недель я передвигаю тебя, как пешку, и ты хотел бы... Давай,
Ганимар, пошевели хоть раз мозгами, старик... Пойми, что все
четыре недели ты был у меня в роли милого песика... Ганимар,
апорт... Апорт, принеси хозяину... Ах, какой мы славный, какой
послушный!. Служи, на задние лапки, служи!.. Кусочек сахару, не
угодно ли?..
Сдерживая гнев, закипевший в груди, Ганимар думал только
об одном -- как позвать своих людей. И так как комната, в
которой они стояли, выходила окнами во двор, инспектор
постепенно, кружным движением стал приближаться к двери, через
которую они вошли. Тогда -- одним прыжком -- он бросится к окну
и выбьет одно из стекол.
-- Да и чем, спрошу тебя, заслужили это вы, ты и твои
друзья? -- продолжал между тем Люпэн.-- За все дни, сколько
этот клочок был в ваших руках, ни одному из вас и в голову не
пришло прощупать его, ни один не спросил себя, по какой причине
несчастная девушка так цеплялась за этот шарф. Ни один! Вы
действовали наудачу, не размышляя, не в силах ни о чем
догадаться!
Инспектор, однако, добрался до цели. Воспользовавшись
секундой, в которую Люпэн несколько отступил, он резко
повернулся назад и обеими руками схватился за дверную ручку. Но
тут у него вырвалось ругательство: ручка не поддалась ни на
волосок.
Люпэн разразился издевательским смехом.
Даже это до тебя не дошло! Даже этого не предвидел!
Ты устраиваешь мне западню и даже не допускаешь, что я могу
пронюхать о ней заранее! И позволяешь увести себя в эту
комнату, не подумав о том, не делаю ли я это с умыслом, не
вспомнив даже, что запоры здесь снабжены специальными
устройствами! Скажи-ка мне теперь искренне, как можно все это
называть?
-- Как это называть?-- буркнул Ганимар вне себя. Он
мгновенно достал револьвер и направил его прямо в лицо своего
противника.
-- Руки вверх!-- крикнул он. Люпэн лишь пожал плечами.
-- И снова ляп!
-- Руки вверх, говорю тебе!
-- И снова ляп. Твоя машинка не сработает.
-- Что-что?
-- Твоя экономка, старуха Катерина,-- на моей службе.
Сегодня утром, пока ты пил кофе с молоком, она подмочила
патроны.
Ганимар яростным жестом сунул револьвер в карман и
бросился на Люпэна.
-- А дальше что?-- спросил тот, останавливая его ударом
ноги под коленку.
Их платье почти соприкасалось. Взоры с вызовом
скрестились, как у врагов, готовых стереть друг друга в
порошок.
Но битва так и не началась. Воспоминания о прошлых
схватках делали битву бесполезной. Ганимар, сохранивший в
памяти свои былые поражения, бесполезные нападения,
молниеносные ответные удары Люпэна, так и не сдвинулся с места.
Делать было нечего, он это знал. Люпэн располагал
возможностями, о которые разбивались любые другие силы. Тогда
-- к чему борьба?
-- Не так лиР--дружелюбно спросил Люпэн.-- Лучше оставим
все как есть. И стоит, мой добрый друг, поразмыслить о том, что
принесло тебе это милое приключение: славу, уверенность в
скором повышении в должности, а благодаря этому -- перспективу
счастливой старости. Зачем тебе добавлять еще к этому находку
сапфира и голову бедняги Люпэна! Это будет величайшей
несправедливостью. Не говорю уже о том, что бедняга Люпэн спас
тебе жизнь. Ну да, сударь мой, да! Кто предупредил вас на этом
самом месте, что Превай -- левша?.. И это -- твое "спасибо"? Не
очень-то красиво, Ганимар. Ты меня огорчаешь, право.
Продолжая болтать, Люпэн выполнил тот же самый маневр,
который ничего не дал инспектору, и приблизился к двери.
Ганимар понял, что противник сейчас улизнет. Забыв об
осторожности, он попытался преградить ему дорогу и получил удар
головой в живот, от которого покатился по полу через всю
комнату.
В два счета Люпэн привел в действие пружину, повернул
дверную ручку, удалился, смеясь.
Двадцать минут спустя, когда Ганимар добрался до своих
помощников, один из них сказал:
-- Только что один из маляров вышел из дому, когда его
товарищи возвращались с обеда, и вручил мне этот конверт.
"Отдайте своему шефу",-- сказал он мне. "Какому шефу?"--
спросил его я. Но он был уже далеко. Наверно, это -- для вас.
-- Давай.
Ганимар разорвал конверт. Письмо было набросано второпях,
карандашом, и содержало следующие строки:
"Это, мой добрый друг, излечит тебя от излишней
доверчивости. Если некто говорит тебе, что патроны в твоем
револьвере подмочены, каким бы ни было твое доверие к данному
лицу, будь это хоть сам Арсен Люпэн, не давай себя провести.
Стреляй смело, и если данный некто от этого провалится в
вечность, ты сможешь убедиться: 1) что патроны не были
подмочены; 2) что старая Катерина -- честнейшая экономка на
свете.
Пока же я не удостоился чести знакомства с нею, прими, мой
старый друг, выражение нежнейших чувств преданного тебе
Арсена Люпэна".
Морис Леблан
Побег Арсена Люпена
Перевод с французского Н. Бордовских
Когда Арсен Люпен, закончив обед, вынул из кармана
роскошную сигару с золотым ободком и принялся любовно ее
разглядывать, дверь номера отворилась. Он едва успел
бросить ее в ящик стола и отскочить в сторону. Вошедший
надзиратель объявил, что заключенному пора на прогулку.
- Я ждал тебя, милый друг! - воскликнул Люпен, не теряя
прекрасного расположения духа.
Они вышли. И не успели скрыться за поворотом коридора,
как в камеру проскользнули два инспектора и приступили к
тщательному осмотру. Одного из них звали Дь°зи, другого -
Фольанфан.
Нужно было покончить со всей этой историей. Сомнений не
оставалось: Арсен Люпен поддерживает связь с внешним миром,
переписывается с сообщниками. Как раз накануне "Большая
газета" опубликовала несколько строк, обращенных к ее
собственному судебному обозревателю:
"Сударь, в одной из своих недавних статей вы позволили
себе в мой адрес выражения, которым не может быть
извинения. За несколько дней до открытия слушания по
моему делу я предъявлю вам за это счет. С наилучшими
пожеланиями,
Арсен Люпен".
Почерк оригинала не оставлял сомнений в том, что автором
послания был Арсен Люпен. Следовательно, он отправлял
письма. И получал их. Отсюда можно было заключить, что он
и впрямь готовил побег, о котором с таким вызовом сообщалось
в записке.
Нельзя было более терпеть подобную наглость. Заручившись
поддержкой следователя, глава сыскной полиции, мсье Дюбуи,
собственной персоной отправился в Сате, чтобы вместе с
директором тюрьмы обсудить и принять необходимые меры. А
тем временем отправил двух своих подчиненных для осмотра
камеры Люпена.
Они перевернули все плитки на полу, разобрали постель,
короче говоря, сделали все, что полагается делать в подобных
случаях, но ровным счетом ничего не обнаружили. И уже
собирались уйти ни с чем, когда в камеру ворвался
запыхавшийся надзиратель:
- Ящик... загляните в ящик стола! Когда я сюда входил,
мне показалось, что он задвигал его.
Полицейские последовали его совету. Дь°зи воскликнул:
- Ну, теперь-то он попался!
Фольанфан остановил его:
- Не спеши, малыш, пусть начальник тюрьмы сам сделает
опись.
- Но ведь эта роскошная сигара...
- Оставь сигару в покое и ступай за начальником.
Через две минуты мсье Дюбуи приступил к осмотру ящика.
Прежде всего, он обнаружил в нем кипу газетных вырезок,
отобранных агентством "Аргус", в которых шла речь об Арсене
Люпене, затем кисет с табаком, трубку, стопку тончайшей
бумаги и, наконец, пару книг.
Он взглянул на корешки. То было английское издание
"Культа героев" Карлейля и прелестный эльзевир в старом
переплете, немецкий перевод "Учебника Эпиктета", вышедший в
Лейдене в 1634 году. Полистав книги, он заметил, что их
страницы были сплошь усеяны подчеркиваниями, пометками,
засечками от ногтей. Что это такое? Условные знаки или
просто свидетельство внимательного чтения?
- Мы еще успеем в этом разобраться, - решил мсье Дюбуи.
Он осмотрел кисет и трубку, потом схватил пресловутую
сигару с золотым ободком:
- Черт побери, наш подопечный совсем недурно устроился!
Самому Анри Клею не уступит!
Машинальным движением курильщика он поднес сигару к уху,
повертел ее между пальцами и чуть не вскрикнул. "Гавана"
треснула. Он всмотрелся в нее повнимательней и обнаружил,
что между табачными листьями что-то белеет. С помощью
булавки он осторожно извлек из сигары тоненький, не толще
зубочистки, свиток бумаги. Это была записка. Он развернул
ее и вгляделся в бисерный женский почерк:
"Корзину заменили. Восемь на десять приготовлены. При
нажатии на внешнюю ступеньку пластинка поднимается.
От двенадцати до шестнадцати ежедневно. Н. Р. будет
ждать. Но где? Отвечай немедленно. Не беспокойтесь,
ваш друг следит за вами".
Немного поразмыслив, мсье Дюбуи изрек:
- Все это довольно ясно... корзина... восемь
отделений... с двенадцати до шестнадцати, то есть от
полудня до четырех...
- А что это за Н. Р.?
- Н. Р. в данном случае означает автомобиль. Н. Р.,
horse power, значит по английски "лошадиная сила". Так на
спортивном жаргоне обозначается мощность мотора. Например,
24 Н. Р. - это машина в двадцать четыре лошадиные силы.
Мсье Дюбуи поднялся и спросил у надзирателя:
- Заключенный кончал обедать, когда вы вошли?
- Да.
- И поскольку он еще не прочел эту записку, как видно из
состояния сигары, значит, он ее только что получил.
- Но каким образом?
- Сигара была спрятана среди провизии, в куске хлеба,
например, или в картофелине.
- Это невозможно. Мы разрешили ему получать провизию из
ресторана только затем, чтобы поймать его с поличным, но
пока нам ничего не удалось найти.
- Сегодня вечером нам придется поискать ответ Люпена. А
пока подержите его вне камеры. Я отнесу записку
следователю, и, если он со мной согласится, мы переснимем
ее, а через час подсунем в ящик стола новую сигару той ясе
марки с оригиналом послания. Люпен ни о чем не догадается.
Когда Дюбуи в сопровождении инспектора Дь°зи вернулся
вечером в тюремную канцелярию, его разбирало любопытство. В
углу, на печке, громоздились три грязные тарелки.
- Он успел поужинать?
- Да, - ответил директор.
- Дь°зи, потрудитесь-ка измельчить остатки макарон и
раскрошить кусочки хлеба... Ничего?
- Ровным счетом ничего.
Мсье Дюбуи обследовал тарелки, силку, ложку и нож,
обычный тюремный нож с тупым лезвием. Повертел его рукоятку
влево и вправо. Она подалась и стала отвинчиваться.
Рукоятка оказалась полой, и там был клочок бумаги.
- Не очень-то хитрая уловка для такого плута, как Арсен.
Но не будем терять время. Вам, Дь°зи, придется сходить в
ресторан и навести там кое-какие справки.
Потом он прочел:
"Я полагаюсь на вас, Н. Р. будет следовать на некотором
расстоянии каждый день. Я выйду навстречу. До свидания,
мой дорогой и нежный друг".
- Наконец-то можно считать, - воскликнул Дюбур, потирая
руки, - что дело сдвинулось с места. Небольшое содействие с
нашей стороны - и побег удастся... в той мере, в какой это
необходимо для поимки сообщников.
- А что, если Арсен Люпен выскользнет у нас из рук? -
возразил директор.
- У нас будет достаточно людей, чтобы этого не случилось.
А если он окажется чересчур прытким, то, черт возьми, тем
хуже для него. Что же касается его шайки, то, если главарь
молчит, мы заставим разговориться сообщников. Арсен Люпен и
впрямь предпочитал держать язык за зубами. Уже который
месяц следователь Жюль Бувье бился над ним, но все
понапрасну. Допросы превратились в пустую перепалку между
следователем и мэтром Данвалем, одним из светил адвокатуры,
который, впрочем, знал о своем подзащитном не больше, чем
другие.
Время от времени Арсен Люпен снисходительно бросал:
- Не стану отпираться, господин следователь: ограбление
Лионского банка, кража на Вавилонской улице, выпуск
поддельных банкнот, история со страховыми полисами, кражи со
взломом в замках Армениль, Гуре, Амблевен, Малаки и Гроселье
- все это дело рук вашего покорного слуги.
- В таком случае не могли бы вы объяснить...
- Не нахожу это возможным. Я признаюсь сразу во всем и
даже в том, о чем вы и не подозреваете.
Доведенный до отчаяния, судья перестал его допрашивать.
Но узнав о двух перехваченных записках, возобновил допросы.
И теперь Арсена Люпена ежедневно, в полдень, доставляли из
тюрьмы в префектуру полиции в тюремной карете, вместе с
несколькими другими заключенными. Они возвращались в Санте
часам к трем-четырем.
И вот однажды Арсену пришлось проделать обратный путь в
одиночку, потому что остальных заключенных еще не успели
допросить. Он поднялся в пустую карету.
Эти тюремные колымаги, называемые в просторечии
"корзинками для салата", разделены внутри продольным
коридором, в который открываются двери десяти отсеков - пять
слева и пять справа, - отделенных друг от друга
параллельными перегородками. В каждом отсеке - узкое
сиденье для одного узника. Муниципальный надзиратель,
сидящий в конце коридора, наблюдает за всеми отсеками.
Арсена поместили в третью клетушку справа, и тяжелая
повозка тронулась. Он понял, что они миновали Часовую
набережную и сейчас проезжают мимо Дворца правосудия.
Подождав, когда карета окажется посреди моста Сен-Мишель, он
попробовал нажать правой ногой на заднюю перегородку своего
отсека. Тотчас же раздался щелчок, и перегородка
мало-помалу сдвинулась в сторону. Арсен увидел, что он
находится как раз между двух колес.
Он выжидал, все время поглядывая в образовавшийся проем.
Колымага поднималась по бульвару Сен-Мишель. На перекрестке
Сен-Жермен ей пришлось остановиться - впереди пала кляча,
запряженная в подводу. Движение застопорилось, фиакры и
омнибусы запрудили проезжую часть.
Арсен Люпен просунул голову в проем. Рядом стояла еще
одна полицейская карета. Он подался вперед, нащупал ногой
спицу большого колеса и спрыгнул на землю. Заметив его,
кучер соседнего экипажа расхохотался, а потом опомнился и
поднял крик. Но голос его потонул в грохоте экипажей,
которые возобновили движение. Впрочем, Арсен Люпен был уже
далеко.
Пробежав несколько шагов по левому тротуару, он огляделся
по сторонам, словно выбирая нужное направление. Потом,
решившись, сунул руки в карманы и с беззаботным видом не
спеша зашагал вверх по бульвару.
Стояла благодатная и свежая осенняя пора. Кафе были
переполнены. Он уселся на веранде одного из них.
Заказал пива и пачку сигарет. Потихоньку осушил кружку,
выкурил одну сигарету, начал другую. Потом поднялся и
попросил гарсона позвать управляющего.
Когда тот подошел, Люпен сказал ему достаточно громко,
чтобы слышали все окружающие:
- Весьма сожалею, сударь, но я забыл бумажник дома. Быть
может, вам знакомо мое имя и вы могли бы предоставить кредит
на несколько дней? Я - Арсен Люпен.
Управляющий уставился на него, приняв все это за шутку.
Но Арсен повторил:
- Я - Арсен Люпен, заключенный тюрьмы Санте, в настоящее
время нахожусь в бегах. Смею надеяться, что мое имя внушает
вам полное доверие. - И удалился под смех собравшихся. С
него и не подумали требовать денег.
Он перешел наискосок улицу Суффло и, свернув на улицу
Сен-Жак, не спеша зашагал по ней, останавливаясь перед
витринами и покуривая сигареты. Но, добравшись до бульвара
Пор-Ройяль, огляделся, спохватился и пошел прямо к улице
Санте. Вскоре перед ним замаячила высокая и неприветливая
тюремная ограда. Пройдя вдоль нее, Он направился к стоящему
на часах стражнику и, сняв шляпу, спросил:
- Это и есть тюрьма Санте?
- Ну да.
- Я хотел бы вернуться к себе в камеру. Я вышел из
тюремной повозки по дороге и не хотел бы злоупотреблять
случившимся...
- Идите своей дорогой, - проворчал стражник, - нечего вам
тут задерживаться.
- Прошу прощения! Дело в том, что моя дорога лежит как
раз через эти ворота. И если вы не пропустите в них Арсена
Люпена, вам это может дорого обойтись, друг мой.
- Арсена Люпена? Что за чушь вы порете?
- К сожалению, у меня нет с собой визитной карточки, -
сказал Арсен, хлопая себя по карманам.
Ошарашенный стражник смерил его взглядом. Потом, ни
слова не говоря, дернул за шнурок звонка. Железные ворота
приоткрылись.
Спустя несколько минут в тюремную канцелярию ворвался
директор. Он размахивал руками и задыхался от притворного
гнева. Арсен улыбнулся.
- Послушайте, господин директор, не разыгрывайте передо
мной эту комедию. Подумать только! Меня словно бы по
случайности оставляют одного в карете, подстраивают
небольшой затор и воображают, будто я тут же во всю прыть
помчусь к моим друзьям. А как же быть с двумя десятками
переодетых полицейских, которые сопровождали меня пешком, в
фиакрах и на велосипедах? Что они мне готовили? Да я бы из
их рук не вышел живым! Так что скажите мне, господин
директор, не на это ли вы рассчитывали? - Он пожал плечами
и продолжал: - Попрошу вас, господин директор, больше обо
мне не беспокоиться. Когда я сочту нужным бежать, мне не
потребуется ничья помощь.
На следующей день "Эхо Франции", и впрямь превратившееся
в официальный рупор подвигов Арсена Люпена, - поговаривали,
будто он был одним из главных совладельцев этой газеты, -
опубликовала подробный отчет о неудавшейся попытке бегства.
Текст записок, которыми обменялись заключенный и его
таинственная знакомая, обстоятельства этой переписки,
пособничество полиции, прогулка по бульвару Сен-Мишель - все
это было преподнесено жителям как на блюдечке. Сообщалось
также, что опрос, произведенный инспектором Дюбуи среди
служащих ресторана, не дал никаких результатов. А кроме
того, выяснилось поразительное обстоятельство, говорившее о
безграничности средств, которыми обладал заключенный:
колымага, в которой его в тот раз перевозили, оказалась
подставным экипажем: шайка Люпена заменила им одну из шести
настоящих тюремных карет.
Предстоящий побег Люпена уже ни у кого не вызывал
сомнений. Да и сам он, впрочем, говорил о нем, как о
решенном деле, что явствовало хотя бы из его ответа мсье
Бувье на следующий день после описанных событий.
Следователь принялся потешаться над его неудачей, но Арсен
оглядел его и холодно сказал:
- Выслушайте меня хорошенько, сударь, и поверьте моим
словам: эта попытка побега являлась всего лишь частью моего
плана.
- Я вас не понимаю, - ухмыльнулся следователь.
- И никогда не поймете, - отрезал заключенный.
А когда следователь вновь вернулся к допросу, стенограмма
которого, кстати говоря, немедленно появилась на страницах
"Эха Франции", Люпен воскликнул, скорчив усталую мину:
- Господи Боже мой, к чему это все? Ваши вопросы не
имеют ни малейшего смысла.
- Как это так - не имеют смысла?
- Да вот так. Представьте себе, что я не собираюсь
присутствовать на собственном процессе.
- Не собираетесь присутствовать...
- Таково мое твердое и безоговорочное решение. Никто не
сумеет меня переубедить.
Подобная самоуверенность и необъяснимая бестактность,
проявлявшиеся каждый день, раздражали следователя и
одновременно сбивали его с толку. Здесь крылась какая- то
тайна, ключом к которой обладал только Арсен Люпен, - и,
стало быть, только он мог раскрыть ее. Но как вырвать у
него признание?
Люпена перевели в другую камеру, на нижний этаж.
Одновременно следователь поставил точку в деле и передал его
для подготовки обвинительного заключения. Наступила пауза.
Она длилась два месяца. Арсен Люпен провел их, лежа на
койке лицом к стене. Судя по всему, перемена камеры сломила
его. Он отказывался принимать адвоката. И едва обменивался
несколькими словами с надзирателями.
Но за две недели до начала процесса он вроде бы ожил.
Стал жаловаться на нехватку воздуха. По утрам, едва
рассветет, двое конвоиров выводили его гулять на тюремный
двор.
Любопытство публики, однако, не ослабевало. Каждый день
все ждали сообщения о его побеге. И, можно сказать, желали
ему удачи, настолько он нравился толпе - остроумный,
веселый, многоликий, изобретательный, таинственный. Арсен
Люпен должен был осуществить побег. Это было неизбежно,
неотвратимо. Все только диву давались, отчего он так
медлит. Каждое утро префект полиции спрашивал своего
секретаря:
- Ну как, он еще не сбежал?
- Нет еще, господин префект.
- Стало быть, сбежит завтра.
А накануне процесса некий субъект явился в редакцию
"Большой газеты", спросил судебного обозревателя и, бросив
ему в лицо визитную карточку, поспешно удалился. На
карточке значилось:
"Арсен Люпен всегда верен своим обещаниям".
Вот при таких-то обстоятельствах и открылось слушание
дела. Наплыв народа был громадный. Всем хотелось взглянуть
на знаменитого Арсена Люпена, все заранее предвкушали, как
он будет потешаться над председателем суда. Адвокаты и
судьи, хроникеры и полицейские, художники и светские дамы -
словом, весь Париж: теснился на скамьях зала суда.
Было пасмурно, за окнами лил дождь, так что лицо Арсена
Люпена, введенного конвоирами, едва можно было различить.
Он вошел, тяжело ступая, неуклюже плюхнулся на скамью и
застыл на ней, неподвижный, ко всему равнодушный. Все это
не могло расположить к нему публику. Уже несколько раз его
адвокат - один из секретарей мсье Даьваля, который посчитал
зазорным для себя самолично взяться за это дело, - обращался
к нему с вопросами. Но тот лишь качал головой и
отмалчивался.
Секретарь зачитал обвинительный акт, после чего
председатель суда произнес:
- Обвиняемый, встаньте. Ваши фамилия, имя, возраст и
профессия?
Не получив ответа, он повторил:
- Ваша фамилия? Я спрашиваю, как ваша фамилия?
- Бодрю, а зовут Дезире.
По залу пробежал шепоток. Председатель продолжал:
- Дезире Бодрю? А, понимаю: ваше новое перевоплощение.
Но поскольку это уже восьмое имя, под которым вы выступаете,
и так как оно, без сомнения, такое же вымышленное, как и все
остальные, то позвольте нам все-таки называть вас Арсеном
Люпеном. Ведь именно под этим именем вы завоевали себе
всеобщую известность. - Председатель полистал свои заметен
и продолжал: - Ибо несмотря на все наши усилия, рам не
удалось установить ваше подлинное имя. В современном
обществе вы являетесь довольно оригинальным примером
человека без прошлого. Мы не знаем, кто вы такой, откуда
взялись, где прошло ваше детство, - короче говоря, ровным
счетом ничего. Три года назад вы внезапно появились Бог
весть откуда под именем Арсена Люпена, человека, в котором
диковинным образом сочетаются ум и извращенность,
аморальность и щедрость. Данные, которыми мы располагаем о
вашей прошлой жизни, можно считать скорее предположениями.
Вполне возможно, что некий Роста, лет восемь назад служивший
подручным у фокусника Диксона, был не кем иным, как Арсеном
Люпеном Возможно также, что некий русский студент, шесть лет
назад работавший в лаборатории доктора Альтье при больнице
Святого Людовика и частенько поражавший своего руководителя
замысловатостью бактериологических гипотез и смелостью
опытов по кожным болезням, был не кем иным, как Арсеном
Люпеном. Не исключено, что Арсен Люпен был тем самым
учителем японской борьбы, который обосновался в Париже
задолго до того, как заговорили о джиу-джитсу. И тем
велосипедистом, что, выиграв главный приз на Всемирной
выставке, забрал свои десять тысяч франков и был таков.
Арсен Люпен мог быть и тем ловкачом, который спас стольких
людей во время пожара на благотворительной распродаже, а
потом... обчистил их и скрылся. - Председатель сделал
паузу и перешел к заключительной части своей речи: - Таковы
факты, относящиеся к тому периоду вашей жизни, который был
для вас лишь временем тщательное подготовки к борьбе против
общества, временем ученичества, позволившим вам довести до
высшем степени совершенства вашу силу, энергию и ловкость.
Признаете ли вы подлинность изложенных фактов?
Во время этой речи обвиняемый сидел, заложа ногу за ногу,
ссутулившись, уронив руки. При свете зажегшихся ламп было
видно, что он страшно худ: впалые щеки, выступающие скулы,
землистый цвет лица, покрытого красноватой сыпью и
обрамленного редкой клочковатой бородой. Тюрьма явно
надломала и состарила Люпена. Куда девалась его стройная
фигура и свежее лицо, знакомые публике по снимкам в газетах!
Он, казалось, не слышал обращенного к нему вопроса. Его
пришлось повторить дважды. Тогда он поднял глаза, задумался
и наконец с явным усилием пробормотал
- Бодрю, а зовут Дезире.
Председатель не мог удержаться от смеха:
- Я не совсем понимаю выбранный вами способ защиты, Арсен
Люпен. Если вам вздумалось разыгрывать из себя дурачка,
воля ваша. Что же касается меня, я приступлю к делу, не
обращая внимания на ваше кривлянье.
И он принялся во всех подробностях описывать
преступления, вменяемые в вину Люпену. Иногда он задавал
вопрос обвиняемому. Тот либо ворчал что-то невнятное, либо
вовсе не отвечал.
Приступили к допросу свидетелей. Одни из них давали
серьезные показания, другие говорили о пустяках, причем все
без исключения противоречили друг другу. Эта атмосфера
неясности царила в зале суда до тех пор, пока не был вызван
главный инспектор полиции Ганимар, чье появление возбудило
всеобщий интерес.
Впрочем, сначала старый полицейский несколько разочаровал
публику. Вид у него был не то чтобы робкий - ему доводилось
участвовать и не в таких процессах, - но какой-то
беспокойный, неуверенный. Он то и дело с явным смущением
оборачивался в сторону обвиняемого. Вцепившись обеими
руками в трибуну, он рассказывал о происшествиях, с которыми
ему пришлось столкнуться, о погоне через всю Европу, о
прибытии в Америку. Его слушали с такой жадностью, будто он
повествовал о каких-то необыкновенных приключениях. Но в
конце показаний, уже намекнув на свои беседы с Арсеном
Люпеном, он дважды запнулся, словно не решаясь продолжать
речь.
Было ясно, что его одолевает какая-то подспудная мысль.
Председатель суда сказал ему:
- Если вы чувствуете себя неважно, не лучше ли вам
прервать показания?
- Нет, нет, вот только...
Он снова запнулся, внимательно оглядел человека, сидящего
на скамье подсудимых, и продолжал:
- Я прошу позволения рассмотреть обвиняемого поближе, мне
кажется, что здесь что-то неладно.
Он подошел поближе, посмотрел на него еще внимательней,
еще сосредоточенней и, обернувшись к членам суда,
торжественным тоном произнес:
- Господин председатель, я утверждаю, что человек,
сидящий вот здесь, напротив меня, не является Арсеном
Люпеном.
После этих слов в зале воцарилась полная тишина.
Озадаченный председатель крикнул:
- Что за ерунду вы мелете? Вы с ума сошли?
Инспектор спокойно продолжал:
- Не спорю, с первого взгляда можно обмануться: какое-то
сходство между этим человеком и Люпеном существует. Но
достаточно как следует приглядеться - и вы увидите, что нос,
рот, волосы, цвет кожи - все это принадлежит не Люпену. А
глаза! Да это же глаза алкоголика! А Люпен никогда не был
пьющим.
- Хорошо, хорошо, но объяснитесь толком. К чему вы
клоните?
- Да разве я знаю? Он подсунул вместо себя какого-то
пропойцу, которому вы собираетесь вынести приговор. Добро,
если бы он оказался хотя бы его сообщником!
Со всех сторон зала послышались возгласы, крики и смех -
столь неожиданный поворот дела изрядно взбудоражил публику.
Председатель велел пригласить следователя, директора тюрьмы
и надзирателя и на время прервал заседание.
Когда же оно возобновилось, мсье Бувье и директор,
всмотревшись в обвиняемого, заявили, что они находят лишь
отдаленное сходство между ним и Арсеном Люпеном.
- Но кто же тогда этот человек? - вскричал председатель.
- Откуда он взялся? Как попал в руки правосудия?
Ввели двух надзирателей Санте. И те, ко всеобщему
удивлению, признали в нем заключенного, которого поочередно
стерегли и выводили на прогулку.
Председатель облегченно вздохнул. Но один из
надзирателей уточнил:
- Да, да, мне кажется, что это он.
- Вам кажется пли вы уверены?
- Да я его. Черт побери, едва видел. Мне передали его
вечером, и с тех пор он два месяца только и делал, что лежал
лицом к стене.
- А что было перед этим?
- Перед этим он занимал камеру щ 24.
Директор тюрьмы пояснил.
- После попытки побега мы перевели заключенного в другую
камеру.
- А вы сами, господин директор, видели его в течение этил
двух месяцев?
- У меня не было в этом необходимости... он вел себя
спокойно.
- И этот человек не является тем заключенным, который был
вам передан?
- Нет.
- Тогда кто же он?
- Этого я не могу сказать.
- Стало быть, мы можем констатировать подмену,
осуществленную два месяца назад. Как вы ее объясняете?
- Это невозможно.
- Что же дальше?
Председатель в отчаянии обернулся к обвиняемому и
заискивающим током произнес:
- Вы не могли бы объяснить мне, каким образом вы
очутились в руках правосудия?
Судя по всему, этот благожелательный тон смягчил
недоверие незнакомца или вывел его из сонного оцепенения.
Он попытался дать ответ. Подвергнутый терпеливому и мягкому
допросу, он сумел с грехом пополам связать пару фраз, из
коих явствовало, что два месяца назад его доставили в
префектуру полиции. Он провел там ночь, а наутро его
отпустили, предварительно снабдив суммой в 75 сантимов. Но
едва он вышел во двор, двое агентов подхватили его под руки
и втолкнули в полицейскую колымагу. С тех пор он обитал в
камере щ 24, не чувствуя себя особенно несчастным... кормят
там неплохо дают выспаться... так что оснований для жалоб у
него не было.
Все это казалось вполне правдоподобным. Среди всеобщего
смеха и возбуждения председатель отложил слушание дела до
следующей сессии суда, чтобы собрать дополнительные сведения
по данному вопросу.
Следствие тут же установило следующий факт, занесенный в
полицейские протоколы:два месяца назад некий Дезире Бодрю
и в самом деле провел ночь в префектуре полиции. Его
освободили в два часа пополудни на следующий день. Как раз
в это время Арсен Люпен после очередного допроса должен был
покинуть префектуру в полицейской карете.
Неужели надзиратели сами допустили такую оплошность и,
обманутые сходством обоих лиц, по невнимательности сунули в
колымагу этого пьянчугу вместо своего подопечного? Но
подобная небрежность с их стороны вряд ли совместима с их
служебным долгом.
А может быть, подмена была подготовлена заранее? Но,
во-первых, двор префектуры - самое неподходящее место для ее
осуществления, а во-вторых, в таком случае следовало бы
предположить, что Бодрю был в сговоре с Люпеном и дал себя
задержать с единственной целью занять его место. Каким же
образом мог осуществиться этот план, основанный
исключительно на стечении невероятных случайностей,
немыслимых совпадений и поразительных упущений?
Дезире Бодрю был подвергнут антропометрическому
обследованию; карточки, соответствующей его описанию, в
архиве обнаружено не было. Тем не менее его следы
отыскались довольно легко. Этого бродягу знали в Курбевуа,
Аньере и Левалуа. Он клянчил там милостыню и ночевал в
халупах тряпичников, громоздящихся за заставой Терн.
Впрочем, последний год он пропал из виду.
Неужели Арсен Люпен подкупил его? Никаких доказательств
этому не было. Да если бы они и были, они ничего не
прояснили бы в обстоятельствах побега заключенного. Чудо
продолжало оставаться чудом. Для его объяснения было
выдвинуто десятка два гипотез, но ни одна из них не
выдерживала критики. В чем не оставалось сомнения, так это
в самом факте побега - непостижимого и впечатляющего, в
котором как публика, так и вершители правосудия усматривали
основательную подготовку, совокупность тщательно продуманных
и взаимосвязанных действий, развязка которых вполне
оправдывала горделивое предсказание Арсена Люпена: "Я не
собираюсь присутствовать на собственном процессе".
Целый месяц прошел в кропотливых поисках, а загадка так и
оставалась загадкой. Нельзя было, однако, до бесконечности
держать в заключении беднягу Бодрю. Процесс по его делу был
бы смехотворным: какие обвинения можно было ему предъявить?
Следовательно, пришлось подписать приказ о его освобождении.
Но глава сыскной полиции велел установить за ним тщательное
наблюдение.
Эту мысль подсказал ему Ганимар. С его точки зрении,
Бодрю не был ни жертвой случая, ни сообщником Люпена, а
всего лишь инструментом, которым тот воспользовался с
присущей ему поразительной ловкостью. А когда Бодрю
окажется на свободе, он может навести на след если не самого
Люпена, то хотя бы кого-нибудь из его шайки.
В помощь Ганимару отрядили инспекторов Фольанфэна и
Дь°зи, и вот однажды, туманным январским утром, ворота
тюрьмы распахнулись наконец перед Дезире Бодрю.
Поначалу он казался растерянным и шагал вперед
неуверенно, словно бы соображая, куда же ему податься и что
делать. Улица Санте привела его на улицу Сен-Жак. Там он
остановился перед лавкой старьевщика, разоблачился до пояса,
спустил владельцу жилет за несколько сантимов, а куртку
снова надел и двинулся дальше по мосту через Сену. Возле
Шатле с ним поравнялся омнибус. Он хотел было вскочить в
него, но там не оказалось свободных мест. Кондуктор
посоветовал ему взять билет и посидеть в зале ожидания.
Тут Ганимар подозвал к себе обоих своих подручных и,
поглядывая на станцию омнибусов, приказал:
- Остановите фиакр... нет, лучше два, так будет
благоразумнее. Я сяду с одним из вас, и мы последуем за
ним.
Приказание было выполнено. Но Бодрю не появлялся.
Ганимар заглянул в зал ожидания: там не было ни души.
- Ну и дурак же я, - пробормотал он, - забыл про второй
выход.
И в самом деле, внутренний коридор соединял станцию с
улицей Сен-Мартен. Ганимар бросился туда. И выбежал наружу
как раз в тот самый миг, когда Бодрю вскочил на империал
омнибуса, следовавшего по маршруту Батиньоль-Ботанический
сад и как раз заворачивавшего за угол улицы Риволи. Он
помчался вслед за ним и успел вскочить на подножку, но оба
его помощника отстали, так что ему пришлось продолжать
преследование в одиночку.
Вне себя от ярости, он хотел бы по безо всяких церемоний
схватить бродягу за шиворот. Как ловко этот мнимый идиот
обвел его вокруг пальца и оторвал от помощников.
Он взглянул на Бодрю. Тот подремывал, сидя на скамейке,
его голова моталась из стороны в сторону. Рот был слегка
приоткрыт, на лице застыло выражение невероятной тупости.
Нет, такой противник неспособен тягаться со старым
Ганимаром. Он воспользовался случаем, только и всего.
На перекрестке у магазина Галери Лафайет бродяга пересел
из омнибуса в трамвай, идущий в Мюэтт. Они проехали по
бульвару Оссмана, по проспекту Виктора Гюго. Бодрю сошел на
последней остановке. И вразвалочку направился в сторону
Булонского леса.
Там он принялся слоняться взад и вперед по аллеям, то
возвращаясь на те места, где уже был, то забираясь вглубь.
Чего он искал? Какую цель преследовал?
Проплутав так целый час, он, видимо, порядком уморился.
Высмотрел себе лавчонку, стоявшую на берегу небольшого
пруда, обсаженного деревьями, в совершенно пустынном месте
неподалеку от Отейля. Потеряв терпение, Ганимар решил
поговорить с Бодрю.
Присел рядом с ним на лавочку, закурил сигарету, поводил
концом трости по песку и наконец обронил:
- А сегодня довольно прохладно, вы не находите?
Бодрю не отозвался. И внезапно в тишине грянул раскат
смеха, радостного, счастливого смеха - так хохочет ребенок,
захлебываясь, не в силах совладать с собой. Ганимар
почувствовал, что волосы у него на голове встают дыбом. Как
знаком ему был этот смех, этот сатанинский смех!
Он вцепился в лацканы бродяги, всмотрелся в него еще
внимательней, еще пристальней, чем в зале суда. Нет, перед
ним был вовсе не жалкий побирушка, а тот, другой,
настоящий... Или оба они вместе.
Сыщик продолжал всматриваться - и у него на глазах лицо
бродяги преображалось, с него как бы спадала обветшавшая
маска, сквозь которую проступали свежая кожа, искрящийся
взгляд, губы, не обезображенные горькой складкой. Это были
глаза Люпена, губы Люпена, это было его выражение лица -
острое, живое, насмешливое, умное, ясное и молодое!
- Арсен Люпен, Арсен Люпен, - бормотал полицейский.
И внезапно; вне себя от ярости, он схватил его за горло,
попытался повалить на землю. Несмотря на свои пятьдесят
лет, он еще был полон сил, а его противник выглядел таким
хилым. Вот будет здорово, если ему удастся вернуть беглеца!
Схватка оказалась короткой. Арсэн Люпен почти не
защищался, но Ганимар был вынужден выпустить добычу столь же
неожиданно, как он схватил его. Его правая рука плетью
повисла вдоль тела.
- Если бы ты брал уроки джиу-джитсу на набережной
Дезорфевр, - заметил Люпен, - ты знал бы, что этот прием
называется по-японски уни-ши-ги. - И холодно добавил - Еще
секунда - и я сломал бы тебе руку, впрочем, именно этого ты
и заслуживаешь. Как ты мог злоупотребить моим доверием -
ты, мой старый друг, которого я настолько уважаю, что
решился открыть перед тобой свое инкогнито... Ах, как
нехорошо! И что это с тобой?
Ганимар молчал. Этот побег, который он сам же подстроил,
- ведь разве не он своим заявлением ввел суд в заблуждение?
- этот побег казался ему постыдным концом его карьеры. По
седым усам сыщика скатилась слеза.
- Господи Боже, да не убивайся ты так, Ганимар! Если бы
ты не поторопился со своим заявлением, я подстроил бы так,
чтобы выступил кто-то другой. Сам посуди: мог ли я
допустить, чтобы этому Дезире Бодрю был вынесен
несправедливый приговор?
- Так это ты был там? - пробормотал Ганимар. - А теперь
оказался здесь?
- Ну конечно же.
- Возможно ли это?
- Никакого чуда в этом нет. Милейший председатель суда
совершенно верно заметил, что десятка лет тщательной
подготовки вполне достаточно для того, чтобы достойно
встретить любые превратности судьбы.
- А твое лицо? А глаза?
- Тебе ли не понимать, что я проработал полтора года в
больнице Святого Людовика с доктором Альтье не только из
чистой любви к медицине. Я решил, что тот, кому некогда
выпадет честь называться Арсеном Люпеном, не должен зависеть
от естественных законов, определяющих личность и внешность
человека. Ибо что такое внешность? Ее можно перекроить на
любой лад. Подкожная инъекция парафина заставит ваше лицо
вздуться в нужном месте. Пирогалловая кислота превратит вас
в краснокожего. Сок большого чистотела украсит
великолепными лишаями и опухолями. Одно химическое вещество
повлияет на рост бороды и волос, другое изменит тембр
голоса. Прибавьте ко всему этому двухмесячный тюремный
рацион в камере щ 24 и ежедневные упражнения, позволяющие
изменить мимику, посадку головы, осанку, не забудьте
закапать в глаза атропин, придающий им диковатое и
растерянное выражение, - и дело в шляпе.
- Но я не понимаю, как надзиратели.
- Превращение было постепенным. Они не могли заметить
перемен, накапливающихся изо дня в день.
- А как же Дезире Бодрю?
- Он существует на самом деле. Я повстречался с этим
полоумным год назад и заметил, что мы и впрямь несколько
похожи. Предвидя возможный арест, я поместил его в надежное
место и принялся наблюдать за ним, выискивая в его обличье
прежде всего те черты, которые несвойственны мне самому,
чтобы затем воспроизвести их на собственном лице. Мои
друзья устроили так, что ему пришлось провести ночь в
префектуре, которую он покинул в то же время, что и я, это
совпадение легко обнаружить. Заметь, что в префектуре
должны были сохраниться следы его пребывания, иначе
правосудие задалось бы вопросом, кто же я такой. А
поскольку я подсунул ему эту великолепную приманку, оно
должно было неизбежно - ты понимаешь, неизбежно -
польститься на нее и, несмотря на всю неправдоподобность
подмены, признать ее в качестве свершившегося факта. Иначе
ему пришлось бы расписаться в собственной некомпетентности.
- Да, да, так оно и есть, - пробормотал Ганимар.
- К тому же, - воскликнул Арсен Люпен, - в руках у меня
был потрясающий козырь, припрятанный с самого начала,
всеобщая уверенность в том, что я должен осуществить побег.
Вот здесь-то все блюстители правосудия, не исключая и тебя,
сделали грубый промах в развернувшейся между нами азартной
игре, ставкой в которой была моя свобода вы в который раз
внушили себе, что я просто-напросто бахвалюсь, что я, словно
какой-нибудь желторотый юнец, потерял голову от собственных
успехов. Но Арсену Люпену несвойственны подобные слабости.
Как и во время следствия по делу Каорна, вы не сказали себе
"Раз Арсен Люпен на все лады трезвонит о предстоящем побеге,
значит, у него есть основания для этого". Да пойми же, черт
побери, что для того, чтобы совершить побег, не покидая стен
тюрьмы, нужно заранее убедить всех в его неизбежности.
Нужно, чтобы все уверовали в него, чтобы этот предстоящий
побег стал непреложной истиной, всеобщим убеждением. И я
сумел внушить всем эту истину Арсен Люпен сбежит, Арсен
Люпен не собирается присутствовать на собственном процессе!
И когда ты заявил на суде, что "этот человек не является
Арсеном Люпеном", все тут же поверили в правоту твоих слов.
Да если бы хоть кто-то усомнился в этом, хоть кто-то
высказал робкое возражение, я в ту же минуту проиграл бы всю
партию! Достаточно было как следует непредвзято
приглядеться ко мне, несмотря на все мои уловки, я был бы
опознан. Но я был спокоен. И логически, и психологически
такое простейшее предположение не могло прийти в голову
никому.
Внезапно он схватил Ганимара за руку:
- Признайся, Ганимар, что через неделю после нашего
свидания в тюрьме Санте ты ждал меня у себя дома в четыре
часа, как я обещал.
- А как же твоя тюремная карета? - спросил Ганимар,
пропустив его слова мимо ушей.
- То был чистейший блеф! Мои друзья отыскали и привели в
порядок эту старую колымагу, чтобы попытаться осуществить
побег. Я понимал, что он не может удастся без
необыкновенного стечения обстоятельств, но счел нужным
довести дело до конца, чтобы затем придать ему самую широкую
огласку. Блистательно задуманная первая попытка придавала
второй характер заведомо удачного предприятия.
- Так что сигара...
- ...была моим собственным изобретением. Равно как и нож
с полой рукояткой.
- А записки?
- Я писал их сам.
- А ваша таинственная корреспондентка?
- Она была всего лишь одной из моих ипостасей. Я
способен подделать любой почерк
Немного подумав, Ганимар полюбопытствовал:
- Как могло получиться, что антропометрическая служба,
заполняя карточку Бодрю, не заметила, что ее данные
совпадают с данными Арсена Люпена?
- Карточки Арсена Дюпена не существует.
- Полноте!
- Или по крайней мере она фальшива. Я много занимался
этим вопросом. Система Бертильона включает прежде всего
словесное описание - ты сам убедился, сколь оно
несовершенно, - а затем следуют различные обмеры: головы,
пальцев, ушей и т. д. С этим ничего не поделаешь.
- И как же ты поступил?
- Мне пришлось раскошелиться. Еще до моего возвращения
из Америки один из сотрудников антропометрической службы за
приличную мзду проставил неверную цифру в самом начале
обмеров. Этого было достаточно, чтобы и остальные данные
сместились, так что вся карточка вовсе не соответствует
действительности и не совпадает с карточкой Бодрю.
После некоторой паузы Ганимар задал еще один вопрос:
- А что же ты собираешься делать теперь?
- Теперь, - воскликнул Люпен, - я собираюсь отдохнуть,
как следует подкормиться и мало-помалу прийти в себя.
Нелегко, конечно, побывать в шкуре Бодрю или еще
кого-нибудь, сменить свою личность, как рубашку, выбрать
новую внешность, голос, взгляд, почерк. Но наступает
момент, когда за всем этим ты перестаешь видеть самого себя,
- и тебе становится весьма грустно. Сейчас я испытываю те
самые чувства, которые, должно быть, томили человека,
потерявшего свою тень. Я отправлюсь на поиски своей тени...
я должен ее отыскать.
Он встал и принялся расхаживать взад и вперед по аллее.
Начинало смеркаться. Наконец он остановился перед
Ганимаром:
- Как по-твоему, нам нечего больше друг другу сказать?
- Хотелось бы мне знать, - ответил инспектор, -
собираешься ли ты поведать всему свету правду о своем
побеге... Ведь допущенная мною оплошность...
- О, никто и никогда не узнает, что сегодня на свободу
был отпущен не кто иной, как Арсен Люпен. Мне выгодно,
чтобы клубящийся вокруг меня таинственный мрак не
рассеивался, чтобы мой побег навсегда остался в памяти людей
этаким волшебным трюком. Так что не бойся ничего, мой
добрый друг, и прощай. Я сегодня ужинаю в городе, мне надо
успеть переодеться.
- А я-то думал, что ты собираешься отдохнуть.
- Увы! Существуют светские обязательства, которыми
невозможно пренебречь. Отдыхать я начну только завтра.
- И где же ты ужинаешь?
- В английском посольстве.
