опять станут пороть поваров. Всем гостям было очень весело. Через час Янни
пискнула и упала в обморок. Девушку унесли, и Идари пошла за ней.
К ночи поднялся шум: жениха провожали в опочивальню. Янни заплакала и
сказала:
- Право, скажи, что я сегодня нечиста, будь вместо меня!
В пустой опочивальне Идари забилась под подушку и тоже стала плакать.
- Ты что здесь делаешь?
Идари обернулась и обомлела: над ней, высоко подняв рогатый
светильник, стоял Кешьярта, - в боевом кафтане городской стражи, помятый и
немного мокрый.
- Я, - сказала жалобно Идари, - вторая жена вашего начальника. Янни
просила меня сказать, что она нынче нездорова, и что я вместо нее.
Киссур покраснел от гнева, а потом выронил светильник, упал на
постель поперек Идари и стал хохотать, как сумасшедший.
- Что вы делаете, - заверещала Идари, - сейчас сюда придет первый
министр!
Киссур вцепился в ворот кафтана и продолжал хохотать:
- Вот так зятек, - кричал он, - вот так зятек! Ох как я его повешу!
Чареника, бывший министр финансов, всячески желая доказать свою
преданность, забыл упомянуть на женской половине, как о детали совершенно
несущественной, что господин Арфарра отказался от звания первого министра
в пользу Киссура. А Киссур, в свою очередь, опоздал к свадьбе, так как
негодяи из красной слободы сильно задержали его, и в начале пира Арфарра
сидел за столом посаженным женихом, как это часто делают.
На следующее утро Арфарра явился поздравить молодых, и уединился с
Чареникой. Эти двое провели брачное утро вдвоем за бумагами, и от этого
взаимного удовольствия были счастливы.
Когда они выходили из кабинета, им попалась бабка в полосатой кичке и
сказала, что Киссур купается в пруду и от счастья помял угол беседки.
Арфарра улыбнулся, потому что он не очень-то понимал, как можно быть
счастливым из-за женщины, если ты - первый человек в государстве. Чареника
сказал:
- Это хорошо, что Янни ему понравилась, потому что часто браки,
заключенные ради блага государства, кончаются несчастиями из-за холодности
жениха. Ведь у него не было никаких других привязанностей?
- Совершенно не было, - ответил Арфарра.
После этого Арфарра покинул Чаренику, спустился в сад и присел на
мраморный пенек, щурясь и улыбаясь, как кот на солнышке. Тут из-за
беседки, увитой глициниями, вышла девушка, и Арфарра узнал в ней девушку
из Небесной Книги. Арфарра улыбнулся, вспомнив, как она неделю назад,
пряча глаза, совала ему в руку корзинку. Как он тогда ее напугал! Что он
посулил ей тогда? Хорошего жениха? "Если б - подумал Арфарра, - я ее
встретил тридцать лет назад, я бы женился на ней. Может, и сейчас не
поздно?" И Арфарра вдруг странно вздохнул, вдруг поняв, что, вероятно,
даже первый человек в государстве может быть счастлив из-за женщины. А
Идари подошла к старику, стала на колени и сказала:
- Ах, сударь, вы больше, чем колдун!
"Ее любовники будут смеяться надо мной, - подумал Арфарра, - ну и
что?" - положил руку на голову девушки и погладил ее.
- Мы с Киссуром говорили об этом всю ночь, - продолжала Идари, - и
сошлись на том, что вы умеете видеть за вещами и впереди вещей. Потому что
если бы я знала, что Янни выходит замуж за Киссура, я, конечно, не
осмелилась бы вновь попасться ему на глаза. И подумать только, что я еще
кормила вас пирожками, а вы уже все знали! Что с вами, дедушка?
Последние слова Идари произнесла потому, что губы Арфарры вдруг
как-то посерели. Он поднял голову и стал смотреть, как в лучах утреннего
солнца к нему спешит, шагая по-утиному, новый префект столицы Чареника.
- Ничего, - сказал Арфарра. - А теперь беги отсюда, крошка, и никому
не говори того, что ты сказал мне.
А Киссур между тем ускакал в город, и вернулся к тестю лишь вечером.
Вот он подъехал с дружинниками к воротам, и увидел, что на них висит
простыня, а на простыне - кровь.
- Это что такое? - спросил Киссур.
- Это такой обычай, - ответила ему бабка в полосатой кичке.
Киссур удивился и, пройдя в дом, стал искать, не был ли он вчера
ранен. Ничего, однако, не нашел. Тогда он спросил своего вассала, Алдона:
- Слушай, помнишь, мы вчера вешали этих красненьких, и один так
верещал, что мне пришлось на прощание зарубить его мечом? Как ты думаешь,
он не мог мне обрызгать свадебный кафтан?
- По правде говоря, - ответил Алдон, - он это и сделал, только ты был
такой сердитый, что мы не успели тебе это сказать.
- Да, - промолвил Киссур, - сдается мне, что не та кровь, какая надо,
висит на этой простыне, и не очень-то это хорошее предзнаменование.
Относительно Нана Арфарра сказал Киссуру чистую правду, - никто не
знал, куда он делся, и сам Арфарра не знал, хотя искал весьма пристрастно
и до многого доискался.
Нан исчез не один: вместе с ним пропал и начальник его стражи,
маленький варвар из народа аколь, человек дьявольской ловкости и преданный
господину министру, - этот человек, по показаниям домашних Нана, вошел в
кабинет министра через полчаса после того, как министр скрылся в нем с
бунтовщиками. А когда Арфарра показал Киссуру его портрет, Киссур признал
в маленьком варваре человека, который сошел во двор и отдал ему документы.
Арфарра стал выяснять, кто именно взял из колыбели маленького сына
министра, и выяснил, что это был чиновник седьмого ранга Тий, один из
бывших секретарей Нана, тот самый, который очень помог в эти дни Арфарре.
Арфарра арестовал секретаря, и тот показал, что встретил Нана с маленьким
начальником стражи в пустынной юго-восточной галерее. Нан сказал "Принеси
мне ребенка и три пропуска с подписью Арфарры". Тий и начальник стражи
пошли вместе. По дороге начальник стражи рассказал Тию, что он видел
Киссура в Зале Пятидесяти Полей и сказал об этом Нану, и что Нан велел ему
устроить в зале засаду. А потом, три часа назад, Нан прислал спешную
записку убрать людей и явиться как можно скорее к Нану. Тот явился во
дворец и прошел в кабинет. Там лежал сын Шиманы, убитый, и еще двое
сектантов, а Нан сидел весь белый, и повторял, "Мой сын не останется в
этом дворце, не оставлю сына Арфарре".
- А куда делся Нан потом? - спросил Арфарра.
- Не знаю.
- И он не пытался увидеться с государем?
- Нет. Он сказал: "Государь обиделся на меня, потому что я не так
часто ездил с ним на охоту. Он нашел министра, который будет ездить на
охоту столько, сколько хочется государю".
Нельзя сказать, чтобы первый министр исчез совсем без следов. Один
инспектор по творогам и сырам встретил в пяти верстах от города трех
оборванцев с ребенком, - оборванцы утекал прочь от горящей столицы, лица
двоих показались инспектору странно знакомыми. Нашли чиновника, вполне
верного Нану, который дал ему свою лодку в Гусьих Ключах, - а через семь
дней в Голубых Горах - уму непостижимо, как его туда занесло, - один из
парчовых курток видел трех горшечников с мешком и ребенком, по описанию
похожих на беглецов, послал записку в управу и побежал за горшечниками.
Через неделю отыскали в лесу то, что осталось от парчовой куртки, - а
осталось мало, потому что в лесу было много зверья.
А потом их видели на границе Харайна с Чахаром, уже без ребенка, -
стало быть, Нан отдал ребенка одному из незаметных, но верных своих
друзей, такому, что скорее умрет, чем предаст, какому-нибудь многодетному
чиновнику в глухой сельской управе...
Это известие страшно перепугало Арфарру. Проиграв в столице, министр
утекал в Харайн, - в Харайн, где хозяйничали ставленник Нана Ханалай и его
правая рука Шаваш, в Харайн, где стояло единственное боеспособное войско
империи.
14
Через пять дней после ареста Нана Шаваш, в Харайне, получил известие
о случившемся. Он кивнул головой, допил утренний чай, написал несколько
записок и отправился в управу. Чиновники у входа шарахнулись от него.
Шаваш, не повышая голоса, велел принести несколько дел и занялся, как ни в
чем не бывало, бумагами.
Днем в воротах управы явилось двое в парчовых куртках: они скакали от
самой столицы. Парчовые куртки прошли в кабинет Шаваша. Инспектор отложил
бумаги и ледяным тоном осведомился, что им угодно. Парчовые куртки
предъявили полномочия: арестовать и препроводить в столицу. Шаваш дописал
составляемую им бумагу, проглядел ее, исправил ошибку, приложил печать и
разорвал. Потом откинулся в кресло и так сидел все время, пока шел обыск.
Раз он спросил стакан вина, но человек в парчовой куртке засмеялся и
ударил его по щеке. Никто так и не заметил, когда именно он, поправив
волосы, сунул руку с черепаховой заколкой в рот, - а когда стражник
бросился к нему, бранясь, было уже поздно - Шаваш, мертвый, сползал с
кресла, и глаза его стекленели.
Мертвеца вынесли во двор и кинули в тележку, погрузили туда сундуки с
конфискованным, и поехали из города. В управе многие плакали; двери в
кабинет были распахнуты настежь, от сырого сквозняка качались травы и
деревья, вытканные на гобеленах, а под деревьями зябли красавицы. Сейфы
стояли со вспоротыми животами, изнасилованные и пустые, и из ящика стола
на пол выкатились разноцветные шарики-леденцы - Шаваш, бывший деревенский
мальчишка, обожал лакомиться над бумагами. Было видно, что парчовые куртки
многое просто беззастенчиво украли.
Прошло еще три часа, и в управу явились местные стражники. Оглядели
разгромленный кабинет и флигель в саду и ускакали к наместнику Ханалаю.
Наместник выслушал их и грохнул кулаком по столу так, что кусочки яшмы
брызнули из инкрустаций. Ярыжки ушли, и он вскричал:
- Мне не доверяют: я ведь ставленник Нана. Я хотел арестовать этого
мальчишку с самого утра, чтобы предоставить доказательства своей верности;
а мне не только не прислали приказа, но и не известили об аресте!
Днем к управе пришел Свен Бьернссон, в незаметной одежде крестьянина,
и стал среди народа, который смотрел, как грузят на тележку покойника.
Прошло больше месяца, как Свен Бьернссон бежал из управы Сият-Даша.
Он сильно изменился после своего бегства: Шаваш преподал ему урок
смирения. Он, пожалуй, никак не мечтал спасти мир проповедью, как
крестьянин не мечтает спасти мир прополкой риса. Но он понимал, что мир
погибнет, если на полях перестанет расти рис, и что мир погибнет, если по
дорогам перестанут ходить забавные проповедники. Он теперь запоминал все
свои удачные фразы, и не стыдился повторять в разных местах одно и то же.
"Господь - говорил он, - сделал так, что от козы рождается вторая коза, а
от второй козы - третья. Господь не стесняется повторений, - разве стыдно
подражать Господу?" Да - имя Бога теперь встречалось в его устах чаще, чем
имя человека.
Телега с покойником тронулась и заскрипела, народ, глазея, бросал в
нее дынные корки. Кто-то схватил Бьернссона за руку:
- Яшмовый араван! Какая неосторожность! Что же вы: вас могут
схватить!
Бьернссон глянул на небо так, словно хотел спороть с него шкурку, и
последовал за испуганным сероглазым горшечником. Сумасшедший чиновник
покончил с собой: и Бьернссон знал, что Шаваш никогда бы не убил себя,
если бы не был уверен, что это глупое, и, вероятно, временное смешение
Нана в столице - месть оборотней-чужеземцев.
В двух иршахчановых шагах от города начинался Ласковый лес. Парчовые
куртки свернули с дороги, нашли в лесу старую часовню, распрягли лошадей,
положили мертвого чиновника на траву и стали копать у стены часовни.
Шаваш открыл глаза, глубоко вздохнул и вскочил на ноги.
Стражники достали из выкопанной ямы сундук с платьем, деньгами и
