условиях восстание все-таки лучше..."
И, поскольку Бьернссон не знал, что делать, он с радостью принял
известие какого-то человека в синей куртке о том, что его старый друг
господин Афоша приехал в город и остановился здесь же, в предместье, в
гостинице Идона у храма Семи Черепах, и, расхворавшись в пути, хочет
поговорить с проповедником о душе и боге.
Дорога к храму была недалекая, вид все время менялся, - то сбегались
к тракту дома и плетни из колючей ежевики, то вдруг расстилались вокруг
легкие, на песчаных здешних почвах луга, и тогда солнце сверкало на ровных
рядах маслин, высаженных, для скорейшего созревания, вдоль дороги. Из
травы вспархивали птицы. Несколько крестьян с кадушечками за спиной
повстречались яшмовому аравану и попросили поглядеть счастливым взглядом
на них и на кадушечки. Яшмовый араван, конечно, поглядел.
Наконец показались домики храмовых ремесленников и гостиницы для
приезжих, явившихся замаливать свои грехи, беленые стены обступили дорогу,
щебет птиц сменился голосами женщин и грохотом вальков, выколачивающих
белье, предместье уже вполне проснулось, под высокой аркой хлебной
мастерской полуголый человек в белом переднике оттискивал на сырых
лепешках государственную печать, рядом дышало горлышко раскаленной печи, в
лавке напротив резали козу, и женщины уже собрались вокруг, споря о лучшем
куске.
Бьернссон свернул в тупичок, ведущий к гостинице Идона, и сразу
понял, что дело плохо. Возле беленых ворот толпились женщины с кувшинами в
руках, прибежавшие от ближнего колодца, а сбоку стоял паланкин с крытым
верхом Возле паланкина в землю был воткнут сторожевой веер с красивой
надписью "Управа аравана Фрасака". Бьернссон хотел повернуться, но поздно:
"Вот он, колдун!" - раздалось сверху, и в тот же миг на яшмового аравана
накинули веревку.
Через полчаса яшмовый араван въезжал в город в бамбуковой клетке.
Белый балахон его был от ворота и до подола залит кровью - стражники
зарезали над ним гуся, что считалось лучшим средством от колдовства.
- Лейте больше, - распорядился сотник аравана Фрасака, а то будет то
же, что в Белоснежной управе! Ведь это такой вредный колдун, он не только
на фениксах летает, он и в земле дырку делает!
Тележка ехала по городу, покрякивая колесами. Невероятная весть об
аресте яшмового аравана распространилась с быстротой ветра, люди толпились
на улицах и вытягивали шеи. Кто-то бросил стражникам под ноги дынную
корку, стражник погнался за обидчиком, но завяз в толпе.
Наконец въехали в ворота аравановой управы. Ворота были увиты спелым
виноградом, и на левом столбе блестела золотая табличка с именем
бога-хранителя Харайна. Солнце важно вышагивало по небу, как красноклювый
журавль. Посереди двора, у каменной галереи, бил фонтан, и блестящие
шарики, красные и желтые, прыгали в струе. Сотник вытащил колдуна из
клетки, и кровь с платья Бьернссона стала капать прямо на мраморные плиты
пола.
- На колени, - собачье семя, - громко возгласил сотник, пихнул
Бьернссона в ребра и тихо добавил: "Будешь знать, как пировать с
изменником Ханалаем". "Вот - подумал Бьернссон, - этого-то я всегда и
боялся - попасть между двумя большими чиновниками. Ведь этот Фрасак,
пожалуй, добьется признания и в том, что я улетел из Белоснежной управы на
повозке с фениксами, и в том, что молнию на амасский склад тоже я
напустил".
А такое признание многого стоило, Бьернссон в этом не сомневался.
Атмосфера в стране изменилась ужасно, изменилась за месяц. Еще летом
просвещенные чиновники смеялись над россказнями о колдунах. А уже месяц
назад, в столице, во время бунта, - или революции, - заклинания, судя по
слухам, были одной из действеннейших форм политической пропаганды.
Араван Фрасак выскочил на галерею второго этажа.
- Господин араван, - провозгласил сотник, - согласно вашему
приказанию, колдун пойман!
Яшмовый араван и араван из плоти и крови встретились взглядами.
Яшмовый араван упал на колени. Араван, на галерее вверху, схватился за
столбик и рухнул грудью на резные перила.
Командир стражников с воплем отскочил от своего пленника.
Перила под араваном Фрасаком подломились, грузный чиновник сложился,
как бумажная фигурка, и полетел с галереи вниз, в фонтан, где на солнце
весело подпрыгивали в струе красные шарики.
Сбоку, из женских покоев, донесся нехороший вопль.
На галерею второго этажа вышел человек с секирой в руке, а вслед за
ним, засовывая меч в ножны, вышел наместник Ханалай.
Бьернссон встал с колен и отряхнулся. Стало очень тихо. Араван Фрасак
лежал в бассейне, ногами в воде, а головой на бортике. Из него капала
кровь, и было видно, как в прозрачной воде под капли крови с интересом
собираются пестрые рыбки. Бывший разбойник спрыгнул вниз, вытащил дротик
из тела мертвого аравана Фрасака, вытер его о сапог и сказал командиру
стражников:
- Вы с ума сошли! Арестовать такого почтенного святого, как яшмовый
араван! Желтые монахи сеяли порчу в провинции и понесли кару по заслугам!
Уж не заодно ли вы с теми изменниками, которые в столице обманом пленили
государя!
Сотник, арестовавший Бьернссона, поглядел на людей наместника вокруг,
на неподвижного проповедника, подумал, стоит ли кончать жизнь
самоубийством, решил, что не стоит, повалился Бьернссону в ноги и сказал:
- Смилуйтесь, почтеннейший! Я был введен в заблуждение бесчестным
приказом!
А Ханалай пихнул мертвеца сапогом и заметил:
- Дурак был покойник! С его ли умом торговать травкой!
Через два часа Бьернссон сидел во флигеле, в саду наместника.
Его поездка от управы аравана была поистине триумфальной. Бьернссон
ехал на низеньком лошаке, в чистой льняной рясе, наспех наброшенной на
плечи.
Сзади, на могучем боевом коне, с лентами, вплетенными в расчесанную
гриву, ехал наместник Ханалай. Толпа на этот раз не безмолвствовала. Она
орала, приветствуя мудреца и правителя. Она орала так, что, если бы у
яшмового аравана было что сказать, его все равно никто бы не расслышал.
Впоследствии агенты Ханалая, рассеянные среди народа, подсчитали, что имя
яшмового аравана было выкрикнуто десять тысяч и еще двести семьдесят три
раза, а имя наместника Ханалая, - три тысячи и еще пятьдесят семь раз, и
наместнику Ханалаю эта арифметика не очень-то пришлась по душе.
И вот теперь Бьернссон вернулся туда, откуда убежал вчера ночью, - во
дворец наместника.
Деревянная дверь раздвинулась: на пороге беседки, неслышно ступая,
показался наместник Ханалай. Ханалай сказал:
- Нынче основы земли и неба поколеблены, мир нуждается в переменах.
Когда мир нуждается в переменах, небо возвещает свои указания через
великого праведника. Великий праведник находит правителя, готового
следовать его указаниям. Вдвоем мы перевернем ойкумену!
И бывший разбойник, почтительно склонившись, поцеловал колени нищего
проповедника.
Так Свен Бьернссон, который хотел ни от кого не зависеть, оказался
самым влиятельным землянином в империи - то есть игрушкой в руках Ханалая.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА
15
Прошло три дня, и Киссур ворвался в кабинет Арфарры.
- Этот Ханалай, - закричал он с порога, - отложился от столицы! Он
назвал вас самозванцем, а себе добыл того харайнского проповедника,
которого величают настоящим Арфаррой! Назвался первым министром государя,
до тех пор, пока к нему не объявится Нан!
Арфарра сидел, нахохлившись, в кресле. Глаза его были полуприкрыты.
На спинке кресла сидели две священных бронзовых птицы, соединенных
цепочкою и неодобрительно посматривали на юношу.
- Когда разбойника делают наместником, - орал в бешенстве Киссур, -
разве это кончится добром! Нан развратил всех чиновников, сверху донизу!
Если бы не вы, я бы развесил их всех вокруг стены, по штуке на зубец!
- Если высшим чиновником может быть каторжник Арфарра, - тихо
проговорил Арфарра, - почему им не может быть разбойник Ханалай?
Киссур словно налетел на камень с разбегу.
- Что вы говорите? Я... волею государя...
Старик засмеялся.
- Три недели назад, - сказал он, - был бунт в столице. Позавчера -
позавчера наместник Кассанданы прислал мне вот этот пакет. В Кассандане,
видите ли, неурожай, и он не сможет заплатить в этом году налоги, а иначе,
как предупреждает он, население провинции будет разорено, и
ответственность за возмущение народа падет на мою голову. Сегодня такое же
извещение прислал мне наместник Чахара...
- В Чахаре отличный урожай, - вдруг взвизгнул Арфарра, - при Нане все
платили налоги! Ханалай! Ханалай взбунтовался первым, потому что глупее
других! А теперь каждый будет делать то, что ему кажется выгодным в
собственных глазах!
- Я вразумлю их, - возразил Киссур.
- Кто вы такой, чтобы вразумлять, - спросил Арфарра. Вы - выскочка, и
я - тоже! Вчера ради вас был брошен в тюрьму Нан, завтра ради вас казнят
половину высших чиновников, а послезавтра, пожалуй, казнят и вас самого!
Каждый думает: когда падают горы, где уж уцелеть муравью? Вы и я имеем не
больше прав на это место, чем разбойник Ханалай. Вы можете обманываться по
этому поводу, государь может обманываться по этому поводу, - цены на рынке
не обманешь!
- Я запрещу рынок, - сказал Киссур.
- Ба, - засмеялся Арфарра, - рынок можно запретить, но цены-то
останутся.
Глаза Киссура стали круглые от бешенства и изумления.
- Вы, - продолжал Арфарра, - обвиняли господина Нана в разорении
государства! Хоть один наместник при Нане бунтовал или уклонялся от
налогов? Полюбуйтесь: за две недели при вас случился бунт в столице и три
непочтительности в провинциях: и это еще только начало! Вы разбили
ойкумену, словно яйцо!
Киссур, как был, в своем атласном кафтане, сел на ковер, закрыл лицо
руками и ничего не говорил. Арфарре вдруг стало жалко юношу. Он выбрался
из кресла и встал у него над плечом.
- А что, - спросил Киссур негромко, - смерть моя что-то исправит?
- А что, - спросил Арфарра, - если разбить второе яйцо, - это починит
первое?
Киссур встал, тряхнул головой, оправил пояс с трехцветной каймой.
- Это хорошо, - сказал Киссур, - что смерть моя ничего не исправит,
потому что я все равно бы не убился.
Помолчал, повернулся и вышел.
Услышав о недостойном поведении Ханалая, к государю явились послы от
чахарских горцев. Послы сказали, что племя их давно мечтает быть в числе
подданных империи, и горит желанием оказать государю услугу - расправиться
с мятежником Ханалаем. В награду за услугу горцы просили позволения
поселиться в провинции Чахар, и иметь на прокорм третью часть чахарских
доходов и земель.
- Ибо, - сказали послы, распростершись крыжом, - по невежеству своему
наш народ не умеет обрабатывать землю.
Государь сказал горцам, что он не нуждается в них для войны с
Ханалаем. Тогда горцы сказали, что это хорошо, но что они все равно хотели
бы поселиться в провинции Чахар и иметь на прокорм треть чахарских земель
и доходов. Тогда государь сказал, что ему очень не хотелось бы, чтобы к
нему обращались с подобными просьбами. Тогда послы горцев сказали, что им
очень не хотелось бы обращаться с подобной просьбой к Ханалаю.
Государь заколебался. Первый министр Киссур заявил, однако, что не
намерен отмечать год своего вступления в должность дурными
предзнаменованиями. Он взял отряд конников в пять тысяч человек, провел
этот отряд по горному перевалу, по которому не ходил никто, кроме
