расспрашивать его, хороша ли в теплицах клубника, та, которую он всегда
посылал государю. Полюбовался цветущими кувшинками и долго стоял в детской
у пустой колыбельки.
- Ну, - хлопнул Нан юношу, - пошли за сундучком!
Сын Шиманы как-то растерянно улыбнулся и пошел за министром. Они
прошли в малый, скромно отделанный кабинет, с толстым харайнским ковром во
весь пол и неброскими гобеленами в белых и голубых тонах. В углу стояло
множество богов-хранителей, и юноша вздрогнул дурного предчувствия,
заметив среди них яшмового аравана Арфарру. Нан долго что-то делал у
каминной решетки, так что сектанты даже подскочили, когда угол ковра вдруг
стал опускаться, открывая щель, черную, как лаз в преисподнюю. Нан сошел
вниз, а один из сектантов, вышивальщик по занятию, взял фонарь в виде
шара, увитого виноградными гроздями, и полез за ним. "Экие аккуратные
ступеньки - подумал вышивальщик. - У нас так дома не чисто, как у них в
подземелье." Ход был довольно узок. Нан скоро остановился, вынул из стены
небольшой сундучок и сунул его в руки сектанту. Сектант, топоча к выходу,
полюбопытствовал:
- А куда ведет этот ход дальше?
- Во дворец. Можно даже дойти к моему кабинету.
- Ба, - так мы, значит, можем пробраться во дворец без всякого
штурма? Или там - засада?
- Не знаю, - сказал Нан. - Об этом ходе знаю только я и государь. Я
почел лишним сообщать о нем моему преемнику, а государь, сколь я знаю, мог
и запамятовать.
- Ба, - промолвил сектант, - все-таки у нас неподходящий государь.
Нан помолчал, потом сказал:
- Этот Арфарра, вероятно, велел постукать по стенам, только нынче эти
вещи не так строятся, чтобы до них можно было достучаться.
Тут они вышли в малый кабинет. Вышивальщик стал вертеть сундучком на
столе, и Нан торопливо сказал:
- Его не открыть без шифра - бумаги сгорят.
Сын Шиманы улыбнулся ненатуральной улыбкой, словно карп на подносе,
подошел к двери кабинета и запер ее на ключ изнутри. Двое сектантов
скучали и бродили глазами по потолку.
- Итак, - сказал медленно Нан, - я отдаю вашему отцу бумаги,
порочащие Чаренику, а что я получаю взамен, кроме народного восторга и
репутации предателя?
Тогда все трое сектантов откровенно вынули из ножен мечи, и сын
Шиманы стукнул кулаком по столу и заявил:
- Открывайте сундук! Больше вам ничего не осталось!
- Да, - согласился Нан, больше мне ничего не осталось, разве что вот
это, - Нан встал, и юноша увидел, что министр вытащил больную руку из-за
пазухи и держит в ней какую-то ребристую штучку с глазком посередине.
Глазок выпучился на юношу, подмигнул.
- Это как называется? - удивился юноша.
- На языке ойкумены, - ответил насмешливо Нан, - это не называется
никак, а сделана эта штука для того, чтобы защищать бедных министров,
которых всякая сволочь норовит принести в жертву государственным
соображениям.
Юноша схватился за меч и вышивальщик схватился за меч... Говорят, что
на небесах эти двое жестоко поспорили: один показывал, что министр-колдун
вытряхнул из своего рукава десять тысяч драконов, а другой говорил, что
драконов не было, а была огненная река; и судья Бужва, вконец запутавшись,
постановил, что это дело не входит в его юрисдикцию.
И если вы хотите узнать, что случилось дальше, - читайте следующую
главу.
13
Убедившись, что весь Государственный Совет остается на заседании,
Киссур, довольно усмехаясь, спустился в дворовую кухню, где под присмотром
Алдона и двоих его сыновей, поварята в желтых передничках варили в
огромном котле птичий клей.
- Готово? - спросил Киссур.
- Готово, - ответил Алдон.
- Тогда понесли, - распорядился новый фаворит.
- Что ты скажешь людям, - спросил Алдон.
- Я сначала сделаю их людьми, - усмехнулся Киссур, а потом и
поговорю.
Варвары подхватили котел за чугунные ушки и потащили во внутренний
дворик, где собралось большинство защитников дворца. Господин Андарз
бессовестно преуменьшал, уверяя, что из городской стражи осталось в живых
тридцать человек. Их было не меньше двух сотен.
Лавочник Радун-старший лежал на песке в одной набрюшной юбочке. При
виде Киссура он приподнял голову и сказал своему собеседнику:
- Ишь, опять пришел ругаться. Ты как думаешь, наш склад в Лесной
Головке уцелеет?
Склад имел все шансы уцелеть, так как Радун отдал дочь замуж за
большого человека из "красных циновок".
- Не знаю, - откликнулся собеседник. - А вот, говорят, народное
собрание заседает сегодня в зале Пятидесяти Полей, и принимает там
делегацию от уроженцев Варнарайна, в национальных костюмах. Если б мы были
в этой делегации, то склад бы наверняка уцелел.
Киссур оглянулся и подошел к Радуну.
- А ну оденься, - сказал он.
Лавочник перевернулся на песке.
- А что, - сощурился он на юношу, - разве мне дали десять палок, что
я не могу показать спину солнцу?
Все захохотали.
В следующее мгновение один из сыновей Алдона, из-за спины Киссура,
вскинул рогатое копье и вогнал его в глотку умника.
Люди повскакали с мест, но в этот миг внимание их было отвлечено
новым обстоятельством: племянник Алдона, бешено бранясь, вталкивал во
двор, одного за другим, только что арестованных дворцовых чиновников.
Пленники, связанные вместе, в своих нарядных кафтанах и придворных шапках,
походили на гирлянды праздничных тыкв, которые продают на рынке в дни
храмовых торжеств, раскрасив всеми восемью цветами и семьюдесятью
оттенками. Воины пораскрывали глаза, увидев, что первым среди арестованных
тащат сына Чареники.
Киссур подошел к пленнику и ткнул его в грудь.
- Все вы, - сказал Киссур, - изобличены в кознях против государства и
в сношениях с бунтовщиками.
- Только попробуй отруби мне голову, - взвизгнул чиновник.
- Я вовсе не собираюсь рубить тебе голову, - возразил Киссур. - Я
раздену тебя и загоню в этот чан с клеем. После этого купанья я заставлю
тебя одеть опять твой нарядный кафтанчик, и отдам тебя моим солдатам: и
они начнут сдирать с тебя кафтан вместе с кожей.
Тут лавочникам стало интересно, потому что раньше дворцовые чиновники
драли с них кожу, а чтобы они драли кожу с чиновников, - такого не было.
- Я невиновен, - взвизгнул Чареника-сын в ужасе.
- Это хорошо, если ты невиновен, - сказал Киссур, - в таком случае
бог оправдает тебя.
- Каким образом? - встревожился чиновник.
- Вас тут двенадцать человек, связанных попарно. Каждый получит меч и
будет драться с тем, с кем он связан. Тот, кто невиновен, победит, а тот,
кто виновен - проиграет. А того, кто откажется, я вымажу клеем и отдам
солдатам.
Чареника-сын оглянулся на цепочку чиновников и истерически захохотал.
Дело в том, что Киссур и Алдон так связали людей, что в каждой паре стояли
смертельные враги, и мало кто из них отказался бы от возможности свести
последние счеты.
Поединки продолжались три часа.
Когда все кончилось, Киссур обвел глазами своих воинов: лица у них
налились кровью, глаза пританцовывали, - эге-гей, да это уже были не
прежние лавочники, это были те самые аломы, чьи предки превращались в бою
в волков и рысей!
- Эй вы, воры! - закричал Киссур. - Ох и будет вам завтра чем
похвастаться перед предками! Ох и славную про вас сложат песню!
Тут Киссур произнес речь, и это была очень хорошая речь. Он сказал,
что храбрость воина приобретает за одну ночь больше, чем корысть лавочника
- за десять лет.
- Клянусь божьим зобом, - орал Киссур, - мы - как эти вейцы! Кто
победит - будет прав в глазах бога, кто помрет - избегнет жуткой смерти!
Мой предок, император Амар, двести лет назад переплыл этот ров с
полусотней людей, и приобрел себе славу и богатство, и, клянусь всеми
богами, я повторю сегодня то, что сделал император Амар! Пусть станут
направо те, кто забыл о чести и выгоде, а налево - те, кто хочет убить
своих врагов и преумножить свое добро! Мне не нужно много людей - чем
меньше воинов, тем больше доля каждого!
А в Зале Пятидесяти Полей шло ночное заседание. На помосте сидел
Шимана и двенадцать сопредседателей. За ними возвышался алтарь, крытый
алым сукном. На алтаре стояли курильницы и золотые миски. В мисках плавали
ветви сосен с прикрепленными к ним табличками.
Шимана поцеловал священные таблички и предложил:
- Посвятим первую часть заседания выборам делегации, отправляющейся
во дворец, ибо первая, увы, вернулась ни с чем, - а потом господин Нан
обещал прислать документы, в которых будет рассказана вся правда о
злодеяниях Чареники и других негодяев, угнетавших народ.
Едва выбранная делегация отбыла во дворец, как к Шимане прибежал
посыльный от Андарза и доложил, что к Зале Пятидесяти Полей от рыночной
площади идет огромная толпа, и во главе ее - святой Лахут.
- Не стоит ли объявить их агентами Арфарры, - спросил один из
сектантов, - и отрубить им головы?
- Нет, - возразил Шимана, - придется срубить слишком много голов.
Лучше допустить народ в залу и побрататься с ним.
Делать нечего! Молебен пришлось отложить, и скоро огромная толпа
народа окружила павильон, где заседали уважаемые люди и представители
цехов. В павильоне растворили двери, и народ набился в проходы и верхние
галереи. У пришедших в руках были фонари в форме красных орхидей, с
надписями на фонарях "представитель народа". Остальные размахивали
приветственными флагами.
- Что-то у них слишком много флагов, - заметил один из членов Доброго
Совета.
- Они насажены на древки копий, - шепотом ответил Шимана.
Сначала люди с красными фонарями вели себя тихо. Попав во дворец
впервые в жизни, они с благоговением вертели головой, озирая изысканную
резьбу на стенах и цветочные шары, свисающие с потолка. Потом ораторы из
их числа стали выходить на сцену со словами благодарности собору и народу,
и по мере каждого последующего выступления люди с красными фонарями вели
себя все развязней, и даже скоро заплевали пол, на котором уселись,
красной жвачкой от бетеля.
Первый оратор сказал:
- Предлагаю считать нынешний день первым днем нового времени. Прежние
века не существуют для нас; нельзя считать жизнью то время, когда мы жили
под пятой тирании.
Люди в проходах и ярусах одобрительно засвистели.
Вторым говорил человек в кафтане младшего дворцового писца.
- Люди, - сказал он, - никогда я не видел революции столь
удивительной и возвышенной, рассыпающей благоухание вокруг, милостью
привлекающей друзей, великодушием побеждающей врагов! Я сам видел, как при
известии о революции расцвело золотое дерево во дворце!
Люди в проходах и ярусах одобрительно засвистели.
Третьим выступал человек в красной парчовой куртке и с оторванным
ухом.
- Люди, - сказал он, - я всегда был справедливым человеком! Сердце
мое такое, - где увижу негодяя, не могу заснуть, пока не съем у негодяя
сердце и печенку! Всю жизнь я должен был скрываться от негодяев...
Слова его потонули в рукоплесканиях, - это был знаменитый вор Ласия
Бараний Глаз.
Четвертым вышел человек в куртке мастерового.
- Люди, - сказал он, - посмотрите на себя: здесь тысяча стульев, и
каждый человек сидит на одном стуле: странным показалось бы вам, если бы
кто-то расселся на пяти стульях. Люди! Жизнь наша подобна этому залу, а
имущество - местам в зале; на всех хватило бы поровну, если б богачи не
сидели на пяти местах сразу! Как можно, уничтожив дворцовых чиновников,
