для ареста Кидара и его друзей.
- Так арестуйте без оснований!
Арфарра немного смутился и не знал, казалось, чем опровергнуть столь
резонное соображение.
- Полгода назад, - продолжал Киссур, - у нас не было сил. А теперь
под столицей стоит шесть тысяч конников и двадцать тысяч пеших. Пусть они
войдут в столицу и будут как щелочь, которая очищает старое серебро от
грязи!
Арфарра помолчал и ответил:
- Друг мой! Можно арестовать Кидара. Можно схватить всех тех, кто,
как ты считаешь, недостоин быть возле государя. Можно даже найти им замену
в лице твоих любимцев. Но в ойкумене тридцать две провинции. Три уже
отложились. Еще десять ждут только повода, чтобы взбунтоваться. Мыслим ли
повод лучший, нежели военный дворцовый переворот?
Киссур облизнулся и сказал:
- Я разобью Ханалая и всех, кто осмелится следовать его примеру, ибо
отныне у империи есть войско.
- Да, - сказал Арфарра, - это удивительно. Вы сумели сотворить войско
из ничего. Ваша война с черными шапками принесла семикратную прибыль.
Сколько, вы думаете, вам понадобится денег на войну с Ханалаем?
Киссур опустил глаза и сказал:
- Мои командиры преданы государю, но неразумны и дики. Они хотели бы
служить государю без платы, а кормиться с земли, полученной за военную
службу. Что взять с варваров?
Вопреки здравому смыслу, Арфарра расхохотался. Отсмеявшись, старик
сказал:
- Ваши варвары мудрее наших финансистов. Потому что, Киссур, будущим
летом в ойкумене деньги будут стоить еще меньше, чем человеческая жизнь,
и, действительно, кончится насилие чиновников и богачей, а начнется
насилие тех, кто кормится с земли, полученной за военную службу.
Киссур задергал левым веком, и, чтобы скрыть это, стал потихоньку
расхаживать из угла в угол. Уже рассвело. Серый плащ его, шитый по подолу
жемчужными птицами в тростниках и травах, цеплялся то за ножки жаровни, то
за жертвенный столик. Вдруг Киссур сплюнул в ладонь левой руки и ударил по
плевку ребром правой. Плевок отскочил влево и попал на шелковую
молитвенную подушечку.
- Значит, - сказал Киссур, - вы не арестуете Кидара?
- Нет, - ответил Арфарра.
Киссур нехорошо засмеялся и спросил:
- Сколько Кидар вам за это дал?
- Щенок, - сказал Арфарра, выпрямляясь, - ты знаешь ли, что гово...
Арфарра не докончил фразы. Киссур, вытащив из рукава несколько бумаг,
швырнул их в лицо старику.
- Знаю, - закричал Киссур, - знаю, да не верю! Не верил до сих пор! А
теперь! Да они купили вас! Вам никогда ничего не нужно было, кроме власти!
- Глупец, - пробормотал Арфарра, - даже если я бы что-то получил от
Кидара, то ведь все равно тот, кто его конфискует, получит гораздо больше.
Киссур повернулся и вылетел из двери, как пробка. Арфарра некоторое
время сидел молча, потом стукнул в бронзовую тарелочку. Явился слуга.
Арфарра кивком указал ему на красную молитвенную подушечку, на которую
попал плевок варвара, и промолвил:
- Вынеси и сожги.
Хотя, право слово, плевок этот на подушечке был совершенно незаметен.
На дневной аудиенции Киссур, выйдя вместе с государем, не поклонился
Арфарре - это видел весь двор.
Государь Варназд был счастлив и не расставался с Киссуром ни на
охоте, ни за трапезой. В свите его сразу же появилось множество варваров.
Государю нравилась их беззаботность и сила. Особенного государь отличал
одного из командиров, по имени Ханадар, а по прозвищу Сушеный Финик.
Сушеный Финик считался у аломов лучшим певцом. Он пел хвалы государю на
всех пирах, и не было случая, чтобы он получил за свою песню меньше, чем
он об этом в песне просил.
Киссур ел с золотых блюд и спал под одеялом из песцовых шкурок.
Бесчисленные почести так и сыпались на него. Желая развлечь народ,
государь повелел выстроить варварский храм "черных шапок" и устроил
потешный штурм. Чернь была в восторге, варваров наградили несметными
дарами, а Арфарра был очень недоволен тратами. Говорили, что потеху
устроили по подсказке Чареники, тестя Киссура.
На этом празднике даже народ заметил, что Киссур не кланяется
Арфарре.
А еще через неделю случилось ужасное происшествие.
Государь и Арфарра катались на лодке. День начался хорошо, а потом
вдруг пошел дождь. Даже молодой государь продрог, не говоря об Арфарре,
который со времени своего возвращения во дворец зяб, как персиковое дерево
зимой. Молодой государь велел принести короб с плащами, надел плащ, хотел
протянуть Арфарре второй, но вовремя заметил, что мех на втором плаще
изъеден молью. Люди, бывшие вокруг, не заметили, что второй плащ был
изъеден молью, а заметили только, что государь не передал плаща озябшему
Арфарре. И на следующий день в приемной Арфарры было много меньше людей,
чем в предыдущий.
Прошло еще две недели, и до столицы дошли слухи о мятеже в Верхнем
Варнарайне, родной провинции Киссура, и о том, что там учрежден выборный
совет, как того хотел отец Киссура, Марбод Кукушонок.
Киссур был взбешен и велел собираться в поход, но государь Варназд,
страшась разлуки, запретил поход и умолял подождать до весны. Он не
отпускал Киссура неделю, а в конце недели Киссур, ночевавший в спальне
государя, подсыпал Варназду в питье сонный порошок, снял со спящего
яшмовую печать, приложил ее к указу о посылке войска и пошел вон. В этот
миг государь, который за ужином вылил питье в рукав и все видел, вскочил с
постели, и все кончилось ужасным скандалом.
И Киссур ездил на охоту по мокрым осенним равнинам, а сердце его
разрывалось при мысли об овечьих стадах на склонах гор, и о вершинах
родного края, тянущихся к небу.
Через три дня он сказал своему тестю, Чаренике, у которого теперь
часто бывал:
- Я без пользы убиваю невинных зверей, а в ойкумене разгораются
мятежи. Бунт в Верхнем Варнарайне надо усмирить железной рукой, но
государь плачет при мысли о моем отъезде. Не могли бы вы подать доклад за
меня?
У Чареники был далеко идущие планы, ему вовсе не хотелось, чтобы
войско уходило из-под столицы, и немудрено, что из доклада Чареники
государю ничего не вышло. Киссур, услышав об отказе, разрыдался, а тесть
его сказал:
- Увы! Это Арфарра настраивает государя против вас! Я слышал, как он
говорил, что жители Варнарайна обустроили вашу страну по плану вашего
отца; и вы проситесь в Варнарайн затем, чтобы стать там королем.
- С этого негодяя станется, - молвил Киссур.
Через два дня Киссур был со своей женой, дочерью Чареники. Киссур лег
на шкуру. Женщина стащила с него сапоги, и стала вынимать за пологом
шпильки из волос, а потом затихла. Киссур отогнул полог и увидел, что жена
его сидит со шпилькой в руке и плачет. Он подошел к Янни и спросил:
- Что ты плачешь?
- Ах, - сказала Янни, - ты же знаешь, вчера у Арфарры был фейерверк,
и я там была, а ты был с государем на охоте. Я отошла в красный покой, и
вдруг этот старик подходит ко мне, смотрит на меня своим страшным глазом и
говорит: "Ах, какой же я глупец, что я отдал вас Киссуру. Но ничего, еще
все можно поправить."
- Гм, - сказал Киссур.
Теперь каждый день тесть навещал зятя, а когда тестя не рядом не
было, то была жена. И каждый день Киссур слышал при дворе из чьих-то уст
то, что про него говорил Арфарра.
- Арфарра беседовал с господином Дессом и сказал, что вы толкнули к
мятежу наместника Кассанданы только затем, чтобы удовольствовать войско и
разграбить провинцию.
- Перед церемонией Белых Слив Арфарра ругался: "Киссур-де оттого не
взяточник, что грабитель. И лучше, если чиновники обогащаются через
взятки, чем если они обогащаются, шаря с войском по обе стороны границы.
Ведь не все грабежи так удачны, как грабеж храма черных шапок, и вообще
варваров следует предоставить их собственным раздорам".
- Арфарра созвал своих инженеров и сказал: "Если бы не мой порох,
Киссур бы никогда не взял Храм Черных Шапок! Следует запретить варварскую
доблесть и найти такой способ войны, при котором империя бы опиралась не
на силу варваров, а на разум инженеров и чиновников!"
И так они каждый день сыпали много слов.
Через неделю Чареника сказал своему секретарю:
- Как ты думаешь, есть в мире вещь, которая может примирить Киссура с
Арфаррой?
- Думаю, - ответил секретарь, что такой вещи нет.
- А ведь полгода назад эти двое были неразлучны: можно ли было себе
представить такое дело?
- Нет, нельзя было этого представить, - ответил секретарь.
- А что ты из этого заключаешь? - спросил Чареника.
- Я заключаю, - ответил секретарь, - что если Киссура можно было
убедить, что Арфарра непригоден в делах правления, и на это потребовалось
шесть месяцев, то можно будет убедить Киссура и в том, что государь
Варназд непригоден в делах правления, и на это потребуется не больше
месяца.
На следующее утро Янни сидела перед зеркалом в своих покоях. Две
служаночки ползали вокруг ее юбки с кружевами и иголками, а сама Янни,
непрестанно оборачиваясь, глядела то в зеркало, то на стену за зеркалом.
На стене висел портрет государыни Касии в полный рост. Государыня глядела
на Янни с загадочной улыбкой, и была написана очень хорошо и соразмерно:
только руки ее были как-то неловко согнуты и словно привешены к рукавам.
Янни знала, отчего у портрета такие неловкие руки. Когда этот портрет
писали в первый раз, на руках у государыни был младенец, сын. А потом,
когда государыня распознала в сыне подменного барсука и казнила его,
ребеночка замазали. Вместо матери, глядящей на младенца, вышел пристальный
взгляд государыни Касии. И портрет, как мы уже говорили, был очень хорош,
только руки были дурны. Янни беспрестанно глядела то на портрет, то на
себя в зеркале рядом. Вдруг дверь отворилась: пожаловал ее отец.
- Знаешь ли ты, - сказал он Янни, - что Киссур вчера получил письмо
от своей матери, из Варнарайна?
Янни покачала головой. На Чаренике был кафтан с четырьмя рукавами,
два рукава для рук, а два - для почета. Чареника вынул из почетного рукава
перевод письма и показал его Янни. Янни взяла и стала читать.
- Вот безумная старуха, - сказала Янни, прочтя письмо и глядя то в
зеркало, то на портрет государыни Касии на стене. - Ведь она требует от
него отомстить за отца и убить Арфарру! А зачем? А ведь он, я знаю, плакал
от этого письма вчера!
- Хорошее письмо, - сказал Чареника.
- А что, - сказала женщина, нехорошо поводя бровями, - когда я стану
государыней, - стоит мне отдавать налоги на откуп или нет?
- Ни за что, - сказал Чареника. - Ни откупов, ни монополий, ни
частных предприятий. Вообще Киссур правильно говорит, что в хорошем
государстве не должно быть трех разновидностей разбойников, как-то:
взяточников, земледельцев и торговцев. Так что он, конечно, будет хорошим
государем.
Тут послышались голоса: на веранду вошел Киссур, разряженный и
улыбающийся, и с ним под руку - вторая его жена, Идари.
Янни как-то странно вытянула голову, сложила губки раковинкой и
сказала:
- Милая! Эта девка совсем запуталась, как сделать кофточке
зарукавник; покажи ей, ты так хорошо исполняешь все обязанности служанок.
Идари отошла к лавочке и стала показывать служанке, как шить
зарукавник, а Киссур и Янни смотрели на нее, улыбаясь.
Если бы Янни знала, что, в представлении Киссура, хорошая жена должна
обшивать себя и мужа, стряпать и никогда не перечить высшим, то она, верно
бы, вырвала иголку из рук Идари и все дни проводила б у очага и ткацкого
станка; но в представлении Янни женщина с загрубевшими от работы руками
