противника попало в щит: Им стало неудобно держать щиты, и они бросили их
на землю. Тут они вытащили мечи и стали ими рубиться, а войска с обеих
сторон помогали им криками и усердными молитвами.
Прошло порядочно времени, и Шадамур сказал вполголоса противнику:
- Стыдно тебе, Калхун, драться за поганого простолюдина Ханалая, и за
кучку горожан, которые каждый день сходятся на рынок торговать и
обманывать друг друга. Не лучше ли тебе перейти на нашу сторону?
Шадамур узнал этого человека, Калхуна, по цветам: у них была общая
тетка. Калхун отвечал:
- Думаю, это тебе лучше перейти на нашу сторону, потому что Ханалай
наслышан о твоих доблестях и предлагает тебе две тысячи в месяц, не считая
добычи, - а это втрое больше того, что ты получаешь у императора.
- Бесчестное это дело, - изменить господину, - возразил Шадамур.
- Что же бесчестного в том, - удивился Калхун, - чтобы служить
господину, который, еще не видя тебя, ценит твою доблесть втрое дороже?
Тут он переложили мечи из руки в руку и снова начали биться. Лошадь
Калхуна оступилась, и тот слетел на землю. Шадамур не хотел, чтобы про
него говорили, будто он победил нечестно, повернул коня и ускакал.
Вечером в лагере Киссура был пир. Киссур поднес Шадамуру из своих рук
серебряный кубок, а потом командиры повскакали и стали в восхищении
танцевать перед Шадамуром.
Сушеному Финику это показалось досадно. Он не выдержал, плюнул и
громко сказал Киссуру:
- Сдается мне, что Шадамур из подлости пощадил своего противника: они
что-то долго разговаривали, и я думаю, что Шадамур договорился об измене.
Справа от Киссура стоял алтарь о шести камнях. Шадамур подошел к
алтарю, выхватил меч и закричал:
- Если во время боя у меня были мысли об измене, то пусть расколется
мой меч, а если не было, пусть расколется камень!
Он ударил мечом по камню, и камень раскололся.
Тогда Сушеный Финик тоже подошел к алтарю и сказал:
- Что-то очень хитрой клятвой ты поклялся, Шадамур, и сдается мне,
что во время боя у тебя не было мыслей об измене, а после боя ты решил
изменить. И если это так, то пусть расколется этот камень, а если не так,
пусть расколется мой меч!
Он ударил по второму камню, и камень тоже раскололся.
Тут многие, кто завидовал Шадамуру, стали теребить его, и Киссур
приказал увести его в палатку. Ночью Киссур пришел к нему и сказал:
- Ты, Шадамур, и Сушеный Финик, - как два клинка в одних ножнах.
Езжай-ка ты к Ханалаю!
Шадамур ускакал к Ханалаю и был там принят с большим почетом. Ханалай
стал просить у него совета, как поссорить Киссура с государем, и Шадамур
дал совет.
Через две недели в лагерь Ханалая пришли новые союзники из
Варнарайна. Всю ночь в лагере пылали приветственные костры и трещали
боевые веера, а наутро перед войсками выехал полководец на черном коне с
белой звездой во лбу. Попона на его коне была вышита серебряными крыльями,
и когда конь выехал между войсками, многим показалось, что он не идет, а
плывет этими крыльями по воздуху. Всадник поднял свое копье, с желтой
шишкой и синим наконечником, и закричал, что его избрали королем Верхнего
Варнарайна, и что он начальник союзного войска, - и не лучше ли
начальникам войска драться между собой и беречь своих людей?
Киссур закричал с вала, что он всегда рад драться в поединке, но что
вот уже месяц, как ни одна собака в войске Ханалая не смеет отвечает на
его вызов, - оделся и выехал в поле.
Они бились полчаса. Это был достойный противник Киссуру, но после
десяти схваток стало ясно, что он староват для таких игр. В эту минуту
Киссур применил довольно изысканный прием, который называется "обезьяна
хватает палку", а противник отбил удар, засмеялся и сказал:
- Я слыхал, что у сына Марбода Кукушонка меч поет в ладони и пляшет в
воздухе, а оказывается, ты дерешься, как мужик лягается.
Киссур усмехнулся и возразил:
- Клянусь божьим зобом, старый скунс, я так поступал, потому что
жалел тебя. Но если ты хочешь, я покажу тебе прием, которому научил меня
во сне мой отец Марбод Кукушонок, - и никто из живых людей не знает этого
приема, кроме меня и мужа моей матери, потому что он наследственный в роду
Белых Кречетов.
- Все твои приемы, - возразил король Варнарайна, - знают даже вьючные
ослы.
- Клянусь божьим зобом, - закричал со злобой Киссур, - эта схватка
будет между нами последней!
Они снова въехали в круг и начали рубиться, и на пятом ударе Киссур
сделал вид, что промахнулся, и едва не выпустил меч. Киссур перегнулся
по-обезьяньи, чтобы поймать меч, а сам левой рукой выхватил летающий
кинжал, вделанный в ножны, и метнул его в противника.
Но противник его взмахнул мечом, - и кинжал, рассеченный на две
половинки, упал на землю. Киссур понял, что его противнику прием тоже
знаком, и по этой примете узнал его. А противник придержал коня и спросил:
- Что ж? Неужто ты подымешь руку на отца? Ведь я тебе не меньше отец,
чем мой покойный брат.
Киссур-младший промолчал.
- И не стыдно тебе, - продолжал Киссур-старший, - драться на стороне
вейцев? Погляди-ка на этих мужиков: речь идет об их земле, а они пашут
поле или бегут в лес, и каждый полководец набирает войско за пределами
ойкумены!
Киссур-младший возразил:
- А тебе не стыдно быть королем горшечников и башмачников? Правда ли,
что ты не можешь без их совета ни учредить налога, ни казнить человека?
Брось Ханалая, и будь самовластным королем и государевым вассалом!
- Я, - сказал отец, - пожалуй, брошу Ханалая, если ты бросишь своего
Варназда. Посмотри на наши два лагеря: люди ойкумены уверяют, что это их
гражданская война, а сражаются за них одни варвары! Почему бы нам с тобой,
объединившись, не захватить Небесный Город, как это сделали наши предки?
Я, пожалуй, заплету твоему Варназду косы и дам в руки прялку, - на большее
он и не годен.
Тут Киссур взмахнул мечом и вскричал со злобой:
- Я не знаю, кто научил тебя таким вонючим словам, - но в таких
спорах истину выясняют не языком, а оружием!
- Ах ты негодяй, - сказал Киссур-старший, - как ты смеешь лезть на
отца! Да я тебя прокляну за сыновнюю непочтительность!
- Врешь, сопливый хомяк, - отвечал Киссур-младший, - если считать
по-аломски, мой отец не ты, а покойник Марбод, - а если считать по-вейски,
то моей отец не ты, а государь Варназд, потому что император - отец и мать
всем подданным.
С этими словами они налетели друг на друга и бились до тех пор, пока
Киссур-старший не выбился из сил и не почувствовал, что Киссур-младший его
сейчас зарубит. Тогда он закричал, что, пожалуй, Киссур прав, и
представительное народоправство - скверная форма правления, и что если
Киссур его отпустит, он обсудит это со своими рыцарями, из которых многие
того же мнения. Что ж? Киссур помахал-помахал мечом и отпустил его.
Арфарра все не шел к Киссуру, потому что в это время взбунтовалась
провинция Инисса. Наместник Иниссы позвал на помощь какого-то князя из-за
гор, чьи воины мочились, не слезая с седла, отдал ему в жены свою дочку и
зачем-то объявил республику.
Арфарра кинулся с войском навстречу князю, но повел себя довольно
странно: увел все зерно из хранилищ на пути варваров, и освободил им путь
до самой провинции.
Варвары беспрепятственно соединились с союзником, и, испытывая
некоторый голод, разграбили Иниссу так же основательно, как и все на своем
пути. После этого крестьяне Иниссы, плохо разбирая, где республика, а где
империя, стали собираться в отряды самообороны и полоскать варваров и
комиссаров в речках; сеймик в столице провинции называл крестьян бандитами
и продажными наймитами империи.
Продажных наймитов становилось все больше, пока в один прекрасный
день варвар из-за гор не отослал дочку наместника обратно и не побежал
домой. Тут-то Арфарра загнал его в болота и утопил, а потом вступил в
столицу провинции: впереди его бабы стелили циновки, а позади шли пленные
варвары, запряженные в возки с рисом. Народ был в восторге, а наместника
постелили на площади, обложили камнями, чтоб не шевелился, и отрубили
голову.
Рассказывали, что князь поругался с наместником следующим образом:
Арфарра-де обернулся старой колдуньей и явился во дворец к князю. Там он
прокрался к дочке наместника и сказал: "Муж твой тебя не любит, но я знаю,
как привязать его к тебе навек. Срежь сегодня ночью, как он заснет, прядку
волос с его затылка, и принеси мне." - и дал глупой бабе ножик. После чего
пошел к князю и сказал: "Жена тебя ненавидит, и сегодня ночью хочет
зарезать". Глупый варвар поверил. Ночью он притворился спящим, и, едва
женщина вынула нож, схватил ее за руку.
Эту-то байку рассказывали по всей ойкумене. Но так как схожая история
случилась еще во времена государя Ишевика, то наше мнение такое, что вряд
ли Арфарра прельстился такой древней уловкой, и все это, конечно,
неведомщина с подливой.
После этого Арфарра, оставив войско, поспешил в столицу, потому что
до него дошли скверные слухи, и он не доверял Чаренике. Но Арфарра был
старый человек: ехал он очень быстро, на полпути простыл, и в столицу
приехал совсем больной.
Варназд посетил дом министра финансов: Арфарра лежал в широкой
постели с розовыми кружевами. Он был очень слаб. Многие осторожно намекали
государю, что старик выжил из ума или бредит, и вскоре государь заметил
это сам, особенно когда Арфарра, все время сбиваясь, стал повторять, чтобы
государь ни за что, ни при каких обстоятельствах не отзывал из армии
Киссура. Он путался и лепетал, что это он во всем виноват, еще четверть
века назад, а один раз схватил племянника Чареники за рукав и сказал:
"Господин Ванвейлен! Мы не договорили!"
Все шутили и делали вид, что не обращают внимания на слова старика,
но многим было ужасно тяжело. Варназд уехал, не пробыв и получаса: все
выражали сочувствие государю, который решился вынести столь печальное
зрелище, и порицали Арфарру, который, как оказалось, после ухода свиты
заплакал, не чувствуя никакой естественной благодарности.
На следующий день Чареника, подавая государю для подписи документы,
улучил минуту, когда государь отвернулся, выдернул одну из бумаг и,
скомкав, поспешно сунул в рукав. Государь, однако, увидел все в зеркале и
стал спрашивать, что это за бумага. Чареника плакал и клялся, что бумага
попала в документы по недосмотру, что это ложь и клевета и не следует
беспокоить ей государя.
Государь угрозами заставил Чаренику отдать бумагу: это было письмо от
соглядатаев в стане Ханалая. В ней было сказано, что Киссур ведет
переговоры с Ханалаем и хочет изменить государю, но дело застопорилось,
так как ни один из них не соглашается полностью подчиниться другому.
- Да, - сказал государь Варназд, - ты прав, это действительно ложь и
клевета, и, кажется, писано по приказу Ханалая.
На следующее утро в дворцовых переходах Чареника повстречался с
чиновником по имени Яжен, брат которого был продовольственным интендантом
в армии Киссура. Они разговорились о милости, недавно оказанной Арфарре
государем, и Яжен заметил, что Чареника плачет. Яжен стал допытываться, в
чем дело, и наконец Чареника признался ему, что недавние слова Арфарры о
том, чтоб государь не отзывал Киссура из армии, не так уж глупы; Киссура
оклеветали в государевых глазах, и государь намерен его отозвать и
казнить. Яжен ужаснулся и в тот же вечер отослал эти слова с курьером в
армию к брату.
Через два дня государь кушал с Чареникой в беседке дыню, и вдруг
