пожаловался министру, что Арфарра совсем выжил из ума, лепетал третьего
дни невесть что, и верно, знал, чем досадить Варназду, потому что тоска по
Киссуру переела сердце государя: почему бы не послать вместо в него в
армию другого человека?
- Я боюсь за него, - сказал, ломая руки, государь, - и притом мне без
него одиноко.
Чареника стал прятать глаза и запинаться, и, наконец, с большой
неохотой пробормотал, что, по его мнению, если уж так угодно государю,
можно послать вместо Киссура чиновника по имени Астак.
Тут другой чиновник, случившийся в беседке, всегдашний друг Чареники,
вдруг грубо закричал на Чаренику, чтобы тот не лгал в таких делах
государю, упал на колени и произнес:
- Государь! Простите за грубость, но всем известно, что Киссур ждет
лишь повода к мятежу! Если его отозвать из войска, он объявит, что его
отзывают для казни, и взбунтуется! Ни в коем случае нельзя трогать
Киссура: это-то и имел в виду Арфарра!
- Пошел прочь, болван! - закричал государь. - Арфарра имел в виду
что-то другое.
Прошли еще четыре дня, и государь от тоски совсем заболел, ничего не
ел и каждый день играл со щенком, который родился от Киссуровой суки. Надо
сказать, это был пребезобразный щенок, - хвост яичком, широкое брюхо,
короткие лапки и мордочка треугольная, как у выхухоли, - словом, все, что
могло получиться от случайной связи волкодава с болонкой. Притом же щенок
был то ли глух, то ли просто дурак.
На пятый день один из чиновников не выдержал и сказал государю:
- Государь! Нельзя видеть, как вы убиваетесь по этому негодяю! Меж
тем всем известно, что Киссур вел переговоры с Ханалаем, пока им на помощь
не пришли войска из Верхнего Варнарайна, и они оба договорились признать
главенство тамошнего нового короля.
- Что за вздор, - возразил государь, - Киссур никогда не передаст
командования другому.
- Дело в том, - возразил придворный, - что новый король Варнарайна -
отец Киссура.
А Чареника, поклонившись, произнес:
- Невозможно сказать, государь, - но эти двое сошлись на виду у всего
войска и разговаривали. Притом у варваров такие обычаи, что сын не может
сражаться против отца, и если он это сделает, то все войско ему изменит.
- Великий Вей, - вскричал Варназд, - разве можно заставлять человека
драться против отца! Я отзову его и найду ему важнейшие дела в столице.
- Он не вернется, - возразил Чареника, - его уверили, что вы
отзываете его для казни!
- Вздор, - сказал государь, - я напишу ему такое письмо, что он не
сможет не вернуться.
Через четыре дня после вышеописанных событий Киссур отчитывал
Сушеного Финика под большим, с трех сторон огороженным навесом у
канцелярской палатки. Солнце весело катилось в небе, меж резной листвы
ближних кустов сверкали красные и белые ягоды. Под навесом стояло
командирское кресло, и еще там было несколько шкур, клетка со священными
мышами и лампадка перед клеткой.
- Клянусь божьим зобом, - говорил Киссур, - этот человек сидит у
твоего зятя третий день и не признается, кто он. Я говорю: "Как так", а
они: "Да пытать некому!" Что за бардак!
В этот миг явился гонец и объявил, что у ворот лагеря стоят
государевы посланцы.
Посланцы прошли под навес. Их было человек сорок, и вид у них был
смущенный. Сушеный Финик как-то странно на них взглянул, поклонился и
пропал. Киссур совершил перед чиновником по имени Астак, стоявшем впереди
всех, восьмичленный поклон. Астак тоже отвесил восьмичленный поклон, и
протянул Киссуру два запечатанных свитка.
- Вот государево письмо, - сказал он, - а вот государев указ, -
передать командование и срочно быть в столице.
Киссур прочитал письмо и указ, поцеловал печать на указе и сказал
Астаку:
- Я не могу передать вам командование.
- Вы хотите ослушаться государя?
- Здесь, увы, не регулярные войска. Мои командиры преданы мне лично.
Если я покину их, войско рассыплется, а люди уйдут в стан наших врагов. Я
служу государю и поэтому не выполню этого приказа.
- Так, - сказал Астак, - нынче много охотников служить государю так,
как это им кажется правильным в собственных глазах. Ханалай служит
государю, отец ваш служит государю, - уж не заодно ли с отцом служите вы
государю?
Киссур поглядел на Астака. Чиновнику было лет сорок: он был нежен,
хорош собою и жирен, с бородою, похожей на мешок. Он только что неплохо
управился с восстанием близ Западных Озер: говорили, что при этом он
сделал не все ошибки, которые можно было сделать, и конфисковал все
имущество, какое можно было конфисковать.
- Убирайся, - сказал Киссур, - я не отдам тебе войска.
- Что ж, - сказал Астак, - я вынужден арестовать вас.
Однако это было легче сказать, чем сделать, потому что Киссур
вытащил, по своему обыкновению, из ножен меч, и заявил, что первый, кто к
нему полезет, сегодня отправится спать в темную постель под зеленым
одеялом, и охотников ложиться спать в такой ранний час не нашлось.
Стража при Астаке выхватила самострелы, но Киссур прыгнул за клетку
со священными мышами, и Астак закричал, чтобы они не стреляли, а то
попадут в мышь.
Астак стал увещевать Киссура и доказывать ему, что их тридцать
человек на него одного, - но в этот миг вбежал чиновник с известием, что в
лагере бунт, - и тут же под навес ворвались командиры Киссура во главе с
Сушеным Фиником. Киссур отпихнул ближнего чиновника и спросил командиров:
- Вы чего раскудахтались?
Вперед выступил Сушеный Финик:
- Правда ли, что государь зовет тебя в столицу, чтобы казнить?
Господин Астак воздел руки и закричал, что государь полон величайшей
любви к Киссуру. "Цыц" - сказал Сушеный Финик и для пущей верности сбил
государева посланца с ног. Астак поднял голову и сказал, что смерть его
будет на совести изменника. Тут кто-то взял толстый дротик, намотал на
него волосы Астака и воткнул дротик в землю, чтобы эта выхухоль не
поднимала головы. А Сушеный Финик продолжал:
- Государь прислал тебе письмо и приказ. Это скверный приказ, и все
говорят, что и письмо не лучше. Прочти-ка нам его вслух.
Киссур побледнел, и один глаз у него от гнева выкатился наружу, а
другой ушел глубоко внутрь. Он скорее бы дал изрубить себя на прокорм
священным мышам, чем прочел это письмо вслух. Это письмо, действительно,
совсем не походило на письмо государя к подданному, а скорее... Киссур
ужаснулся при мысли, что подумают об этом письме грубые головы у
солдатских костров... Это значит - опозорить имя государя! Тем более слухи
такие в лагере уже ходили, и хотя все это была гнусная ложь, варвары,
привыкшие к воинской любви, и гнусной-то не считали.
Киссур вытащил письмо государя, насадил его на кончик меча и сунул в
плошку, горевшую перед клеткой со священными мышами: письмо вспыхнуло и
стало гореть. Мыши заволновались. Когда письмо сгорело, Киссур опять
спросил обступивших его командиров и воинов, которые уже слетелись к
навесу, как мухи на гнилой арбуз:
- Чего вы хотите?
- Киссур, - сказал Сушеный Финик, - когда ты отрубил моему королю
голову в Барсучьем Логу, я и прочие главы племени поняли, что это был
неудачливый человек, и предложили тебе быть нашим королем. Ты сказал нам,
что в империи королей не бывает, и мы признали себя вассалами государя.
Однако теперь выходит, что в империи бывают и короли, и князья, и вообще
черт знает что такое.
- Долг вассала, - продолжал Сушеный Финик, - в том, чтобы верно
служить господину; долг господина - в том, чтобы защищать интересы
вассала. Мы - твои вассалы, а ты вассал государя. И если твой господин,
государь, отнимает у тебя вассалов и отдает их другому, то этим он
разрывает узы долга.
Чиновникам эти доводы показались за чушь, но в войске все поняли и
стали радоваться, потому что Сушеный Финик очень подробно обговорил свою
речь со знатоками законов и одной ученой женщиной.
- Сегодня, - продолжал Сушеный Финик, - государь нарушил свой долг
господина по отношению к тебе. У тебя остался лишь долг господина по
отношению к нам, и ты будешь проклят в трех рождениях, оставив нас одних.
Все мы понимаем, что лучше воевать против столицы, чем против
провинции Харайн, - потому что войска столицы хуже войск Ханалая, а
сокровища столицы, наоборот, лучше сокровищ Ханалая. И еще вот что я
скажу, Киссур, - ты удачливый человек, и раздаешь на пирах браслеты и
кубки. Многие просили у тебя земли, но ты ответил, что землю может дать
только государь, и так этот разговор и издох. И мы полагаем, что, став
королем, ты дашь нам землю и вейцев для работы на земле.
Сушеный Финик кончил, и в войске поднялся оглушительный крик. Люди
затанцевали и застучали рукоятями мечей о щиты, - все вопили, чтобы Киссур
стал королем и соединился со своим отцом и Ханалаем. Астак и его
чиновника, слушая все это, лежали скорее мертвые, чем живые.
- Дайте мне час на размышление, - сказал Киссур.
Войско расступилось: Киссур прошел в свою палатку.
Там он упал на шкуру медведя, которого когда-то забодал рогатиной на
государевых глазах, и долго лежал, не шевелясь.
Он понял, что проиграл битву в Барсучьем Логу.
То есть лично он, Киссур, эту битву выиграл. Но для ойкумены это было
совершенно неважно. После этой битвы варвары покорились государю? - но они
и раньше изъявляли покорность. Изъявляли покорность и требовали земли. За
что? За то же самое, чтобы служить тому, кого они сделают государем.
О! Киссур знал своих воинов, - они не были враждебны империи, они
обожали ее. Восхищали их и нефритовые кувшины с прекрасными лицами, и
ткани, разукрашенные так, словно их вышивали в раю, и прозрачный фарфор. А
смешило их то, что жители империи не умеют спать на седле и мочиться с
седла, а зато понаделали себе кроватей, чтобы спать поближе к небу, словно
им мало подстилки. Или что жители империи не умеют поддеть человека
трезубцем, а зато понаделали себе трезубцев длиною в два пальца, и этими
трезубцами тыкают жареных гусей за столом, словно руки их для этого
нехороши.
О, варвары очень почитали империю, и короли их не мечтали ни о чем
ином, как быть сыновьями государя и братьями его чиновникам. Но в глубине
души, как и отмечал Арфарра, они полагали несправедливым, что люди ленивые
и даже знающие грамоту ходят в шелках, расшитых пурпурными фениксами, и
пьют из кувшинов с прекрасными лицами, а люди свободные и мужественные не
имеют где преклонить головы.
Киссур закрыл глаза и зубами впился в шкуру.
В это время в палатку вошла жена его, Идари. Женщина обняла его и
заплакала оттого, что исполнились наконец все ее желания, потому что для
нее Киссур был всегда король и государь. Потом она увидела, что Киссур
лежит, не шевелясь, перестала радоваться и спросила:
- Что же ты сделаешь, если они изберут тебя королем?
Киссур перевернулся и сказал:
- Странное это дело, если человек взял в руки меч, чтоб спасти
государство, и так ловко с этим управился, что выстриг себе из государства
живой кусок.
Идари любила мужа больше всего на свете, и, по правде говоря, это она
подсказала Сушеному Финику многое в его речи. Но от слов Киссура она
побледнела и сказала:
- Подожди делать то, что ты хочешь с собой сделать, потому что этим
ты спасешь свою честь, но не государя, и подожди еще час.
Через час все войско собралось к палатке полководца. Это была
роскошная палатка, с малиновым верхом и о ста серебряных колышках. Число
комнат в ней изменялось по мере надобности, а вход был под большим навесом
