Шаваш, опустив глаза, сказал, что ему нужна "Повесть о Ласточке и Щегле".
- Сударь, - серьезно возразила девушка, - за "Повестью о Ласточке и
Щегле" нет нужды ходить в Небесную Книгу, ее можно купить у любого
лоточника на рынке.
Тут она покраснела, ахнула и сказала:
- Как вам не стыдно, сударь! Я, конечно, понимаю, молодым девушкам
подобает сидеть взаперти. Но дед мой болен и слеп, если я не буду ему
помогать, его лишат должности. Он вот уже сорок лет смотрит за Небесной
Книгой; а сюда, сударь, ходят серьезные юноши, и никто из них не просит у
девушки "Повести о Ласточке и Щегле".
Повернулась и убежала. Резные рукава вспорхнули, легкие, как крылья
бабочки. А ведь нынче немодно, чтобы рукава были легкие. Модно зашивать в
рукав тяжелого "золотого государя", чтобы он просвечивал сквозь кружева на
женской ручке.
Шаваш раскрыл рот, внизу живота словно заломило. "Это кто ж у тебя
дед-то, - подумал он, - это что же у тебя дед за дурак, чтоб держать такую
красоту без занавесей и циновок!" И тут же почему-то подумал, что уж свою
жену никуда пускать не будет, сказано, береги добро от воров и чиновников,
если хочешь, чтобы не украли.
Три дня государь бродил по рынку и Нижнему Городу вместе с Наном и
Ханалаем, и никто пока об этих прогулках не знал: во всяком случае, никто
из людей первого министра, господина Ишнайи.
Ишнайе было уже за шестьдесят. Звезда его взошла еще при государыне
Касии. В начале царствования государыня сильно ополчилась на "твое" и
"мое", отчасти потому, что другой претендент на престол, экзарх Харсома,
совсем распродал свою провинцию, Нижний Варнарайн, стяжателям, а про
чиновников говаривал: "Когда берут корзинкой или сундучком - это, друг
мой, взятка, а когда берут баржами и амбарами - это уже торговля". После
смерти преступника Харсомы в провинции началось непристойное
замешательство. Собрались пятеро крупнейших казнокрадов, позвали сотню
казнокрадов поменьше и объявились, совместно, регентами его сына.
Много гнусного могло из этого выйти, если бы не безграничная
преданность чиновника по имени Арфарра - имя это еще не раз встретится в
нашем повествовании. При этом-то Арфарре, ставшем араваном провинции, и
начинал господин Ишнайя, нынешний первый министр. Был он в ту пору
совершенно неподкупен и прям, выдвинулся очень скоро. Араван Арфарра
испытывал в чиновниках большой недостаток. Дошло до того, что многим
резали уши, сажали в колодки и оставляли в управе - а то вести дела было
некому. Сгубила Ишнайю страсть к алхимии и колдовству. Проведав о ней,
главный монах-шакуник, некто Даттам, который даже Арфарре был не по зубам,
велел зарыть в болоте сундучки с золотыми слитками, а колдуна научил, как
себя вести с Ишнайей.
Ишнайя отрыл сундучки; пришли преданные Даттаму чиновники, учинили
золоту опись; номера на слитках были казенные. Ишнайя покорился и быстро
пошел в гору. Грехопадения своего, однако, не забыл, и лет через десять,
когда государыня Касия расправлялась с сообщниками сына, имел удовольствие
спросить у Даттама:
- Ну? Кто из нас лучше знает черную магию?
Даттам рассмеялся и ответил что он, Даттам, всего лишь тень бога
Шакуника, бога знания и богатства, и что бог Шакуник, если захочет,
превратит государей в тыквы, а землю покроет щебенкой и рудными отвалами.
Едва успели накинуть колдуну на голову мешок: а все-таки он ухитрился
моргнуть глазом через мешок, и там, куда он моргнул, земля стала как
дохлый рудный отвал.
После этого Даттама забили палками на глазах Ишнайи, и все говорили,
что Даттам вел себя очень достойно. Многие были недовольны Ишнайей за
Даттама и особенно за храм Шакуника с его пропавшими знаниями. Ишнайя
унаследовал остров близ столицы, где была усадьба Даттама, храм и фабрика,
на которой, по преданию, из хлопка делали искусственный шелк. Но по
приказу государыни Касии колдовскую ткань сожгли, а храм, говорят,
разлетелся сам, как лопнувший бычий пузырь.
Ишнайя оставшееся добро вскоре стократ умножил, и даже быстрее, чем
Даттам. Даттам ведь, хотя и звался монахом, наживал деньги ради денег,
возбуждая бесполезные желания в себе и опасную зависть в других, и
вкладывал деньги, так сказать, в вещи. Что же до господина Ишнайи, тот
дарил золото людям, видя в друзьях и надежных стражей имущества, и лучшее
средство его умножения.
Итак, утром четвертого дня первый министр явился к государю Варназду,
и государь стал хвалить сделанное Наном в провинции Харайн.
- Да, - сказал министр Ишнайя, - это был превосходный выбор, и
господин Нан сделал все, как надо. Он убил наместника провинции и аравана
провинции. Сектанту, еретику - даровал прощение, разбойникам - также.
Потом взял двести золотых связок от некоего Айцара, главы харайнских
богачей; уничтожил за это следы участия Айцара в заговоре с целью
отпадения от империи, заговора, первой жертвой которого был убитый судья;
приписал это убийство отравленному им аравану провинции, врагу Айцара. Под
предлогом борьбы с кучкой варваров передал в руки богачу командование
войсками и сделал разбойника - наместником. Вот увидите, государь, не
пройдет и года, как Айцар и этот Ханалай поднимут мятеж!
- Это все? - заколебавшись, проговорил государь.
Господин Ишнайя почтительно потрогал новый указ и спросил:
- Почему господин Нан не сомневается, что маленькие люди отдадут
двадцать миллионов за такое болотистое дело и преуспеют там, где не
преуспел сам основатель династии?
- Так почему?
- Потому что один маленький человек, по имени господин Айцар, уже
покупает бумажек на десять с четвертью миллионов. Нан уже получил свою
долю. А наместник Ханалай получит ее после того, как обеспечит стройку
рабочими. Добровольный наем! Как же!
Государь выхватил у Ишнайи бумаги. По одной выходило, - да, столичный
инспектор брал, по другой - было за что брать. Еще было письмо
арестованного наместника сыну, с жалкими словами и припиской: "Если тебе
скажут, что я покончил с собой - не верь".
- Вы думаете, государь, этот Ханалай - такой весельчак? Его люди
сырую человечину ели, а не сырых сусликов... Господин Нан его всю дорогу
натаскивал: ешь побольше да шути погрубее - как раз угодишь государю.
Государь молча повернулся и вышел. Он ушел в сад - зал, имеющий
вместо крыши - небо, и велел привести Нана. Потом отменил приказ, решив,
что дождется вечера. Потом ему стало досадно. Он бы разгневался на Нана,
выплыви столь быстро тайна его прогулок - а теперь ужаснулся, как ловко
этот чиновник умеет прятать концы в воду.
Потом он вдруг ясно понял, что не хочет видеться с этим человеком. Он
мучительно ясно представил, что все эти дни Нан опекал его, как больного
ребенка. Поняв же, император вызвал своего молочного брата, Ишима, и лично
продиктовал ему приказ об аресте Нана. Пусть господин Нан по крайней мере
отдаст себе отчет в том, кто чьей распоряжается судьбой.
Пришел еще чиновник, скребся. Государь затопал ногами: он хотел быть
один. Потом он понял, что все равно не один: кругом дворец, и каменные
звери, и статуя государя с крысиной мордой. Где можно быть одному? Что он,
мальчик, что ли?
На следующий день Шаваш выяснил: девушку звали Идари, и дед ее был
одним из известнейших книгочеев. Жила она в казенной шестидворке у Синих
Ворот с дедом, с матерью, с младшей сестрой и целым выводком тетушек.
Бедствовала семья изрядно и даже непонятно было, как уцелела, - отец
Идари, по имени Адуш, был другом Даттама и вместе с ним был арестован за
многознание и колдовство.
Шаваш запомнил адрес и, запершись, занялся своим платьем. Шаваш,
бывший побирушка, всегда одевался так, чтобы просителю было понятно: тут
придется подносить не "на тесьму и на бязь", а на "шелк и бархат". Видом
своим Шаваш остался доволен. В Небесной Книге, точно, сидели серьезные
юноши из лицеев и старички, располневшие от грусти... Но девушка в
кофточке с легкими рукавами подошла именно к нему. Потому что серьезные
юноши не могли позволить себе золотого шитья на обшлагах; потому что
серьезные юноши на скалывали бархатный плащ аметистовой застежкой; потому
что у серьезных юношей пальцы были в чернилах, а не в перстнях.
Дождавшись полудня и оставив Нану записку о том, что он ушел в
префектуру, Шаваш отправился к Синим Воротам.
Предместье бурлило и дышало: полуголые красильщики развешивали высоко
над улицей хлопающие полотнища, мимо Шаваша тащили коромысла с плодами и
фруктами, у зеленщика разгружали воз, полный капусты, и мясник поддувал
тушку козы, готовясь содрать с нее шкуру.
Молодой секретарь прошел под белой стеной с резной галереей раз,
другой, третий. Как они ни старался, он ничего не мог разглядеть за
ставнями, стыдливо, как ресницы, опущенными. Шаваш в досаде повернул
голову.
Улица была наводнена зеваками, мимо несли паланкин в форме розового
цветка. Лепестки цветка раздвинулись, девичья головка глянула на Шаваша.
Шаваш прижал руки к груди и поклонился: паланкин был казенный, со знаками
отличия министра финансов.
Тут вверху стукнула ставня, и кто-то опростал ведро с горячими
помоями прямо на бархатный плащ и ламасские кружева кафтана. Розовые
лепестки паланкина сдвинулись: внутри захихикали. Мясник перестал надувать
козу и захохотал. С резных галерей, из ставней, увитых голубыми и розовыми
ипомеями, высовывались любопытные женские лица. В беленой стене
шестидворки распахнулась дверь, из нее выскочила пожилая женщина,
всплеснула руками и закудахтала:
- Это племянница все, племянница, - громко и визгливо говорила она то
Шавашу, то зевакам. Затеяла мыть пол. Я ее так всегда и наставляла:
смотри, куда выливаешь воду, смотри!
Тут прибежала другая тетка, помоложе, в суконной синей паневе и
кофточке с рукавами, вышитыми мережкой, увидела изгаженный плащ и так и
села, помертвев, на порог. Муж ее, балбес, за всю жизнь не нажил такого
плаща. Ладно бы плаща! А вот второй год просишь бархату на
юбку-колокольчик, уже и Нита сшила себе такую юбку, и Дия, и в храм
показаться стыдно - то приласкаешь мужа, то прогонишь - а юбки все нет.
"Вот - шляются важные сынки - плакала уже в мыслях женщина, - теперь он
поднимает шум, мужа выставят с должности и с шестидворки".
- Что такое? - спрашивали в толпе.
- А вот этот щеголь, - объясняли, - вздумал приставать вон к той, в
кофточке с мережкой, она его возьми и окати.
- Ба, - сказал кто-то, - да в кофточке с мережкой - это Изана. Станет
она такого окатывать! Она каждый месяц в новой юбке ходит - откуда у
честной женщины каждый месяц новая юбка?
- Ничего подобного, - говорили дальше, - этот чиновник ходил к дочери
министра. Отец ее узнал об этом и нанял людей, чтобы покрыть его грязью
перед народом.
- Братцы, - вопили в харчевне напротив, - где оборотень?
Женщина в синей кофте сказала решительно, что надо бы платье
простирать и просушить, но ведь на это уйдет столько времени, а господин
чиновник, верно, торопится с важным визитом. Другая, помоложе, в кофточке
с мережкой, завела синие глаза и начала плакать. Шаваш почтительно
поклонился и сказал, что важного визита у него нет, что он очень рад будет
вымыться и подождать, пока высохнет платье; только вот напишет приятелю
записку, чтобы тот не волновался.
Шаваша с поклонами и охами провели в дом. Чистенькие стены,
деревянная лестница скрипит, как сверчок; пыль и полумрак от книг и
